на   свои   руки,   то   на
женщин-чеченок, плачущих  на  крыльце.  Шел  дождь,  вода,  стекавшая  с
козырька, словно отделяла омоновцев от  траурной  толпы.  Стена  -  одна
сторона которой горе, другая - равнодушие и притворство.
   Дневальный шагнул было за  порог  умывальника,  поправляя  за  спиной
"Калашников", а Малик вдруг изменил решение. Сказав  дневальному,  чтобы
он отнес воду в его комнату, Абдулгамидов спустился в подвал.
   - Я хочу поговорить с тобой. - Он стал вплотную к решетке и дождался,
когда пленник поднимется на ноги. - Но это не означает,  что  ты  можешь
надеяться. У меня с тобой личные  счеты  за  брата  моего  Исрапила,  но
сейчас я больше говорю о том, что  может  защитить  моих  людей.  Многие
стали  забывать  о  кровной  мести.  Закона  никто  не  боится,   боятся
беззакония. С нашим адатом не сравнится никакой закон.  Не  веришь,  что
Чечня будет  самым  мирным  местом  на  земле?  -  Абдулгамидов  покачал
головой, перехватив взгляд летчика и, как ему показалось, истолковав его
правильно:
   - Не надо, не считай меня палачом, я даже  не  судья,  который  может
изменить приговор. Знаешь, я могу пожалеть  тебя,  но  ничего  не  смогу
поделать с собой. Откровенно, правда?  Мы  оба  военные,  оба  прекрасно
понимали, какой конец нас ждет. Только не знали  угла,  за  которым  нас
хлопнут. Ты нашел этот угол и завернул за него первым - вот и вся правда
войны.
   Абдулгамидов круто развернулся и пошел прочь. Но вскоре вернулся.
   - Можешь не беспокоиться -  твою  семью  я  не  трону.  У  тебя  ведь
трехлетняя дочь, да? У меня сын. Вот он и будет помнить о ней. Обещаю.

2

   Секунду-другую Марк и Подкидыш смотрели друг на друга. Короткий кивок
командира, и Найденов открыл дверь, скрылся за ней. Высоко держа автомат
и склонив к нему голову, Марковцев  сделал  первые  шаги  по  вестибюлю.
Следом за ним шел Один-Ноль.
   Чисто. В гулком пространстве пустого вестибюля еле слышно раздавалось
дыхание спецназовцев, шагов не слышно: они шли, развернув носки  ботинок
внутрь, чтобы захватить большую площадь и не наступить на одну половицу.
   Только одна дверь отделяла их от длинного коридора. Вот где не  стоит
задерживаться. Если, снимая часовых, спецназовцы применяли выжидательную
тактику, то внутри школы отсчет пойдет на секунды.
   Словно  экономя  еще  не  наступившие  мгновения,  Марк  стоял  перед
последним рубежом, напрасно пытаясь унять  бешеный  бег  своего  сердца.
Там, куда он скоро ступит, его ждали необыкновенные  глаза  Пантеры.  Ах
как они умели улыбаться: "Ты должен вернуться... Без тебя мы  никому  не
нужны, даже мертвые... Плюнем в вечность, Максимыч?"
   И  все:  больше  Марк  не  увидел  его:  Пантера,  готовый  к  своему
последнему бою, рванул в вечность.
   А за несколько часов до боя Пантера неожиданно спросил: "У тебя  есть
семья?"
   "Была... Жена, дочка... А я всегда хотел сына..."
   Прерывая мучительную паузу, он привел в  действие  невидимый  таймер,
кивнув Скумбатову: "Давай, Саня".
   Подкидыш тем временем присоединился к товарищам. Он стоял  за  спиной
Марковцева,  готового  переступить  порог  базы  грозненского  ОМОНа,  и
смотрел на одноглазого диверсанта, который замкнет тройку.
   Один-Ноль открыл дверь, и Марк,  все  так  же  высоко  держа  оружие,
шагнул в помещение.

