одобрили  в  отделе,
подредактировали  и отправили  в секретариат.  Через неделю она вернулась  в
отдел с заключением: "Не пойдет".  Не пошла и вторая статья, и третья, потом
не пошел очерк, не пошел обзор читательских писем.
     Необходимость  каждый  день  ровно  к  девяти  приезжать  на  работу  и
высиживать до  шести,  от  чего Лозовский на  вольных  хлебах  отвык, вполне
компенсировалась   зарплатой,  премиями  и  продовольственными  заказами  из
распределителя  на  улице  Грановского. На халяву,  в  составе журналистской
делегации, он  съездил  на пять  дней  в ФРГ. Его  даже записали  в льготную
очередь на "Жигули"  седьмой, в то  время самой престижной модели.  Денег на
машину  у него не  было  и не предвиделось, но  он  не  отказался, чтобы  не
обнаруживать свою нищету.
     С  этим было  все  хорошо.  Хуже  было  с другим. За  четыре месяца  он
опубликовал  один-единственный  материал  за  подписью   ревизора-инспектора
Североказахстанского областного финансового отдела о формальностях, которыми
обставлено назначение пенсий колхозникам. Название  он  придумал такое: "Что
за комиссия,  Создатель?"  Большую букву  в отделе сменили  на  маленькую  и
дописали  в  начало:  "Год  от  года  растет  экономика страны,  значительно
улучшилось экономическое состояние колхозов".
     Лозовский стерпел. Материал вышел. Он был абортирован на главную, самую
содержательную   половину.   Заголовок   стал:   "Многовато   комиссий".   И
подзаголовок:  "Стоит  подумать". Это  его добило.  Он написал  заявление  с
просьбой  досрочно  прервать его  стажировку  в  "Правде",  так  как  он  не
соответствует, и вручил потрясенной  секретарше.  На выходе, у  милицейского
поста,  содрал  с шеи скромный галстук  и  спустил  его в  урну,  как дохлую
гадюку.  В тот  вечер  он напился в ЦДЖ так, как редко  когда  напивался, на
автопилоте добрался до Гольянова, а на изумленный вопрос квартирной хозяйки:
"Володечка, ты ли это?" - ответил, с трудом ворочая языком:
     - Многовато комиссий.
     Потом добавил:
     - Стоит подумать.
     И выпал в осадок.
     Покидая редакцию  "Правды",  Лозовский был  уверен,  что  в это  здание
больше не войдет никогда. Но не прошло и пяти лет,
     как он оказался не  только  в этом  же здании, но и на том же четвертом
этаже.
     От  былого величия  "Правды"  остались  только  буквы  на  крыше.  Сама
"Правда" превратилась сначала  в "Правду-4", потом в  "Правду-5",  а затем и
вовсе исчезла из пределов видимости. Как господские особняки после революции
заполнились пролетариатом, так и на всех этажах бывшей "Правды" обосновались
фирмы  и  компании, все  больше "лимитед"  и "инкорпорейшн".  Угнездилось  и
несколько редакций. Среди них был и "Российский курьер" - издание,  не очень
известное широкой публике, но  по  своей влиятельности  входившее  в  первую
десятку российских СМИ.

     Возле подъезда  Лозовского  едва  не  сбил  с ног  увесистый,  как  шар
боулинга, человек в  распахнутом желтом верблюжьем  пальто английской  фирмы
"Балтман" и сидящей  на затылке зеленой  велюровой шляпе,  с черным  кожаным
портфелем под мышкой. Инерция его движения была такова, что казалось, что он
не  спускался  на  лифте,  а катился  по  лестнице,  марш от  марша  набирая
скорость.
     Это был генеральный директор "Российского курьера" Савва Броверман, для
своих  -  Савик,  хотя  ему  уже  стукнуло  пятьдесят.  У  него  были  белые
вытаращенные  глаза  и  одутловатое,  с  прозеленью,  лицо болотного  упыря.
Лозовский встревожился и хотел спросить, что с ним, но вовремя вспомнил,
     что у него сегодня дурной  глаз, а лицо у Бровермана обычное, такое же,
как всегда.  Со стороны,  если  не приглядываться,  так даже  породистое,  с
министерской холеностью. Как всегда, он куда-то очень  спешил, но - тоже как
всегда  -готов  был отвлечься и до бесконечности  говорить на волнующую  его
тему как бы в языческой надежде, что разговорами  он  материализует удачу. А
тема, которая его волновала, была только одна - бабки.
