только  влить  туда  новых  офицеров.  Может  быть,
назначить начальником Гендерсона. И выполоть сорную траву среди сержантов.
Жалко расформировывать часть с таким высоким боевым духом.
   - А что, может быть, это и неплохая идея. Рей,  -  сказал  Лимен.  -  Я
поговорю с Барни.
   - Адмирал Палмер уже знает о своем будущем назначении? - спросил Тодд.
   - Нет, - усмехнулся Лимен. - Он будет немало удивлен, когда услышит  об
этом сегодня. Хотел бы я видеть в этот момент его лицо. Ну ладно,  давайте
к делу. Начало речи мне нравится, но конец слабоват.
   Все трое снова принялись за работу. Наступило молчание, только время от
времени, просматривая очередную страницу, Тодд или Кларк предлагали ту или
иную  поправку.   Если   президент   кивал   головой,   она   принималась.
Лакей-филиппинец принес три сандвича, молоко и кофе.  Вскоре  разбросанные
по столу бумаги покрылись крошками и кофейными пятнами.
   В половине первого Эстер Таунсенд открыла дверь.
   - Если вы хотите  иметь  отпечатанный  экземпляр,  девушкам  надо  дать
материал через пять минут.
   Лимен вручил ей пачку бумаг. Целые  строчки  были  перечеркнуты,  листы
покрыты кляксами и чернильными вставками.
   - Продиктуйте девушкам, пожалуйста, - сказал он.  -  Здесь  все,  кроме
последних двух-трех страниц.
   Без четверти час она вернулась:
   - Давайте остальное, а то не успеем.
   Лимен дал ей еще два листа.
   - Ну и достаточно, - сказал он. - Последнюю страницу я прочитаю и  так.
Правда, тут не все разборчиво, но все равно: теперь я уже знаю,  что  хочу
сказать.
   Без нескольких минут час все трое вошли в зал заседаний  правительства.
Лимен держал в руках десять листов текста, отпечатанного  крупным  шрифтом
на специальной машинке для облегчения чтения. Внизу лежали две  рукописные
страницы, испещренные сделанными в последнюю минуту поправками.
   Прежде чем войти в комнату, Лимен остановился перед Эстер.
   - Как я выгляжу? -  спросил  он.  -  Дорис  и  Лиз  будут  смотреть  по
телевизору в Луисвилле, и я не хочу, чтобы семье  было  стыдно  за  своего
старика.
   Эстер улыбнулась ему и ткнула указательным пальцем себе  в  висок,  что
означало: "Тихо, секретарь думает". Потом  она  осмотрела  его,  поправила
галстук и смахнула крошку с сорочки.
   - Все в порядке, губернатор, сойдет, - сказала она. - Жалко, что нельзя
убрать эти мешки под глазами, но ничего: они  придают  вам  вид  солидного
государственного деятеля.
   - Держись, - прошептал другу Кларк.
   В комнате  царила  молчаливая  суета.  На  центр  длинного  стола  было
направлено пять телевизионных камер - по одной от всех главных компаний. С
полдюжины звукооператоров с наушниками проверяли приборы и  соединительные
муфты, стараясь не споткнуться в путанице проводов. Фотографы и  операторы
кинохроники пристроились по обе стороны телевизионных камер.
   Лимен занял свое место за небольшой переносной кафедрой с президентской
эмблемой, установленной на столе. По обе стороны от него  стояли  флаги  -
один национальный, другой - его личный. Эстер, Тодд, Кларк  и  Арт  Корвин
встали у боковой стены позади  трех  репортеров  газетного  пула,  которые
должны  были  передавать  отдельные  детали  и  нюансы  предстоящей   речи
остальным представителям печати, столпившимся у четырех телевизоров в зале
для прессы, в вестибюле и в кабинете Саймона.
   Перед тем как закрылась  дверь,  Лимен  уловил  взгляд  уорент-офицера,
сидящего  с  бесстрастным  лицом  в  коридоре,  держа  на  коленях  черный
портфель.
   Один из людей  с  наушниками  показал  президенту  указательный  палец:
остается одна минута. Потом согнул палец:  тридцать  секунд.  Приглушенный
шум голосов  затих.  Как  только  оператор  сжал  кулак,  пятеро  дикторов
заговорили,  каждый  в  свой  микрофон:  "Леди  и  джентльмены,  выступает
президент Соединенных Штатов..."
   Кулак снова поднялся вверх, указательный палец  повелительно  уставился
на Лимена, и президент начал:
   - Мои сограждане! Мне жаль прерывать ваш отдых после недельного труда в
такой прекрасный день. В Вашингтоне сегодня чудесная погода, и,  насколько
я знаю, примерно такая же погода во всей стране  -  это  первый  настоящий
летний день для всех нас. Благодарю вас, что вы уделили  несколько  минут,
чтобы меня выслушать.