***

   Странно.  Марк,  глядя  поверх  оптики,  не  находил  дневального   у
тумбочки. Палец ослабил давление на спусковой  крючок.  Переоценили  или
недооценили педантичность Малика Абдулгамидова насчет караульной  службы
и внутри базы? Непохоже. Своих бойцов он держал в ежовых  рукавицах.  По
большей части играл в  военачальника,  реализовывал  в  жизнь  восточное
послушание своих подчиненных-янычар. Унижай и властвуй.
   Марк уже прошел короткий рукав, который вел от  двери  и  сливался  с
коридором. Прижавшись к стене, бросил короткий  взгляд  влево.  Дежурное
освещение, лампы горят в четверть накала, но левое крыло просматривалось
хорошо. Кроме одной, все  двери  закрыты.  Пространство  базы  пропитано
фоном, который не ускользнул от внимания бывшего командира батальона,  в
чьем подчинении находилось от шестисот до шестисот пятидесяти бойцов,  -
так дышит, словно живой организм, казарма. Запах сапог и ваксы,  пота  и
курева смешивался с теплом спящих бойцов и их почти неслышным  дыханием.
Не  слышно  храпа;  видно,  по  старинке  отучивают,  накидывая   налицо
храпящему портянки или носки. Действенный способ.
   К запаху казармы примешался  еще  один  -  сырой  и  плесневелый  дух
подвала. Вход в него начинался с лестницы, правее тумбочки  дневального.
Лестница, как верно определил Подкидыш, была сквозной - бетонные  марши,
соединенные площадками, вели и в подвал, и на второй этаж здания.
   Взгляд вправо, откуда раздались  тяжеловатые  шаги.  Скорее  всего  -
дневального, определил Марк.
   Откуда он появился? Из туалета? Наверное, да. Оттуда несет нужником.
   Сергей чуть отступил вглубь и жестами показал Скумбатову, ставшему  у
стены напротив: "Один человек. Справа от тебя. Направление - к  нам".  И
по мере приближения дневального отступил еще.  "Шесть.  Пять  шагов",  -
показывал он Сане.
   Один-Ноль убрал автомат за спину и потянул из ножен,  крепившихся  на
бедре, нож.
   "Три. Два шага. Один. - Пальцы Марка сжались в кулак. - Он твой".
   Один-Ноль, шагнув с левой ноги, развернулся к омоновцу.
   Марк  не  видел,  как  длинная  рука  диверсанта  метнулась  к  горлу
противника, как Саня, подбив его ногой  под  колено,  в  одно  мгновение
убрал его из коридора; как он опустился позади дневального  и  приставил
ему нож к горлу. Марк в это время смотрел в  другую  сторону.  Он  снова
вслушивался в казарменный фон  и,  казалось,  был  далек  от  того,  что
происходило у него за спиной. Почти бесшумно, если  не  считать  глухого
стука упавшей на пол пластиковой бутылки.
   - Отвечать будешь жестами, - на ухо дневальному прошептал  Один-Ноль.
- Киваешь - да. Качаешь головой: нет. Замешкаешься, и  я  перережу  тебе
горло. - Скумбатов чуть ослабил хватку. - Пленник, которого привез Малик
из Дагестана, в подвале?
   "Да", - последовал жест.
   - Охрана в подвале есть?
   "Нет".
   - Его камера слева?
   "Нет".
   - Ключи от подвала и камеры у тебя?
   "Нет".
   - Я дам тебе возможность сказать. Говори очень тихо, я услышу.
   Один-Ноль еще чуть-чуть ослабил  хватку,  но  сильнее  прижал  лезвие
острого ножа к шее  омоновца.  Ленивая  струйка  крови  потекла  ему  за
воротник.
   Скумбатов повторил вопрос:
   - У кого ключи?
   - У командира.
   - Абдулгамидова?
   - Да.
   - Где он?
   - В своей комнате.
   - Один?
   - Да. Он послал меня за водой.
   - Где его комната?
   - Прямо по коридору. Дверь открыта.
   - Больше ничего не хочешь сказать?
   - ... Один-Ноль  убрал  нож,  обвил  свободной  рукой  шею  омоновца.
Прижимая его голову к себе, резко надавил в сторону и  вниз,  ломая  ему
шею.
   - Ключи у Малика, - шепнул Скумбатов Марку. -  Дверь  в  его  комнату
открыта, видишь?
   "Да", - кивнул Сергей.
   - Пленник в подвале, - добавил Один-Ноль. - Охраны  нет.  -  И  более
поспешно:
   - Я иду в подвал.
   "Идешь с Подкидышем", - показал ему Марк. И, не оборачиваясь, показал
Найденову: "Занимай мое место".
   Скумбатов еле слышно выругался.
   Найденов, прежде чем выполнить команду, остановил Марковцева,  быстро
снял с его автомата миниатюрную видеокамеру и подмигнул ему: "Так надо".
Идея, пришедшая ему в голову, не казалась лишней, тем более не  занимала
времени. Он аккуратно поставил камеру на тумбочку дневального, развернув
ее в сторону уходящего товарища, а снятую со своего автомата развернул в
обратную сторону. Тотчас получил высший балл от Реаниматора,  чей  голос
раздался в наушнике:
   - Молодца, хорошо придумал. Сдвинь  вторую  камеру  чуть  от  себя...
Много... Вот так. Я с вами, ребята, и все вижу.