     Для молодых журналистов  "Российского  курьера" и для людей,  близко не
знающих его,  Броверман представлялся фигурой значительной и из-за должности
генерального директора солидного еженедельника,  который, как было известно,
очень  внимательно  читают  в правительстве, в  Госдуме  и  в  президентской
администрации, и из-за  таинственности, которой он себя окружал. На самом же
деле он  был редкостный прохиндей, всегда  кидавший  своих  партнеров, из-за
чего постоянно имел проблемы,  а  однажды был очень  серьезно, до сотрясения
мозга и переломанных ребер, избит в подворотне своего дома.
     После  этого  случая  Бровермана  упомянули в пресс-релизе  российского
Фонда   защиты  гласности   -   как  журналиста,   пострадавшего   за   свою
профессиональную  деятельность,  чем  он очень гордился. Лозовский начинал с
ним  совместный бизнес,  который привел к  созданию "Российского курьера", и
был первым и  последним партнером,  которого Савик  не кинул,  хотя  и  мог.
Поэтому он любил  Лозовского, как своего единственного  свидетеля  защиты на
Страшном суде.
     - Какие дела? - поинтересовался Лозовский.
     - Спасибо,  не  спрашивай, -  отмахнулся Броверман  с  видом  человека,
больного СПИДом, которому задали вопрос о его здоровье.
     - Подписка?
     - Минус двенадцать тысяч.
     - Реклама?
     - Володя! Ну что ты  за человек? Я же попросил: не  спрашивай меня ни о
чем! Мы в глубокой жопе!
     - Значит, дивидендов не будет, - заключил Лозовский.
     - Дивидендов? - изумился Броверман. - Что такое дивиденды? Я  это слово
давно забыл! Я  даже не знаю,  что оно  означает! Я удивляюсь, что мы вообще
еще живы!
     Он взял Лозовского под руку, с таинственным  видом  отвел в  сторонку и
страстно, при этом оглядываясь как  бы в опасении, что их  подслушают, начал
доказывать, что в глубокую финансовую  жопу "Российский  курьер" попал из-за
этого  козла,  главного  редактора  Альберта  Попова,  назначенного  на  эту
должность жарким политическим летом 1999 года.
     Лозовский  слушал,  не  скрывая  иронической   усмешки.  К   тому,  что
еженедельник  с   тиражом  в  сто  двадцать  тысяч   экземпляров,  стабильно
прибыльный, оказался на грани банкротства, Попов руку приложил, но в  первую
голову в этом был  виноват сам Броверман. Все деньги, полученные от успешной
подписки на 1998 год, по тогдашнему курсу - около восьми миллионов долларов,
он вложил в государственные краткосрочные  обязательства, где они  и зависли
после дефолта.
     Последнее время  Броверман  носился  с  идеей  достать  где-нибудь  два
миллиона долларов и купить  опутанную долгами типографию в Красногорске. Это
сильно  сократило бы  расходы  на  издание и позволило  бы  дотянуть до  тех
времен,    когда    правительство    начнет    расплачиваться     по    ГКО,
реструктуризированным в какую-то хренотень.  Ни Лозовский, ни  сам Броверман
не верили, что правительство хоть когда-нибудь
     будет расплачиваться  по своим долгам, а если и будет, то по копейке за
рубль. Но вслух об этом не говорили, чтобы не  лишать  себя последней, пусть
даже иллюзорной, надежды.
     Об  идее  купить типографию Лозовский слышал много  раз, он  уже  хотел
прервать бровермановскую трепотню, но неожиданно Савик прервался сам.
     - Смотри-ка ты, - проговорил он. - Кто это?
     К   тротуару  причалил  огромный  черный  джип  "линкольн-навигатор"  с
тонированными до полной непрозрачности стеклами, из него выскользнул молодой
человек неприметной наружности  с быстрыми внимательными  глазами, мгновенно
оценил  обстановку и  открыл перед пассажиром заднюю  дверь. Из  джипа вышел
человек  лет  около сорока, среднего  роста,  с  холодным  жестким лицом,  в
котором, как показалось Лозовскому, было что-то серое, недоброе.
     Он был в черном кожаном  меховом пальто, в черных,  никогда не месивших
зимнюю московскую хлябь туфлях. Если бы не большая шапка из огненно-красного
лисьего меха, сидящая на его маленькой голове чуть набекрень и надвинутая до
бровей, его можно было принять за члена совета директоров столичного  банка.