   Хью Уланский из Юнайтед пресс интернейшнл, сидящий перед телевизором  в
кабинете Фрэнка Саймона, фыркнул:
   - Что это, прогноз погоды?
   Толпа репортеров тихо заржала.
   - Заткнитесь, Хью, - проворчал Саймон.


   - ...Я не стал бы отнимать у вас сегодня время, если бы речь не  шла  о
весьма серьезном для каждого американца деле.  Для  некоторых  из  нас,  в
Белом доме, это  была  неделя  тяжелых  испытаний  и  в  известном  смысле
мучительного  и   глубокого   разочарования.   Я   считаю   своим   долгом
незамедлительно доложить вам по трем важным вопросам.


   Вице-президент Винсент Джианелли сидел за старинным деревянным столом в
кафе в итальянской горной деревушке.  Слушая  речь  президента  по  своему
портативному радиоприемнику, он в изумлении склонил набок голову. Что  все
это значит? Последний опрос института Гэллапа, должно быть, потряс  Лимена
больше, чем можно было ожидать.


   - Во-первых, я с сожалением должен заявить, что  сегодня  мне  пришлось
попросить министра юстиции обратиться в понедельник  утром  в  суд,  чтобы
добиться судебного  решения  о  прекращении  забастовки  рабочих  ракетной
промышленности. Я полагаю, что большинство рабочих  и  работниц  -  членов
профсоюзов, а также их профсоюзные лидеры  озабочены,  так  же  как  и  я,
приостановкой работ. Я ценю усилия  председателя  АФТ-КПП  Линдсея  и  его
коллег. Но забастовка все еще продолжается,  и  моя  обязанность  защитить
национальные  интересы.  В  этот  критический  момент   нельзя   рисковать
безопасностью Соединенных Штатов.


   В своем новом загородном доме в штате Мэриленд  Клиф  Линдсей  в  гневе
вскочил со стула. "Надувательство! - пробормотал он про себя.  -  Ведь  он
дал мне срок до понедельника, а теперь украл у меня сорок восемь часов". -
Линдсей,  тяжело  ступая,  прошел  к   телефону   позвонить   руководителю
профсоюзов Западного побережья.
   В своем кабинете на ракетной  базе  Ванденберг  генерал  Джордж  Сиджер
снисходительно кивнул головой. Вчера  вечером  поступило  распоряжение  об
отмене тревоги, а утром "солдатская почта" принесла слух о смещении  Джима
Скотта. Но, слава богу, президент наконец проявил  некоторую  твердость  в
отношении этих стачек. Давно уже пора. Сиджер  придвинул  стул  поближе  к
телевизору. А как же насчет "операции Прикнесс"?


   - Во-вторых, мои сограждане, я должен сообщить вам, что возникло весьма
серьезное осложнение в связи с договором о  ядерном  разоружении,  недавно
ратифицированным  сенатом.  Вопрос  настолько  серьезный,  что   возникают
сомнения, удастся ли приступить  к  реализации  договора  в  установленный
срок, то есть с первого июля.


   Сенатор  Фредерик  Прентис  слушал  речь  президента  по  приемнику   в
автомобиле, который мчал его по шоссе к Маунт-Тандеру. Он  провел  ночь  в
горной хижине  севернее  Лисберга  -  в  убежище  без  телефона,  куда  он
отправился  отдохнуть.  Теперь,  по   предварительной   договоренности   с
генералом Скоттом, он направлялся  в  Маунт-Тандер,  чтобы  помочь  стране
обрести твердое  руководство,  какого  она  заслуживает.  Теперь,  Джордан
Лимен, тебе уже ничто не поможет, хоть ты и передумал насчет договора.  Ты
опоздал, машина уже запущена.


   - Соображения безопасности не позволяют мне изложить истинный  характер
этой проблемы. Могу только сказать, что я надеюсь ее разрешить. Мы  должны
разрешить эту проблему, и как можно скорее, если хотим, чтобы договор,  на
который мы все  возлагаем  столь  большие  надежды,  вступил  в  действие.
Поэтому два дня назад я предложил нашему послу в Москве просить советского
премьер-министра немедленно  встретиться  со  мной.  Он  согласился,  и  я
рассчитываю встретиться с ним в будущую среду в Вене.


