здражительный, как
и  все  ответственные секретари,  колдовал  над  макетом  следующего номера.
Вторым был  бук-ревьюер,  литературный  обозреватель  "Курьера" Леша Гофман,
заядлый автолюбитель в том смысле, в каком это слово употребляется в России:
автовладелец,  который без конца чинит свои девятьсот лохматого года выпуска
"Жигули". Лет десять назад он окончил Литературный институт, подавал большие
надежды, но  надежд не  оправдал, так как  очень  хорошо знал, как  не  надо
писать,  а  как  надо, не знал.  Он читал детективы,  боевики, фантастику  и
женские романы  - жевал, как он говорил, литературный попкорн.  Он жевал его
даже  на  редколлегиях  и  летучках,  иначе  не  успевал  следить  за  всеми
новинками. Попов был вынужден с этим смириться.
     Книги присылали  в  редакцию издатели и  приносили сами авторы.  Гофман
насобачился с первых  страниц угадывать все  повороты сюжета.  Его  короткие
рецензии были чаще всего язвительными, авторы и издатели обижались, но книги
все  равно присылали. Удовольствие, несколько извращенное, он находил в том,
чтобы  вылавливать  из  текста  что-нибудь  вроде   "Душа  ее  чесалась   от
невыразимости". Когда же попадался такой перл, как "Раздеваясь перед вагиной
ее фотоаппарата", он  радостно  бегал  по  редакции, демонстрируя  всем свою
находку.

     Обычно Попов  живо выражал свое отношение к выступлениям - одобрительно
кивал  или хмурился,  нервно  барабанил  пальцами  по столу, а при особенном
недовольстве насупливался и становился похожим на мышь, надувшуюся на крупу.
Но на этот раз он  сидел с  таким видом,  словно  бы мысли  его  были заняты
чем-то гораздо более важным, чем обсуждение номера. Настолько важным, что он
ждет не дождется, когда летучка закончится.
     Лозовский был  уверен, что  причина этого - визит в редакцию тюменского
нефтебарона Кольцова.

     После  того, как  московские  власти  утратили  интерес  к "Российскому
курьеру", иссякло  и  его  финансирование.  А  многократно  возросшие  после
дефолта  стоимость  бумаги   и  полиграфические  расходы  полностью  съедали
поступления от подписки и рекламы. Попытки Попова превратить еженедельник
     в  таблоид, насыщая номера бульварными сенсациями, привели к совершенно
противоположному  результату.  В  розницу "Курьер" не пошел, этот  рынок был
прочно занят изданиями типа  "Мегаполис",  "Частная  жизнь" и "СПИД-инфо", а
деловых людей, на которых с самого начала был ориентирован еженедельник, не
     интересовали  ни похождения  эстрадных звезд, ни скандалы в благородных
семействах.
     Об  этом  лучше всяких  слов говорили  результаты  подписной  кампании:
"Курьер"  потерял двенадцать тысяч  подписчиков - каждого десятого, это было
очень  серьезно.  Начали  уходить  и  крупные  рекламодатели.  Производители
большегрузных автомобилей  и горнорудного оборудования  не желали  размещать
свою рекламу в бульварном листке. Читатели бульварных листков не покупают ни
"КАМАЗов",  ни  угольных  комбайнов. "Российский курьер" мог существовать  и
развиваться  только в своей нише.  Но  чтобы восстановить  в ней  утраченные
позиции, нужны были время, деньги и желание вернуться в свою нишу.
     На людях Лозовский держался с Поповым так, как и должен редактор отдела
держаться с главным редактором. А наедине много раз пытался ему втолковать:
     - Ты что делаешь? Ты губишь "Курьер"!
     - А ты садись на мое место! -  не  без злорадства предлагал Попов. - Не
можешь? Тогда сиди на своем. Я не мешаю тебе работать. А ты не мешай мне.
     И продолжал гнуть свою линию с расчетом на то, что его верноподданность
в   конце   концов  будет  замечена  и   по   достоинству  оценена.   Номера
выхолащивались, острые деловые публикации, на которых держался еженедельник,
появлялись все  реже, редакторы устали пробивать  статьи через поповское "не
пойдет". Лозовский вынужден был признать,  что  в позиционной борьбе Попов с
его работоспособностью ломовой лошади и аппаратной хваткой оказался сильнее.
     И само время с явными признаками общественной апатии,  которую лишь  на
очень короткое время разгоняли даже такие чудовищные трагедии, как теракт на
Дубровке, работало на него.