Где-нибудь в Сибири такая шапка была знаком преуспевания, а  в Москве  сразу
выдавала в ее обладателе приезжего с северов.
     Аккуратно, как  бы  брезгливо  поднявшись  по  грязным  ступенькам,  он
остановился у входа и внимательно оглядел вывески. Не обнаружив той, что ему
была нужна, вежливо обратился к Лозовскому и Броверману:
     - Редакция "Российского курьера". Не подскажете, она здесь?
     -  Четвертый  этаж,  левое  крыло,  -  ответил  Броверман  и  осторожно
поинтересовался: - Какая погода в Тюмени?
     - Пурга, - ответил незнакомец, не удивившись вопросу.
     Он скрылся  за тяжелыми  дверями. Лозовский  проводил его  внимательным
взглядом и  почему-то  подумал,  что  это,  возможно, и  есть та  мелочь, из
которой, как из крапивного семени, вырастет большая подлянка.
     -  Вот  у него есть  два "лимона",  - проговорил Броверман  с тоскливым
выражением лица, с каким охотник  смотрит вслед недоступной для него добыче.
- Но ведь не даст.
     -  И  правильно   сделает.  Потому  что  ты  немедленно  всадишь  их  в
какую-нибудь пирамиду. Почему ты решил, что он из Тюмени?
     - Тачка.  Новая, а номера  тюменские. Значит, есть  представительство в
Москве. Знаешь, сколько она стоит? Штук восемьдесят. А на чем делают бабки в
Тюмени? Нефтебарон, блин. Интересно, что ему нужно от "Российского курьера"?
     - Как что? - хмуро удивился Лозовский. - Он принес тебе два "лимона". И
сейчас спрашивает  у  всех:  "Где  Броверман, где  Броверман, где  его черти
носят?"
     - Все шутишь,  -  укорил  Савик.  -  Такие бабки  не приносят. За  ними
побегаешь.
     - Вот и беги.
     - Вот и бегу.
     Возле "линкольна" Броверман остановился и что-то
     спросил у охранника. Но ответа не получил. Тонированное
     стекло поднялось и оградило салон джипа от внешнего мира.
     Савик обиженно пожал плечами, запахнул пальто и поспешил к
     редакционной "Волге".

     В фойе Лозовский вновь увидел нефтебарона. Он стоял
     возле бюро пропусков в позе терпеливого ожидания. Свою
     вызывающе роскошную шапку он снял и держал за спиной,
     чуть поигрывал ею, лишь этими легкими движениями выражая
     неудовольствие от задержки. Сам же как бы слегка исподлобья,
     наклонив голову с ровным пробором в черных волосах,
     холодно-безучастно смотрел, как дежурная названивает по
     внутреннему телефону.
     - Володя! Лозовский! - окликнула она. - Скажи вашей Фаине, чтобы сидела
на телефоне! Где она вечно болтается?!
     - В  отделе  культуры,  меряет  лифчики  от  Нины  Риччи,  -  отозвался
Лозовский, отряхиваясь кепкой от снежной мороси. - Ведь она этого достойна.
     -  Безобразие!  К   вам  человек,  мне  нужна  заявка   для   пропуска,
звоню-звоню, а ваш телефон не отвечает!
     - Звоните - вы? Олечка Ивановна, царское ли это дело?
     Обычно  в редакцию звонили и  заказывали себе пропуска сами посетители.
То,  что этим  занимается дежурная,  говорило о многом. Она работала  в бюро
пропусков  еще со  времен  "Правды"  и  очень хорошо  умела отличать рядовых
посетителей от начальства.
     - Я попросил, - объяснил нефтебарон.
     - Вы попросили. Понятно. Вы к кому?
     - К Попову.
     - О встрече договаривались?
     - Вчера на шестнадцать. Но прилетел  только сегодня утром. Почти  сутки
аэропорт был закрыт.
     -  Вы  - Кольцов?  -  догадался  Лозовский.  -  Президент  акционерного
общества "Союз"?
     - Совершенно верно.
     - Вы неудачно приехали. Через пятнадцать минут  летучка, вряд  ли Попов
вас примет.
     - Но, может быть, примет? Я попрошу.
     - Попробуйте. Олечка Ивановна, давайте заявку, я
     подпишу.
     - И в самом деле! - обрадовалась дежурная.
