сторону.
   Пора бросать его и сосредоточиться на втором, который к этому времени
только начинал приседать и корчиться от боли. Но времени хватило  еще  и
на то, чтобы вывернуть сломанную руку первого так, чтобы тот  рухнул  на
колени. И появился  хороший  момент  для  атаки  ногой.  Марк,  отпуская
наконец руки, двинул противника коленом в челюсть. Удар был такой  силы,
что противник замертво рухнул на  землю,  сгибая  ноги  в  коленях,  как
тряпичная кукла.
   Прямые удары - конек Марковцева. Короткий прыжок в сторону противника
- и каблук ботинка ударил в голову второму дагестанцу, опустившемуся  на
колени.
   Нет, не  их  инструктором  по  рукопашной  был  Пантера  с  позывными
"Один-четыре", иначе пришлось бы подполковнику повозиться.
   Сергей никогда не действовал прямолинейно и учил  своих  бойцов  чаще
смещаться в сторону. И  сам  вставал  на  помост,  демонстрируя  тактику
рукопашного боя. Сейчас он сделал все  просто  -  одним  лишь  движением
выстроил друг за другом  кажущихся  неустрашимыми  бойцов  и  по  одному
перебил  их  за  считанные  мгновения.  И  даже  дыхание  его  почти  не
участилось. И  не  понадобился  пистолет,  который  Марк  демонстративно
поправил под рубашкой. Ровным голосом он спросил Джавгара,  стоящего  на
удалении:
   - Так кто убил каперанга Бондарева?.. Я  все  равно  узнаю.  А  твоих
нукеров перебью парами или по одному.  Ты  видел,  я  умею  это  делать.
Только в следующий раз кулаками  махать  не  буду,  а  перестреляю,  как
свиней.

Глава 8
Панкисский ад

1
Лондон, 27 июня, четверг

   Йен Шоу подробно отвечал на вопросы, связанные с  его  пребыванием  в
плену; в Ахметском районе Грузии он провел  больше  года,  а  с  момента
освобождения прошло несколько месяцев. Что еще от него хотят? Англичанин
даже в рассказах  не  хотел  возвращаться  в  ад,  откуда  его  вытащили
грузинские спецслужбы не без давления на них англо-американской стороны.
   Как таковой, операции по его освобождению  не  было.  Просто  однажды
ночью (на улице хоть глаз выколи) его вывели из подвала дома  в  селении
Омало и посадили в легковую машину. В Дуиси, не снимая плотной повязки с
глаз, его пересадили в автобус, где с  кавказским  пленником  наконец-то
заговорили. Причем  на  английском.  Скверном  английском,  с  гортанным
придыханием, нарочито картавым "эр" и излишне  шипящей  "ша".  Винегрет,
одним словом,  который,  однако,  наполнил  уставшие  глаза  англичанина
слезами. А им нет выхода - плотная  повязка  все  еще  стягивала  голову
миротворца. А где-то в  глубине  сознания  зарождалась  острая  жалость.
Представитель Миротворческой миссии на Северном Кавказе, желавший мира и
прибывший за этим в Чеченскую республику, остро жалел, что  находится  в
автобусе, а не в самолете. Реактивном  самолете,  который  за  считанные