     Лозовский  и   раньше  скептически  относился  к  шумихе  про  удушение
администрацией президента  Путина  свободы  слова,  вызванной  разгоном НТВ.
Подлинная угроза свободе слова в  России исходила не от президента Путина, а
от  той самой рыночной  экономики,  на  утверждение  идей  которой  положила
столько  сил  свободная  российская  пресса.  Без  финансовой  независимости
никакая политическая  независимость невозможна, свободная  пресса  оказалась
России  не   по  карману.   Свобода  слова,  как  выяснилось,   -  категория
экономическая. За что боролись, на то и напоролись.
     Теперь  же,  после  этой дьявольщины  на Дубровке, разговоры  о свободе
слова казались вообще какой-то словесной шелухой, прошлогодним снегом. Какая
разница,  есть свобода  слова или  нет свободы слова, если  сказать  нечего?
После  теракта  11  сентября в  Нью-Йорке Лозовский  сказал:  "Все,  талибам
конец". Что он мог сказать сейчас? Кому? Что можно сказать людям, которые со
всех концов Москвы едут на место трагедии, как на зрелище? Что можно сказать
людям,   которые  только  под   угрозой  смерти  своих  близких  выходят  на
Васильевский спуск с лозунгами "Мир Чечне"?
     А если так, то какая разница, каким будет "Российский курьер"?

     То, чего не в твоих силах изменить, следует принимать как
     климат и не проклинать климат, а учиться в нем жить. Так
     Лозовский всегда и жил, радуясь переменам и не озлобляясь,
     когда они выворачивали не туда. И лишь временами испытывал
     тяжелое чувство, какое возникает при виде белоснежного
     цветения яблонь, когда вдруг представляется, что это снег, что
     нет никакой весны, а была, есть и всегда будет зима.

     Зима в России, зима. Была, есть и всегда будет зима.

     Он все чаще ловил себя на  мысли, что ему не хочется ехать в  редакцию,
все чаще его охватывала тяжелая скука. Жена с тревогой посматривала на него,
но ни о чем не спрашивала - ждала, когда скажет сам. Он отмалчивался. Иногда
спрашивал  себя: а  на кой  черт  мне все это нужно?  Ответа не  находил, но
продолжал работать, искусственно возбуждая в  себе интерес к делу,  в тайной
надежде, что бесконечно так продолжаться  не  может,  и  ситуация как-нибудь
разрешится сама собой.

     Но он даже представить себе не мог, как она разрешится.

        "VIII"