***

   Если  бы  камеры  работали  по  принципу  оптико-электронной  системы
"Ка-эн-250", - обычный прицел  плюс  ночной,  где  устройство  улучшения
изображения передает картинку не в окуляр, а через складывающуюся призму
в объектив оптического прицела, - то экспериментировать с ними  капитану
бы   не   пришлось:   там    увеличение    определяется    исключительно
характеристиками оптического прицела: "Ка-эн-250"  передает  только  то,
что  "видит".  Именно  так  сейчас  работала   одна   из   трех   камер,
установленная на автомате Скумбатова.
   А так, не вызывая меню, а пользуясь исключительно сочетаниями клавиш,
Горбунов сбросил сначала со второй камеры, а  потом  с  третьей  масштаб
увеличения - с одного к четырем, которое соответствовало  характеристике
оптического прицела - до ста процентов, то есть один к одному. Теперь он
видел  коридор  в  оба  конца  так,  как  если  бы  находился  в   месте
расположения камер. Правый коридор пуст, а по левому удалялись от  камер
две фигуры спецназовцев. Капитан по мере их продвижения  регулировал  на
пульте резкость изображения.
   Еще  на  первом  этапе  операции  он  пробовал  убирать  масштаб   до
пятидесяти процентов, даже до двадцати пяти,  но  изображения  на  экран
передавались с эффектом  "перевернутого  бинокля".  Сам  по  себе  обзор
становился больше, а  вот  объекты  на  нем  были  такими  мелкими,  что
практически не  просматривались.  Плюс  настройка  резкости  при  каждом
масштабировании - и Горбунов отказался от идеи видеть  на  экране  сразу
две цели, одна из которых была в центре, а другая терялась в самом  низу
экрана.
   Реаниматор запоздало поежился. Когда  Один-Ноль  допрашивал  боевика,
Горбунов отчетливо слышал его лишенный эмоций  голос:  "Отвечать  будешь
жестами... Замешкаешься, и я  перережу  тебе  горло".  Капитан  едва  не
кивнул в ответ, настолько реально было  все  происходящее;  двухметровый
громила стоял, казалось, за спиной Реаниматора.
   Впечатляло и другое. Сейчас командир контроля видел плывущую панораму
глазами Скумбатова и в то же время на  другом  экране  наблюдал  за  его
передвижениями со спины. Отличные ракурсы, как в автогонках "Формулы-1".
   Вот Скумбатов, приподняв руку, остановился,  не  доходя  до  открытой
двери, и опустился на  одно  колено.  Подкидыш  повторил  его  движения,
готовясь  прикрыть  товарища.  Резко,  так  что  смазалась  картинка  на
дисплее,  Один-Ноль  развернулся,  наполовину   скрываясь   за   дверью.
Увеличенное  изображение  почти  ничего  не  передавало:   недостаточное
освещение и чрезмерное в данной ситуации приближение.
   Касанием нескольких клавиш Горбунов убрал "zoom"  до  ста  процентов.
Как раз вовремя. Спецназовцы хранили  молчание,  а  по  довольно  четкой
картинке капитан понял, что в комнате никого нет.
   Осечка.  Омоновец,  которого  допрашивал  Скумбатов,  сказал,   мягко
говоря, не правду. Что казалось невероятным. Лезвие ножа буквально пашет
горло, и вряд ли в голове могут возникнуть  какие-нибудь  провокационные
мысли. Они не могли возникнуть даже из-за скорости  допроса:  Один-Ноль,
зная свое дело, выбрал хороший темп, не давая чеченцу сосредоточиться.
   Тогда  что  же  произошло?  Командир  посылает  его  за  водой,  асам
пропадает. Зашел в соседнюю комнату? Пора бы ребятам укрыться в кабинете
хозяина, подумал Горбунов.