минуты доставил бы его на родину. Туда, где можно спрятаться за пластами
тумана, точнее, сделать вид, что  ничего  не  видно,  что  уши  заложило
молочной пеленой. "Ничего не вижу, ничего не слышу..."
   Когда с него сняли  повязку,  он  узнал  в  одном  из  сопровождающих
кистинца по имени Ахмед; кистинцев называют кузенами чеченцев,  об  этом
Йен Шоу узнал уже  будучи  в  Панкисском  ущелье.  Ахмед  несколько  раз
беседовал  с  пленником,  все  выпытывая  о  родственниках  англичанина,
руководителях  и  коллегах  организации,  от  имени  которой  он  поехал
защищать мир в "маленькой Чечне". Йен и представить себе не мог, что там
и окажется: "маленькой Чечней" называли Панкиси, по  сути  -  преступный
анклав с учебными лагерями  ("Центрами",  как  любят  называть  их  сами
чеченцы) по подготовке профессионалов психологической  и  идеологической
пропаганды,  диверсантов,  подрывников;  в   лагерях   обучали   методам
партизанской войны. По слухам, которые проникали  сквозь  крепкие  стены
узилищ и которые не расходились с  разведданными  российских  спецслужб,
количество чеченских боевиков в селах ущелья  колеблется  от  четырех  с
половиной до пяти сотен; подавляющее большинство имеет статус беженцев.
   Йен одно время сидел вместе с русским  десантником,  тот  на  пальцах
объяснял англичанину, что хочет бежать. Но Йен, глядя на  изуродованного
пленника, качал головой:  десантник  получил  серьезную  травму  головы,
часто впадал в прострацию и повторял одни и те  же  цифры,  обращаясь  к
товарищам по несчастью: "Восемь километров в длину и четыре  в  ширину",
тут же приводил Другие данные, касающиеся размеров  Панкисского  ущелья:
"Восемнадцать в длину, два  -  в  ширину";  он  походил  на  "дауна"  из
кинофильма "Человек дождя".  Шагал  по  подвалу,  словно  мерил  ущелье,
ставшее  для  него  конечным  пунктом  назначения:  за  два  месяца   до
освобождения  Йена  десантника  забили  палками  прямо  перед  маленьким
зарешеченным оконцем подвала.
   Тронуться умом можно было не только от близости с российской границей
- это перевал Шатили, но и от бездействия грузинских властей. С  трудом,
но можно было бы понять их, если бы чеченцы облюбовали неприступный край
- среди непреодолимых гор  или  непролазных  болот,  -  однако  в  селах
Панкиси есть хорошая телефонная связь, регулярное автобусное  сообщение.
И много  чего,  что  никак  не  поддавалось  объяснению.  Как  объяснить
поведение маленьких чеченцев, детей, которые играли  в  войну,  "мочили"
русских, а в перерывах бегали мочиться в окна подвалов, где томились  не
только русские, - русские для них, во всяком случае, те,  кто  сидит  за
решеткой, с ними можно делать  все,  что  угодно,  даже  взять  палку  и
размозжить пленнику голову.
   ...В тот раз  кистинец  затронул  другую  тему,  о  свободе,  которая
наконец-то пришла к англичанину.