     - А вы,  значит, Лозовский. Журналист Владимир  Лозовский, - проговорил
Кольцов,  рассматривая  Лозовского  с  несколько  недоверчивым интересом,  в
котором  любопытство  провинциала к столичной  знаменитости уравновешивалось
сознанием   собственной   самодостаточности.  Под   его  взглядом  Лозовский
почувствовал себя  лотом на  аукционе,  объявленная  цена которого  вызывает
сомнения покупателя. - Извините, сколько вам лет? Надеюсь, вы не сочтете мой
вопрос нескромным.
     - Не  сочту, - заверил  Лозовский.  - Всем я говорю, что мне сорок  три
года.  Но  вам  признаюсь,  что  мне  уже сорок  четыре. Только вы  меня  не
выдавайте.
     - Мне  почему-то казалось, что  вы моложе. Но в  общем и целом примерно
таким я вас себе и представлял. Высокий, спортивный, легкий на  подъем. И за
словом в карман не лезет.
     - Вы представляли меня себе? - удивился Лозовский. - С чего?
     Он  знал,  что  "Российский  курьер" популярен  среди деловых  людей  в
регионах, но в силу врожденной скромности и
     благоприобретенного  скептицизма  не  склонен  был  переоценивать  свою
известность.
     - Читаю ваши статьи. Не со всем согласен, но всегда все по делу. Точно,
доказательно. Редкость по нынешним временам.
     - Скажите это Попову, - посоветовал Лозовский. - Он будет
     в восторге. Хотя виду, может быть, не подаст.
     Входная  дверь  открывалась  все  чаще,  по  фойе  к  лифтам  проходили
журналисты  "Курьера" и  других изданий, разместившихся в  бывшей  "Правде",
здоровались с Лозовским.
     - Вас знают, - отметил Кольцов.
     - Журналистский мир тесен. Думаю, как и мир бизнеса?
     - В общем, да. У вас работает еще одна журналистка, на
     которую я давно обратил внимание. Регина Смирнова. О вас у
     меня сложилось какое-то впечатление по вашим статьям. Но
     совершенно не представляю, как может выглядеть журналистка,
     экономист-аналитик такого класса.
     Лозовский огляделся. Регины Смирновой в фойе не
     обнаружилось, зато обнаружилась Милена Броневая,
     обозреватель отдела культуры, жгучая брюнетка, вся в черном.
     Ее высокая худая фигура была затянута в черную кожу, на узкие
     плечи наброшено длинное, из черной лайки пальто. С Лозовским
     она поздоровалась сухим кивком, а на Кольцове задержала
     заинтересованный взгляд.
     - Ты когда-нибудь видела живого нефтебарона? - спросил
     Лозовский. - Познакомься. Господин Кольцов. Финансово-
     промышленная группа "Союз". Тюмень.
     - Очень приятно, - промурлыкала Милена и протянула,
     словно для поцелуя, узкую руку, унизанную перстнями.
     - Взаимно, - ответил Кольцов, но руку целовать не
     стал, а деликатно задержал ее пальцы в своих. - Возможно, ваш
     коллега Лозовский обидится, но "Российский курьер" я начинаю
     читать не с его статей, а с ваших аналитических обзоров.
     - С моих аналитических обзоров? - слегка озадачилась
     Милена.
     - Это не комплимент, - уверил Кольцов. - Это сущая
     правда. Никогда бы не подумал, что их автор - такая
     изысканная дама. Мне очень хотелось бы получить ваш
     автограф. Скажем, на салфетке ресторана "Прага", -
     продемонстрировал он неожиданное для провинциала умение
     обращаться с изысканными столичными штучками. - Как вы на
     это?
     - "Прага" - отстой. Лучше "Голден-Палас", - быстро
     сориентировалась Милена, одаряя Кольцова поощряющей
     улыбкой и как бы признавая его своим, человеком ее круга. При
     этом она скользнула по Лозовскому недовольным взглядом,
     словно недоумевая, почему он здесь стоит и вообще кто он
     такой.
     - Прекрасно, пусть будет "Голден-Палас". Эту салфетку я
     покажу друзьям в Тюмени. Иначе они не поверят, что я знаком с
     Региной Смирновой, - галантно проговорил Кольцов и наконец-
     то склонился к ее руке, завершая умело растянутый во времени
     жест.
     - С Региной Смирновой? - переспросила Милена. - Говнюк!