***

   "Рация", - Скумбатов указал на работающую  радиостанцию,  стоящую  на
краю стола. "Вижу", - кивнул Подкидыш.
   - Марк, - передал Один-Ноль, - у нас заминка: клиент  пропал.  Может,
он в толчке?
   Горбунов настолько врос в ситуацию, видя то, чего  не  могли  увидеть
ведомые им стрелки, что едва не  сказал:  "Подождите,  я  посмотрю".  Он
впился глазами в третье окно на дисплее, вот-вот ожидая  увидеть  в  нем
выходящего из туалета человека.
   - Он в подвале, - вдруг прозвучал голос Марковцева. - Дверь  открыта.
Я слышу его...
   - С ним кто-то есть? Марк, мы идем к тебе.
   - Нет, он один. Отбой.
   Отбой?
   Товарищи переглянулись. "Только не нашуми, Марк", - мысленно попросил
товарища Скумбатов. Малик - опытный воин, но куда ему  до  подполковника
Марковцева. Впору успокоиться, но в душу, как ни  странно,  стремительно
вползла тревога:  все  шло  как-то  гладко;  как  по  заказу,  отлучился
дневальный, дав диверсантам спокойно  войти,  а  потом  допросить  себя;
исчезнувший командир ОМОНа  оказался  там,  где  его  никак  не  ожидали
увидеть: в подвале,  где  содержался  пленник.  Причем  очутился  там  с
ключами.  Чтобы  ряд  случайностей  рухнул,  камера   должна   оказаться
открытой.
   Наверное, и Подкидыш думал об этом. Покачав головой, он тихо сказал:
   - Не нравится мне все это. Джабраил? - вспомнил  он  вслух  командира
спецназа.
   Один-Ноль повторил жест товарища: нет. Джабраил лучше любого политика
понимает, что ОМОН под руководством  Малика  Абдулгамидова  -  это  зло.
Бороться с ним своими силами Джабраилу не с руки. "Хочу  ли  я  мира?  -
вспомнились Сане слова чеченца. - Я не хочу войны. Потому что во  второй
раз я не стану спасать свой город, а начну защищать его". И это был  его
исчерпывающий ответ на все вопросы.