***

   Йен согласился встретиться с человеком из  российского  посольства  в
Лондоне  в  кафе,  расположенном  в  бедном  квартале   столицы   Англии
Докландсе. Отклонил возникшую идею уведомить о просьбе  военного  атташе
местные власти.  Поначалу  он  полагал,  что  обязан  кому-то,  хотя  бы
английской разведке, не говоря об организации,  на  которую  работал,  -
Миротворческую миссию на Северном  Кавказе  он  покинул  по  причине  ее
недееспособности, бесполезности в вопросах мира и  права:  ни  того,  ни
другого на свете не существует, лишь их муляжи. В этом Йен Шоу  убедился
на собственной шкуре. Ладно бы там речь  шла  о  поединках  с  ветряными
мельницами...
   Все же он кривил душой, затрагивая тему "Панкисского ада":  будто  бы
он ни на минуту мысленно, разумеется, не хотел возвращаться к грязным  и
душным  подвалам,  спертому   воздуху   в   них,   который   резко,   до
головокружения, до потери сознания контрастировал с  чистым  и  пьянящим
горным кавказским воздухом, - он часто возвращался к этой теме,  работая
над книгой, которой успел дать, по собственному мнению, острое название:
"Чеченский табор". Оно изначально затрагивало вопросы  о  скопище  самых
что ни на есть одиозных чеченских полевых командиров, которых,  согласно
данным  Минобороны  РФ  и  пресс-службы  ФСБ,  уничтожают  чуть  ли   не
ежедневно, а они восстают, как птица Феникс, из пепла, и о многотысячной
толпе бородатых "беженцев"  из  Чечни,  нашедших  приют  у  "двоюродных"
родственников-кистинцев (или кистов - род вайнахов). "Чеченский табор" -
эта словесная находка порадовала  бывшего  представителя  Миротворческой
миссии на Северном Кавказе.
   За одиннадцать месяцев плена Йен столько узнал и пережил, что хватило
бы не на одну книгу. Однако, собираясь на встречу с российским атташе  и
завязывая галстук перед зеркалом, думал о том, что, может  быть,  сумеет
узнать нечто новое. Об обоюдном интересе, как ни странно, англичанин  не
подумал. Может, оттого, что был уверен: обоюдного интереса не существует
вовсе, всегда одна сторона уступает другой, иначе согласие, как таковое,
можно смело отнести на кладбище.
   Он стал завсегдатаем модного лондонского клуба в Сити, не  так  часто
посещал престижные  кафе,  где  сама  атмосфера  заставляла  позабыть  о
работе, где чисто мужское общество обсуждает вопросы, касающиеся  слабой
половины пола. "Женщины - не решение  всех  проблем,  но  все  разговоры
сводятся именно к  ним".  То  не  было  девизом  какого-то  модного  или
старомодного движения, не виделось призывом, но, как бы то  ни  было,  в
клубе Йен и его новые товарищи отдыхали.
   Именно там англичанин отдыхал от воспоминаний о панкисском аде.
   После - окунался в него с головой. Перед глазами проплывали ужасающие
картины расстрела одного пленника,  убийство  другого;  кровавый  кашель
соседа, переходящий в предсмертный хрип; плач -  детский,  поражающий  в
самое сердце - двадцатилетнего солдата, его попытка уйти  из  жизни  при
помощи скрученной из обрывков одежды веревки,  вялая  попытка  товарищей
отговорить беднягу...
   Пленные осетины-нефтяники за какую-то провинность получили  по  сорок
ударов палками. Один не выдержал побоев.
   Иногда  воспоминания  резали  по  живому,  а   иногда   расплывались,
размывались. Самое четкое, что мог воспроизвести Йен, - это простые,  но
в то же время страшные слова:
   Я БЫЛ ТАМ.
   Был.
   Там.
   И научился отделять притворство от искренности. Когда детская моча  в
очередной раз попадала на лицо, когда за каменной  стеной  детский  смех
сменялся на взрослый, Йен  говорил  себе,  что  научился  ненавидеть  не
только взрослых, но и детей. Ловил себя на мысли, что, если бы у него  в
данную минуту был автомат, без оглядки дал бы очередь в окно и подставил
лицо под брызги крови "волчат".
   Он не сходил с  ума,  как  безымянный  десантник,  рассуждал  здраво,
сообразно обстановке.
   Чеченские  дети  невиновны,  но  они  рано  или  поздно  заплатят  за
родителей; счет уже выписан  сатанинской  рукой,  она  же  проштамповала
квиток: "ПОДЛЕЖИТ К ОПЛАТЕ". Из волчат вырастают волки. И этому роду  не
видно конца.
   Все это он отразит в своей книге "Чеченский табор".
   Разумеется, военный атташе в совершенстве владел английским - это Йен
отметил во время телефонного разговора. Он  мог  бы  побеседовать  и  на
русском, который выучил за одиннадцать месяцев плена, а  до  этого  едва
связывал трудные русские слова. Этим правом - а до некоторой  степени  и
преимуществом - он решил воспользоваться в середине беседы, если таковая
затянется; вообще на короткий разговор он не рассчитывал.  Да,  плавная,
мелодичная английская речь вдруг сменится "русским карканьем".  Которое,
однако, смягчится природной благозвучной фонетикой. Йен хотел произвести