   В здании Юнайтед пресс интернейшнл, в нескольких  кварталах  от  Белого
дома,  редактор  последних  известий  резко  отвернулся  от  телевизора  и
прокричал своему  сотруднику,  ожидавшему  в  нескольких  шагах:  "Срочное
сообщение: президент встречается с русскими в Вене в среду!"  В  агентстве
Ассошиэйтед пресс на Коннектикут-авеню выиграли драгоценные  две  секунды,
потому что начальник пресс-бюро сам сидел за телетайпом. Едва  он  услышал
заявление Лимена, как его пальцы тут же застучали по клавишам:
   "МОЛНИЯ. ЛИМЕН ВСТРЕЧАЕТСЯ С СОВЕТСКИМ ПРЕМЬЕР-МИНИСТРОМ В СРЕДУ".
   Начальник пресс-бюро снова повернулся к  телевизору,  не  отрываясь  от
телетайпа.


   - Меня  будут  сопровождать  государственный  секретарь  и  другие  мои
коллеги. Мы испытываем, разумеется,  тревогу,  но  -  могу  заверить  моих
слушателей - едем без страха. У меня есть все основания надеяться, что эта
встреча разрешит возникшие проблемы  и  что  договор,  как  и  намечалось,
вступит в действие одновременно в Лос-Аламосе и в Семипалатинске,  первого
июля. К сожалению, в настоящее время я не могу больше  ничего  сказать  по
этому вопросу.


   В своем кабинете в центральном разведывательном управлении,  на  другом
берегу реки Потомак, Сол Либермен одобрительно кивнул головой.  Совершенно
правильно. У нас один шанс из десяти на успех, но можно попытаться.  Лимен
сумеет использовать этот  шанс.  Он  умеет  выходить  из  самого  трудного
положения.
   В палате луисвилльской больницы Дорис  Лимен  склонилась  над  постелью
дочери и взяла ее за руку:
   - О, Лиз, надо было мне вчера уехать домой.
   - Поезжай сегодня, мама. Я уже чувствую себя хорошо,  -  тихо  ответила
Элизабет.


   В длинной высокой комнате в  Кремле  в  угасающих  московских  сумерках
ложились тонкие тени. Советский  премьер,  склонив  набок  голову,  слушал
трансляцию. Сегодня телевизионная ретрансляционная станция,  установленная
на спутнике, работала  исключительно  хорошо,  и  он  вглядывался  в  лицо
американского президента на  экране  телевизора,  пока  переводчик  быстро
излагал ему содержание речи.


   - Теперь перехожу к третьему вопросу, который я должен сегодня  с  вами
обсудить. Я делаю это с тяжелым сердцем,  потому  что  произошло  событие,
которое встревожило меня больше, чем  что-либо  иное,  с  тех  пор  как  я
вступил в должность. Ни  для  кого  из  вас  не  секрет,  что  ратификация
договора о ядерном разоружении вызвала в  стране  еще  более  ожесточенные
споры, чем при первоначальном его подписании.


   Стьюард  Диллард,  сидя  на  веранде  своего  фешенебельного   дома   в
Чеви-Чейс, усмехнувшись, обратился к жене:
   - Конечно, это не  было  тайной  для  Белого  дома.  Лимен  должен  был
слышать, какой шум поднял Фред Прентис на приеме в воскресенье вечером.
   - Но ведь, Стью, - с недовольной гримасой проговорила Фрэнсайн Диллард,
- на следующий день все так хорошо отзывались о нашем приеме.


   Мортон Фримен сидел в своей нью-йоркской квартире и, сердито  глядя  на
экран телевизора, думал: "Подождем, пока  Лимен  услышит  сегодня  вечером
красавчика Макферсона. Тогда  все,  что  было  за  последние  два  месяца,
покажется ему детским лепетом. Почему этот  фашистский  ублюдок  не  хочет
показать мне текст своей сегодняшней речи?"


   - Меня встревожили не споры, которые вы вели у себя дома и  на  службе,
не дебаты, происходившие  в  сенате.  Так  у  нас  принято,  и  пусть  так
продолжается и впредь. Меня обеспокоило скрытое от  общества  ожесточенное
сопротивление договору со стороны некоторых высших военных лидеров страны.


   - Вот оно, - прошептал Милки Уотерс сидящему рядом репортеру. -  Ставлю
двадцать против десяти, что генерал Скотт летит со своего поста.
   Репортер в замешательстве посмотрел на Уотерса:
   - Скотт?
   В зале, откуда велась  передача,  Кларк  смотрел  на  Лимена  и  думал:
"Теперь только не увлекайся, Джорди, а то ты их  напугаешь.  Спокойно,  не
торопись".