***

   Миновав первый пролет лестничного марша,  Марковцев  отметил,  что  в
любом случае обратно  не  успеет:  во-первых,  насторожит  Абдулгамидова
резкими передвижениями. Пока он не видел его, но быстрые шаги  командира
ОМОНа звучали под ногами. Пара шагов, и его  голова  будет  видна  через
частые балясины перил. К ним не прижмешься, к  стене  напротив  -  тоже.
Обзор у Малика будет полным.
   Марк будто заранее готовился к этой  встрече.  Еще  не  зная,  что  в
подвале находится  Абдулгамидов,  он  плотно  закрыл  за  собой  тяжелую
деревянную дверь, обшитую металлом.
   Сергей не стал дожидаться Абдулгамидова,  стоя  на  месте.  Он  одним
стремительным прыжком оказался на бетонной площадке в тот момент,  когда
Малик только готовился ступить на нее.
   Стоя  к  командиру  ОМОНа  вполоборота,  Марк,  как  и  в  случае   с
Асланбеком, вложил в удар  всю  силу.  С  занесенной  ногой,  наполовину
лишенный опоры, Малик в бреющем полете пронесся над  грязной  лестницей.
Если бы ботинок Марка ударил чеченца чуть повыше, в верхнюю часть  груди
или голову, Малик потерял бы всякий шанс  остаться  в  живых,  летел  бы
вперед головой на стену. А так он, пополам сложившись от мощного  удара,
врезался в бетон мягким местом. И снова везение:  природный  амортизатор
отбросил Абдулгамидова вперед, и он упал на колени.
   Марковцев был уже рядом. Автомат  за  спиной  не  мешает.  Он  рывком
поднял омоновца на ноги и двинул его коленом в пах. Снова бросил его  на
стену  и  одним  ударом,  ломающим  хрящи  и  лицевые  кости,  превратил
физиономию Абдулгамидова в кровавую маску.
   Казалось, Марк без особых  усилий  тащил  за  собой  безвольное  тело
омоновца.
   - Миша... Пантера.
   И тот ответил, сжимая прутья решетки:
   - Я здесь...
   И Марк шел на голос, которого, оказывается, уже и не помнил.