впечатление.
   Работник российского посольства оказался одного с Йеном Шоу  возраста
- тридцати одного года. Чернявый, одетый  в  строгий  костюм,  он  резко
отличался  от  рыжеволосого  англичанина,  который,  присев  за  столик,
расстегнул на темно-синем пиджаке большую пуговицу  в  виде  уменьшенной
половинки мяча для игры в крикет. Атташе  представился  Юрием  Ивановым,
чему  англичанин  сразу  поверил,  но  в  то  же  время  позволил   себе
улыбнуться:  дипломатическое  и  военное  ведомства  России  возглавляют
Ивановы.  Кому  как  не  им  работать  военными  атташе   в   российских
посольствах.
   Но улыбка сошла с его лица, когда человек  с  самой  распространенной
русской фамилией обозначил не тему беседы - она была  оговорена  заранее
по телефону, а  ее  стержень,  что  ли.  Да,  Йен  узнал  на  фотографии
безымянного  русского  парня.   Двое   других   узников   прозвали   его
Крестик-Нолик. Может, потому, что он тщательно вычерчивал что-то  мелкое
на стенах подвала - наверное, вел счет дням,  или  за  то,  что  напевал
тихонько: "Крестик-нолик - сутки прочь..." А когда товарищи просили  его
"заткнуться", он, улыбаясь, надолго замолкал. Иногда насвистывал любимую
мелодию.
   - Вместе мы просидели два месяца, точнее - пятьдесят восемь  дней,  -
уверенно сказал англичанин.
   К примеру, Йен мог сказать, сколько они  провели  в  плену  с  другим
русским, пехотинцем Женей Шпаченко, и еще с  одним  -  Ваней  Беликовым,
артиллеристом из 70-го полка ОГВ, дислоцированного в Шали.
   Новый сосед - значимое событие в  каменном  мешке,  уход  кого-то  из
товарищей по несчастью - то  же  самое.  Все  события  отпечатываются  в
сознании, память работает безукоризненно.
   - Вы не ошиблись? Это точно  он?  -  У  Иванова  был  приятный  тембр
голоса. Возможно, Йену показалось, будто  атташе  едва  заметно  покачал
головой. Во всяком случае, когда он оторвал глаза от снимка, во  взгляде
собеседника различил то ли легкую досаду, то ли искреннее сожаление.
   Невозможно с точностью сказать, что это было и было ли вообще. Однако
очевидно,  что  настроение  атташе  изменилось.  Он  уже  безо   всякого
энтузиазма продолжал  разговор,  его  вопросы  были  сухими,  казенными.
Сложилось ощущение, что он узнал все, что надо, и теперь хотел поскорее,
но более или менее тактично закруглиться.
   Чем и заинтересовал наблюдательного англичанина. Теперь  уже  Йен  не
спешил сворачивать беседу.
   -  Он  жив?  -  Пальцы  Шоу  лежали  на  фото,  где  был   запечатлен
светловолосый парень в военной форме, с улыбкой на  продолговатом  лице.
Англичанин словно претендовал на снимок, который мог войти в книгу. И, с
английской прямотой, буквально заявил на него права:
   - Я оставлю фото себе. - И после короткой паузы:
   - Не возражаете?
   - Пожалуйста, - последовал ответ собеседника.
   - Могу я узнать его фамилию? Или хотя  бы  имя.  -  Йен  приготовился
записать на обратной стороне снимка. Иванов мягко отвел его руку:
   - Еще раз назовите день и месяц, когда его посадили вместе с вами.
   - Он был крайне... - Йен сделал паузу и повторил вопрос:
   - Он жив?
   - Очень на это надеемся.
   - Был крайне скрытным, - продолжил англичанин и сравнил:
   -  Как  вы.  Если  другие  пленные  называли  свои  фамилии,   охотно
рассказывали о себе, делились воспоминаниями, то он -  нет.  Поначалу  я
даже заподозрил его... Как это у вас, русских:  подсадная  утка.  -  Йен
сказал это на русском, и на  русском  же  продолжил,  чуточку  затягивая
слова:
   - Только выпытывать у нас было нечего, мы, а-а, повторяю...  We  were
closest friends there... and we were often speaking about very innermost
things,  - быстро закончил он. - Понимаете?
   Иванов кивнул.
   Йен снова взял паузу. Он понимал, что русский хочет уйти  -  неважно,
что право, по английскому этикету, прервать разговор  принадлежало  ему,
принявшему приглашение. Однако Юрий Иванов  извинился  и  попрощался.  А
выходя из кафе, поднял руку в знак приветствия и благодарности.
   "Интересно, - подумал Йен, - разведчик имеет право оглядываться?" Как
истинный  англичанин,  любящий  конный  спорт,  он  сравнил  Иванова   с
конкуристом: чем выше класс у спортсмена, тем меньше он оглядывается  на
пройденные барьеры; а профессионалы конкура так вообще не  оглядываются,
сбила ли лошадь преграду или нет: что толку?.. Возможно, Иванов не очень
хороший разведчик.
   Йен заказал скотч безо льда, мелкими глотками,  не  спеша,  выпил,  в
очередной раз посмотрел на  фото.  С  этим  человеком,  который  был  на
четыре-пять лет младше его, он пробыл в плену пятьдесят восемь дней.
   - "Крестик-нолик - сутки прочь..."
   - "Заткнись, а?"
   Пленник, с еле заметной грустной улыбкой, послушно умолкает.