     Как всякая, даже самая нудная поездка подходит к концу, так приблизился
к завершению  и  обзор  Костычева.  Не чувствуя никакой  реакции Попова,  он
нервничал, обильно потел, как
     всегда после запоя, и  в конце  концов стал похож на  взмокшего, вконец
обессилевшего стайера, который бежит, еле переставляя ноги, только для того,
чтобы не сойти с дистанции.
     - У меня все, - с облегчением заключил он и огляделся, пытаясь отыскать
на лицах  слушателей хотя бы следы сочувствия. Но  никто на него не смотрел,
как обычно не  смотрят  на человека, по собственной  вине попавшего в жалкое
положение.
     - А выходные данные? Ты с интересом прочитал выходные
     данные? - со змеиной усмешкой спросила Милена Броневая,
     которая никогда не упускала случая напомнить о себе и для
     которой чувство милосердия было так же неведомо, как чувство
     жалости для гадюки.
     Костычев тоскливо посмотрел на нее и произнес с
     неподдельным трагизмом:
     - Иди ты в жопу!
     -  Коллеги,  что  за  разговоры? -  встрепенулся  Попов,  как водитель,
услышавший в привычном гуле двигателя диссонансный звук. - Костычев, вы не в
пивной!
     - В пивной я бы сказал по-другому, - буркнул Костычев.
     - Какие материалы вы считаете лучшими?
     - Аналитический обзор Смирновой "Нефть на Кавказе -
     кровь в Москве".
     Попов нахмурился и недовольно забарабанил пальцами
     по столу. Костычев понял, что сделал ошибку, но отступать было
     поздно.
     - Как вы оцениваете интервью генерала Морозова "Пора
     выходить из тени"?
     - Туфта!
     - Вот как? Аргументируйте.
     - А чего тут аргументировать? "В России самые низкие
     налоги в мире", - презрительно процитировал Костычев
     интервью. - Чтобы заплатить работнику рубль, предприниматель
     должен отдать государству рубль пятьдесят. Кому мы врем?
     - Как вы оцениваете материал "Портрет жены художника"?
     - Никак.  То, что  у  этого художника  не  стоит, меня мало колышет.  Я
вообще не понимаю, как этот материал появился в "Российском курьере".
     - Спасибо, - кивнул Попов. - С вами все ясно. Лозовский, при обсуждении
номера на редколлегии вы были против публикации интервью Морозова. Почему?
     - Потому что  он известный понтярщик, каждое его  слово нужно проверять
по   сто  раз,  -  ответил  Лозовский,   отвлекаясь  от  мрачных   мыслей  и
скептического созерцания своих туфель на длинных, вытянутых в проходе ногах.
     - Почему вы не настояли на своем мнении?
     - Как я мог настоять? Стас Шинкарев - специальный
     корреспондент при главном редакторе, а не при моем отделе.
     - А журналистская  солидарность? А товарищеская  взаимопомощь? Шинкарев
молодой журналист.  Вы матерый газетный  волк.  Кому,  как  не  вам,  помочь
коллеге советом?
     Летучка навострила уши. Это было что-то новое.
     - Я готов, - согласился Лозовский, понимая, что вот он и
     начинает получать ответ на вопрос, договорился ли о чем-то
     Попов с тюменским нефтебароном. - Заглядывай, Стас, у меня
     всегда найдется для тебя пара бесплатных советов.
     - Значит ли это, что меня переводят в загон? -
     оскорбленно, высоким, как у кастрата, голосом спросил
     Шинкарев.
     - Не значит. Это значит лишь то, что к мнению более
     опытных коллег нужно прислушиваться. Тогда бы вы не
     подставили нас так, как с интервью Морозова. Прошу не
     перебивать! Сегодня я имел беседу с президентом
     акционерного общества "Союз" господином Кольцовым, -
     продолжал Попов, обращаясь ко всей летучке. - Он произвел на
     меня сильное впечатление. Мы все время говорим, что России
     нужны эффективные собственники, и не замечаем, что они уже
     есть. А не замечаем потому, что они не лезут на думскую
     трибуну, а занимаются делом. Как поступает временщик? Он
     приватизирует государственную собственность и разворовывает
     ее. Он хапает все, что плохо лежит, и имеет наглость называть
     себя современным российским предпринимателем. Как
     поступает настоящий хозяин? Так, как поступил Кольцов. Три
     года назад его группа "Союз" купила контрольный пакет акций
     компании "Нюда-нефть". Рабочие по полгода не получали
     зарплату, нефти добывали мало, ее себестоимость превышала
     все разумные пределы. Что делает Кольцов? Он назначает
     генеральным директором одного из самых опытных нефтяников
     России - Героя Социалистического Труда, лауреата Ленинской
     премии Бориса Федоровича Христича.

     Договорился. Теперь бы понять, о чем.