   - Позвольте мне кратко изложить свою точку  зрения  на  взаимоотношения
гражданских и  военных  властей  в  нашей  системе  правления.  Я  глубоко
убежден, как, очевидно, и подавляющее большинство американцев,  что  нашим
военным руководителям во всех случаях  должна  быть  предоставлена  полная
возможность высказывать свои взгляды. Такая возможность, разумеется,  была
им предоставлена и при обсуждении договора о ядерном разоружении.


   Адмирал Лоренс Палмер, начальник  штаба  военно-морских  сил,  сидя  за
столом в своем кабинете в Пентагоне, кивнул сидящему рядом помощнику:
   - Он прав. Я выступал против договора по меньшей мере пять раз.
   - Но ведь все это были закрытые заседания, сэр, - возразил помощник.
   - Разумеется, - согласился Палмер, - но меня всегда выслушивали,  когда
решалось дело.


   Генерал  Паркер  Хардести,  слушавший  речь  дома,  в  обществе   жены,
вспыхнул:
   - Это наглая ложь! Я пытался вставить только один абзац в свою  речь  в
Чикаго, а проклятые цензоры министра зарезали это место.


   - Но когда  президент  и  сенат  в  законодательном  порядке  принимают
решение, тогда, мои сограждане, всяким  дебатам  и  оппозиции  со  стороны
военных должен быть положен конец.  Так  делается  и  на  войне:  командир
выслушивает всевозможные мнения офицеров своего штаба, но, раз  он  принял
решение о плане предстоящего боя, никакому  обсуждению  оно  не  подлежит.
Всякий иной путь привел бы к путанице, хаосу и неизбежному поражению.  Все
это относится и к советникам правительства в Вашингтоне.


   Генерал Скотт в спортивном костюме сидел  развалясь  перед  портативным
телевизором в кабинете на втором этаже своего  особняка  в  Форт-Майере  в
обществе генералов Райли и Диффенбаха.
   - Надо отдать ему справедливость, -  заметил  Скотт,  -  для  человека,
который абсолютно не прав, он держится как нельзя лучше. Если  бы  он  так
держался там, где это нужно.
   Райли пожал плечами:
   - На меня его речь не производит впечатления, Джим. В Вене он ничего не
добьется.
   Диффенбах достал бумажник.
   - Хоть всем нам на это наплевать, -  сказал  он,  -  но  ставлю  десять
долларов, что следующим председателем комитета будет Барни Рутковский.
   - Вы задеваете мою слабую струнку, Эд, - улыбнулся Скотт.  -  Принимаю.
По-моему, председателем будет Палмер.


   - В начале этой недели я  обратил  внимание  на  то,  что  председатель
комитета начальников штабов генерал Скотт и три других члена  комитета  не
только все еще возражают против договора, несмотря на его ратификацию,  но
фактически сколачивают группу, стремящуюся помешать его вступлению в  силу
первого июля.


   Миллисент  Сеньер  и  Элеонор  Холбрук  вместе  смотрели   передачу   в
Нью-Йорке, потягивая виски с содовой и льдом из высоких бокалов.
   - Господи боже мой,  -  воскликнула  Милли,  -  неужели  он  собирается
уволить Джима?
   Шу  вспомнила  руки  офицера  морской  пехоты,  обвивавшие  ее  шею,  и
подумала: "Должно быть, Джигс хорошо справился со своим делом. Может быть,
его сделают генералом или еще кем-нибудь". Вслух она сказала:
   - Не все ли равно, Милли? Люблю этого Лимена.


   -  Я  высоко  ценю  генерала  Скотта.  Это  один  из  лучших   умов   в
правительстве.  В  течение  ряда  месяцев  его  советы  по   бесчисленному
множеству  вопросов,  встававших  передо  мной  и   другими   гражданскими
ведомствами, были чрезвычайно ценными, часто незаменимыми. Я знаю, что  он
пользуется большим уважением среди своих соотечественников. Я разделяю это
мнение. Когда мне стало известно о его  участии  в  плане  организованного
сопротивления договору, я не поверил. Но генерал  Скотт,  со  свойственной
ему честностью и прямотой, откровенно признался  мне,  что  дело  обстояло
именно так.