     - бросила она Лозовскому, гневно выдернула руку и поспешила к
     лифту, оскорбленно цокая каблучками по мраморному полу
     фойе.
     Кольцов с неумением посмотрел ей вслед:
     - Не понял.
     - Вы сказали, что не представляете себе Регину Смирнову,
     - с невинным видом пояснил Лозовский. - Так вот, она совсем-
     совсем не такая.
     - А кто эта дама?
     - Милена Броневая, рубрика "Светская жизнь".
     - Однако. Я смотрю, вы не упускаете случая повеселиться,
     - холодновато констатировал Кольцов. - Не хотите спросить, что
     привело меня в "Российский курьер"?
     - Догадываюсь. Вы принесли опровержение на интервью
     генерала Морозова. Замечательно. Опровержения - это наш
     самый любимый жанр, - сообщил Лозовский, исподволь
     разглядывая нефтебарона и отмечая какую-то странную
     малоподвижность его лица. - В письме Попову вы написали, что
     "Союзу" принадлежит контрольный пакет акций компании "Нюда-
     нефть". Назначение генеральным директором компании Бориса
     Федоровича Христича - это была ваша инициатива?
     - Да. Вы его знаете?
     - Я много о нем слышал, - ушел Лозовский от прямого
     ответа, не имея никакого желания посвящать нефтебарона в
     непростую и нехорошо закончившуюся историю своего знакомства
     с Христичем. - Против него возбуждено уголовное дело за
     уклонение от уплаты налогов. Вам об этом известно?
     - Разумеется.
     - Получается, что его подставили, - заметил Лозовский,
     употребив неопределенную форму, хотя так и тянуло сказать "вы".
     - Уладим.
     - Володя, автограф, - попросила дежурная, терпеливо
     ожидавшая паузы в разговоре.
     Лозовский подписал заявку и кивнул Кольцову:
     - Желаю успеха.
     - Уверен, что мы с вами еще встретимся, - любезно проговорил Кольцов. -
И, возможно, не раз.
     Он улыбнулся, но как  бы одними губами. И вновь Лозовскому почудилось в
его лице что-то серое, мохнатое.

     Волчье.

     Будет  подлянка. Обязательно будет. Лозовский уже не сомневался в этом.
И было странное ощущение, что проистечет она от Кольцова.

        "IV"

     Отдел журналистских расследований "Российского
     курьера" располагался на четвертом этаже бывшей "Правды", но
     не в кабинете, а в торце коридора, отгороженном от остального
     пространства стеклянной стеной. Благодаря этой нехитрой
     реконструкции, вызванной тем, что половину кабинетов
     Броверман сдавал в аренду южно-корейской фирме, торгующей
     видеотехникой, образовалось вытянутое в длину, но довольно
     просторное помещение - "загон", как называли его в редакции.
     В  загоне  шипела  кофеварка,  запах  хорошего   кофе  перемешивался  с
сигаретным дымом. Все  сотрудники отдела уже  сидели  за своими  столами. Их
было двое: экономический обозреватель Регина  Смирнова и корреспондент Павел
Тюрин.
     Как  и полтора с  лишним  десятка  лет  назад, когда  Лозовский  с  ним
познакомился, Тюрин подписывал свои материалы  псевдонимом Майоров, хотя  из
МВД ушел  в отставку в  чине полковника. Потом несколько лет был начальником
службы экономической безопасности крупного  банка, очень хорошо зарабатывал.
Но в конце концов, не в  силах совладать со страстью  к  писанию, прибился к
"Российскому курьеру".  Как и раньше,  каждая статья давалась ему мучительно
трудно, он  переделывал  материалы по много раз. И  нередко, когда поджимали
сроки,  Лозовский  переписывал  их сам.  Но  по части добывания  и  проверки
информации Тюрин был  незаменим. За долгие  годы  службы  сначала в ОБХСС, а
потом в ГУБЭП  он оброс огромным количеством знакомых, всех знал и все знали
его.
     Регине Смирновой было двадцать семь лет. Она была
     дочерью генерала, военного атташе посольства России в Великобритании, с
отличием  окончила  экономический   факультет   МГУ,   затем   Высшую  школу
менеджмента в Лондоне. Лозовский
     познакомился с  ней, когда она  работала  экспертом Московской фондовой
биржи,  и переманил в "Российский курьер". Рыжеватая, небольшого росточка, с
фигурой подростка,  она одевалась, как  тургеневские барышни: серые кофты  с
оборками  и  рю