Глава 18
Чужак

1
Дагестан, Каспийск

   Александр Мещеряков погасил верхний свет и включил настольную  лампу.
Обстановка в кабинете Крепышева чем-то напоминала казенную меблировку  в
Центре  спецопераций  ГРУ  "Луганск",   с   ее   прокуренным   потолком,
коричневатыми шторами, простенькими обоями, громоздким столом и  сейфом.
Полковник, сидя за столом, невольно смотрел на дверь, словно  слышал  за
ней шаги Сергея Марковцева. "Не самая хорошая характеристика, которую  я
когда-либо читал". -  "В  моей  профессии  добрая  репутация  все  может
испортить".
   Справедливо.
   Не правильно другое.
   Мещеряков положил локти на стол, подбородок упер в ладони.
   Может, стоило сказать Марковцеву правду? С таким человеком, как Марк,
всегда можно  и  нужно  играть  в  открытую.  Если  операция  завершится
успехом... Нет, какой там успех - просто завершится  удачно.  Вот  тогда
Сергей выскажет  генерал-полковнику,  который  наверняка  предложит  ему
вернуться на службу, все, что накипело в его душе. Он скажет Ленцу,  что
тот  засомневался  в  нем,  а  значит,  Сергею  не  место  среди  бойцов
спеццентра, которые выполняют самые секретные операции, не место в рядах
секретных агентов. И вообще не место в ГРУ.
   И он уйдет. Куда? Снова искать себе место в этой жизни.  Найдет.  Еще
не все потеряно, жизнь кончается не завтра. Жизнь кончается  сегодня.  А
завтра  что?..   Сергей   вернет   себе   мрачную   усмешку   настоятеля
Свято-Петрова  монастыря  и  ответит:  "Завтра?..  Завтра  жизнь  всегда
воскресает. Как военный летчик, которого все считали погибшим. -  И  зло
докончит:
   - Не чудо ли?" Развернется и пойдет прочь.
   Мещеряков  попытался  представить,  что  сейчас  происходит  на  базе
грозненского ОМОНа. Бесполезно. Ничего не получалось, причем не только у
него,  но  и  у  спецназовцев.  Чуть  отвлекся  от  темы  и   попробовал
проанализировать ситуацию, при  которой  в  милицию  рвется  большинство
чеченцев; берут одного из пяти.  Почему  работа  "западло"  подходит  им
больше всего? Почему в остальных регионах России милиционеров  нехватка,
а в Чечне буквально перебор, точнее, конкурс?
   В отдельно взятом случае власть внутри и  вокруг  грозненского  ОМОНа
уже существует. Никто из ФСБ, администрации Чечни не сунется  проверять,
что  творится  за  стенами  и  в   подвалах   ОМОНа.   Закрытость   СИЗО
"Чернокозово"  -   цветочки   по   сравнению   с   "закрытостью"   камер
предварительного заключения ОМОНа.
   За дверью раздались шаги, стук в дверь. Дежурный по штабу принес чаю.
Спасибо. Чай хороший, крепкий, не очень горячий,  так  что  можно  сразу
сделать глоток и затянуться сигаретой.
   Крепышев спит. Нервы у мужика железные.  Прежде  чем  отправиться  на
боковую в комнату отдыха, еще раз попросил не  беспокоиться  о  капитане
Горбунове: тот все сделает правильно. Хорошо  ему:  спит,  все  забыл  о
прошлом, ничего не ждет от будущего.
   01.45. Что же происходит на базе?  Уже  сняли  часовых,  или  капитан
Горбунов делает не все правильно?
   Сомнения, черт бы их побрал. В определенный момент  начинаешь  видеть
изъяны на чем-то идеальном. Из операции выдернули  безупречность,  бойцы
лишились  совершенства.  И  даже  пороки  Марковцева  виделись  идеалами
непотопляемости  и  жажды  дышать  полной  грудью:  двенадцать   лет   с
отбыванием срока в колонии строгого режима, побег  из  зоны,  работа  на
военную контрразведку ФСБ и возвращение к родным пенатам; еще один побег
-  из  Лефортова,  и  удачная  проверка  на  прочность  замков  камер  в
грузинском следственном изоляторе.
   Такого  человека  не  посадишь   за   стол   слушать   сослагательные
наклонения: "Смотри, что получилось бы, если  бы  тебе  сказали  правду.
Давай пройдем от начала до конца, начнем с нашей беседы в "Луганске".  Я
получил задание, ты получил задание. Представь, что ты  его  выполнил  и
доложил. Только учти один момент: тебе объяснили, что в плену  находится
совершенно незнакомый тебе человек. Еще  учти  скорость,  с  которой  ты
работал, и сопоставь его с  другим  темпом  -  если  допустить,  что  ты
согласился провести операцию по  освобождению  пленника.  Добавь  -  или
отними, не суть  важно,  -  отдачу,  или  самоотдачу,  -  твою  и  твоих
товарищей. Ну? Сутки - а ты потерял бы больше, - это цена жизни летчика.
И последнее,  Сергей.  Представь  себя  по  истечении  этого  срока.  Ты
стягиваешь с себя униформу и говоришь:  "Поздно".  Когда-то  ты  ответил
мне: "В моей профессии добрая  репутация  все  может  испортить".  Можно
спорить, можно - нет. Но в твоем досье  я  не  нашел  ни  одного  такого
случая, когда бы ты отвечал  так  коротко:  "Поздно".  А  теперь  можешь
вешать собак на меня, себя, на ГРУ,  государство.  Можешь  апеллировать,
мол, кто-то другой  мог  сказать:  "Поздно".  Но  ты,  мне  кажется,  не
отказался бы от задания".
   Потом добавить: "Не забывай и про нас. Думаешь, нам  легко  было?"  А
лучше  промолчать,  иначе  Марк  скажет,  чуть  перефразировав  Мюлле