   В шифровальной комнате штаба Тихоокеанского флота  в  Пирл-Харборе,  на
Гавайских островах, лейтенант Дорси Хаф включил радио на полную  мощность,
чтобы заглушить стук пишущих машинок, на которых  матросы  с  надетыми  на
голову  наушниками  печатали  телеграммы,  рассылаемые   на   Окинаву,   в
Сан-Франциско, на остров Мидуэй и кораблям, находящимся в море. Ноги  Хафа
покоились на письменном столе, на коленях лежал раскрытый журнал. "На  кой
черт такие цветистые фразы, если хочешь уволить парня только за то, что он
ставит на лошадок? - пробормотал он вполголоса. - Этот Лимен, должно быть,
терпеть не может азартных игр".


   В сборном домике в пустыне Нью-Мексико полковник Джон  Бродерик  злобно
пнул ногой треногу,  на  которой  стоял  телевизор.  Приемник  с  грохотом
полетел на пол.
   - Хватит с меня этой идиотской проповеди! - прорычал он сидящему  рядом
майору. - По-моему, в Белом доме засел коммунист, да, да,  в  самом  Белом
доме!


   -  Более  того,  я  отдаю  должное  твердости  его  убеждений:  генерал
отказался прекратить дальнейшую борьбу против договора. Поэтому у меня  не
оставалось иного выбора, как предложить генералу Скотту подать в отставку.
Вчера вечером он вручил мне прошение. Несмотря на мое глубокое сожаление о
том, что нация лишается талантов этого способного генерала, я  принял  его
отставку.


   В  редакциях  газет  по  всей  стране  зазвенели   звонки   телетайпов:
"ПОСЛЕДНЯЯ НОВОСТЬ: ГЕНЕРАЛ СКОТТ СМЕЩЕН".


   Адмирал  Фарли  Барнсуэлл  в  своей  каюте  на  борту  "Эйзенхауэра"  в
Гибралтаре дернул себя за  ухо  и  задумался  над  своим  положением.  Раз
Джирард погиб, то мог ли президент каким-нибудь образом узнать о  памятной
записке, которую он,  Барнсуэлл,  подписал?  Нет,  конечно,  нет.  Мог  ли
Джирард переговорить с президентом по телефону за время,  остававшееся  до
отправки его самолета из Мадрида? Возможно, но сомнительно.  Из  береговых
учреждений флота Джирард не звонил, и у него было не так уж много времени,
чтобы позвонить откуда-нибудь еще. Барнсуэлл  нервно  потер  руки.  Теперь
ничего не поделаешь - остается только ждать.


   - Вместе  с  тем  я  сразу  же,  с  соблюдением  всех  правил  этикета,
потребовал   отставки   трех   других    генералов:    начальника    штаба
военно-воздушных сил генерала Хардести, начальника  штаба  армии  генерала
Диффенбаха и генерала Райли, командующего морской пехотой.  Поскольку  все
эти генералы честно и  мужественно  следовали  своим  убеждениям,  я  буду
просить конгресс не лишать их положенной при выходе в отставку пенсии. Это
лишь небольшая компенсация за долгие годы служения стране.  Между  прочим,
могу сообщить, что в ближайшем будущем я представлю  конгрессу,  когда  он
вновь соберется,  законопроект  об  увеличении  не  только  пенсий,  но  и
денежного содержания военнослужащих.


   Адмирал Топпинг Уилсон,  командующий  Тихоокеанским  флотом,  рассеянно
слушал  речь  президента  в  своем  доме  на  вершине  холма  в  Гонолулу.
Телеграмма от президента, полученная двенадцать часов назад  и  извещавшая
об  отмене  назначенной  на  субботу  тревоги,  означала,  что   "операция
Прикнесс"  провалилась.  Теперь  он  словно  оцепенел.  Что  его   дернуло
впутываться в эту безумную авантюру Скотта?  Он  радовался,  что  все  это
кончилось. Честно говоря, что еще мог бы сделать Скотт,  кроме  того,  что
уже делает Лимен?  Уилсон  провел  пальцем  по  серебряным  звездочкам  на
воротнике и вспомнил те дни, когда  он,  стоя  на  мостике  крейсера,  вел
корабли в Пирл-Харбор мимо вон того мыса. Он словно вновь  ощутил  соленые
брызги на щеках и почувствовал себя бесконечно старым.


   В  рабочем  кабинете  прекрасно  обставленного   загородного   дома   в
Коннектикуте Гарольд Макферсон тяжело опустился  в  кресло  перед  пишущей
машинкой. Он  вынул  последний  лист  как  раз  перед  тем,  как  началось
выступление президента. Теперь он медленно разорвал всю пачку отпечатанных
листов сначала пополам, потом  на  четыре  части  и,  наконец,  на  восемь
частей. Подойдя