2
Гори, Грузия

   ... - Когда спрашивала, как его зовут, он  только  улыбался  слабо  и
мотал головой: мол, ничего не слышу, не понимаю, - отвечала  на  вопросы
учительница, чудом оказавшаяся на свободе. Она попала в плен в  сентябре
2001 года, ее держали вначале в  одной  из  пещер  недалеко  от  селения
Белоканы -  на  границе  Азербайджана  и  Грузии.  Потом  переправили  в
Панкиси, в село Зибахеви, а затем в  Джоколо.  Муж  Татьяны,  Минзакирия
Резо, также по профессии учитель, не мог набрать нужной  суммы,  которую
требовали чеченские боевики за свободу его жены.
   Вначале в подвале добротного дома их  было  трое  -  Татьяна  и  двое
мужчин, а в конце года появился еще один тяжело раненный русский парень.
Одежда на нем была гражданская и явно не с его плеча, он был  невысокого
роста, худенький. Татьяна с первого взгляда определила в  нем  военного.
Первое время он не мог даже говорить, ел и пил с трудом, после  контузии
из ушей и носа часто шла кровь. Она  и  стала  его  медсестрой.  Боевики
редко давали перевязочный материал, и она вначале использовала на  бинты
свою сорочку, потом укоротила платье.
   - Раны на боку и левой руке  были  страшными,  -  продолжала  рассказ
Татьяна. Голос у нее был грудной, особую красоту ему  придавал  заметный
грузинский акцент. - А он все время пытался  прижать  руку  -  наверное,
чтобы ослабить боль. А я не давала ему делать  этого.  Ведь  неизвестно,
сколько нас собирались держать в  плену.  Неделя-другая,  и  рука  могла
прирасти к телу, тогда только операция, - авторитетно докончила  она.  А
когда увидела слабую улыбку человека, который опрашивал ее в присутствии
ее мужа, чуть обиделась. - Я не только знаю об этом,  сама  видела.  Вот
Резо скажет, спросите у него.
   - Как вас освободили?
   - Никак. Боевики ушли в другое село, и все. Забрали  только  раненого
парня.
   - Когда это случилось?
   - Точно помню: под Новый год, 31-го числа. Через неделю - 5 января  -
я была уже дома.
   - Это он?
   Женщина долго держала в руках фотографию молодого симпатичного парня.
Да, что-то знакомое, но на нее со снимка смотрел совсем другой человек -
счастливый, полный сил,  улыбающийся.  А  она  вспоминала  изувеченного,
истекающего кровью мученика. Как тут можно сравнить?
   - Знаете, - она долго не решалась вернуть фотографию, - точно не могу
сказать. - Глаза и брови вроде бы его,  а  вот  нос...  Он  у  него  был
перебит. Подбородок... похож.
   - Цвет глаз запомнили?
   - О, да! Они у него необыкновенного жемчужного цвета.
   - Вы говорили о чем-нибудь?
   - Он не отвечал ни на один вопрос, боясь, наверное, подвоха. Ему хоть
и было страшно больно, но он часто улыбался, вроде  как  мечтательно.  -
Татьяна смахнула слезу, набежавшую на глаза.
   - При вас он ничего не рисовал в пещере?
   - Рисовал?! Да вы с ума сошли! Он воду пил с трудом. На левой руке не
хватало двух пальцев. Ведь он военный?
   - Да, офицер.
   - Такой молоденький... Когда найдете его, скажите, что я помню о нем.
Это все, извините.
   Но она вскоре вернулась, опять извинившись:
   - Я вот еще что вспомнила. Когда  он  терял  сознание,  шептал  когда
"Пантера" на связи", а когда добавлял цифру.
   - Одну?
   - Да.
   - Какую, помните?
   - Да...
   Она назвала ее.

Глава 9
Путы

1
28 июня, пятница

   Опытный и  закаленный  в  боях  против  российских  федеральных  сил,
Асланбек мог стать дагестанским Хаттабом. Говорят,  в  беспощадности  он
превосходил и покойного Хаттаба.
   С июня 2001 года Асланбек трижды бывал в  Чечне,  последний  раз  его
сопровождал взвод чеченских омоновцев. Федеральные блокпосты  проезжали,
не снижая скорости.
   Он слыл неуловимым по нескольким причинам. Во-первых,  с  20  декабря
2000 года он числился в списках мертвых, "воскрес" лишь через полгода; и
еще такой же срок ушел на то,  чтобы  спецслужбы  России  смогли  в  это
поверить.
   Во-вторых, он имел  множество  единомышленников  и  соратников,  имел
мощную  поддержку  в  лице  Джавгара   Аль-Шахри,   мог   запросить   на
восстановление  повстанческой  борьбы  в  Дагестане  крупную  сумму   от
саудитов.
   В-третьих, и Асланбек хорошо знал это, пройдет год, а  то  и  больше,
прежде чем его арестуют или  убьют.  В  общем,  все  как  и  с  покойным
Хаттабом и полумертвым Басаевым. Захотели бы их уничтожить, уложились бы
в недели. Вот как с Джохаром Дудаевым. Не  захотели  видеть  его  живым,
призвали  на  помощь  весь  опыт  и  мощь   Главного   разведывательного
управления. Один телефонный звонок, и Джохар "ушел по сотовой  связи  на
небеса". А лучше сказать, по мобильной. И до сей поры  в  Минобороны  на
вопрос: правда  л