     - Шинкарев, неужели вы никогда не слышали о Христиче? -
     с некоторым даже недоверием спросил Попов. - Салманов,
     Эрвье, Христич. Легендарные люди! Без них не было бы
     тюменской нефти!
     - При чем тут я? - возмутился Стас. - Интервью дал
     Морозов. Не слышал я о ни о каком Христиче. Этих героев и
     лауреатов было как грязи.
     - Вот так мы и работаем! Если подобным образом
     рассуждает журналист, откуда же взяться в обществе уважению
     к прошлому? Откуда взяться социальному оптимизму, который
     невозможен без уважения к прошлому?
     О социальном оптимизме и уважении к прошлому Попов
     мог рассуждать долго и убежденно, но ему помешал громкий и
     как бы счастливый смех Леши Гофмана.
     - В чем дело? - недовольно прервался Попов.
     - Извините, - смутился Гофман. - Тут эпизод очень
     смешной. Двое чинят "Жигули". Один говорит: "Ключ на
     четырнадцать". А второй дает ему ключ на четырнадцать.
     - И что?
     - И все.
     - Чего же тут смешного?
     - То, что второй дает ему ключ на четырнадцать. Не
     понимаете? Но ведь в "Жигулях" нет ни одной гайки на
     четырнадцать! Есть на восемь, десять, тринадцать, семнадцать.
     А на четырнадцать нет.
     - Нет? - зачем-то обратился Попов к Резо Мамаладзе,
     единственному, кто усмехнулся рассказанному Гофманом
     эпизоду. В юности Резо был автогонщиком "Формулы-1". В
     начале 90-х годов, по пьянке, обмывая призовое место, сбил в
     Париже школьницу, был пожизненно дисквалифицирован и
     отсидел три года в знаменитой французской тюрьме "Сюрте". В
     "Курьере" он вел рубрику "Авторевю" и знал о машинах все.
     - Нет, - извиняющимся тоном подтвердил Резо.
     - Но, может быть, где-нибудь в этом - в коленвале?
     - Гайки?! В коленвале?! Альберт Николаевич! - возмущенно
     завопил Гофман. - Он же целиковый, кусок железа! Железяка -
     вот что такое колевал! Резо, скажи!
     - Железяка, - со вздохом сказал Резо.
     - Тогда это, действительно, очень смешно, - с сарказмом
     согласился Попов. - Но вы все-таки постарайтесь смеяться про
     себя. Так вот. О чем я?
     - О Христиче, - подсказал Лозовский.
     - Да. Что делает Кольцов? Он ставит во главе дела Бориса
     Федоровича Христича, и компания "Нюда-нефть" становится
     одной из лучших в Тюмени. Так поступает эффективный
     собственник. А что делаем мы? Мы компрометируем его вместо
     того, чтобы поддержать. И то, что это не редакционная статья, а
     интервью руководителя налоговой полиции, нас не извиняет. Да,
     Шинкарев, не извиняет!
     - В "Сюрте" нас в это время на прогулку водили, -
     меланхолически проговорил Резо.
     - Заканчиваем. Лучшим материалом номера предлагаю
     считать аналитический обзор Смирновой. Мы привыкли к тому,
     что она всегда пишет на высоком уровне, и обходим ее
     вниманием. А это несправедливо.
     - Спасибо, Альберт Николаевич! Я так счастлива, так
     счастлива, даже не передать! - просияла Регина.
     - Если других предложений нет, все свободны. Лозовский,
     задержитесь.

     - Присаживайся поближе, - кивнул Попов, когда кабинет
     опустел. - Нехорошо получилось, прокололись мы с интервью
     Морозова.
     - Мне очень нравится твое "мы".
     - Не цепляйся к словам. Вот о чем я подумал. "Светскую
     жизнь" мы похерим. Кольцов удивился, что мы вообще эту
     рубрику завели. И он прав.
     - А о чем я тебе сто раз говорил? - не сдержался
     Лозовский. - Таблоид, таблоид! Минус двенадцать тысяч
     подписчиков - вот твой таблоид!
     - А на этом развороте в каждом номере будем давать
     очерки "Кто есть кто в российском бизнесе", - как бы не услышав
     его, продолжал Попов. - О крупных предпринимателях,
     настоящих эффективных собственниках. О том, как они
     добились успеха, с какими трудностями сталкивались.
     - Богатая мысль! - язвительно одобрил Лозовский. - За
     каждый очерк можно будет лупить с героя штук по двадцать
     "зеленых". А то и по пятьдесят. Чего уж тут мелочиться!
     Продаваться, так по крупному!
     - Не старайся казаться циником больше, чем ты есть. Мы
     будем печатать очерки о настоящих предпринимателях -
     трудолюбивых, инициативных, честных!
     - Ты сказал: в каждом номере. Это полсотни материалов в
     год. Где ты найдешь в России столько честных
     предпринимателей? Лично я знаю человека четыре. Может быть,
     пять. Да и то пятый под вопросом. Не в том смысле, что он
     нечестный, а в том, что он добился успеха.
     - Если будем искать, найдем. Рубрику откроем очерком о
     Кольцове. Название я придумал: "Формула успеха". Напишешь
     его ты.
     Лозовский насторожился:
     - Это его идея? Или твоя?
     - Моя. Кольцова еще нужно будет уговорить. Но это я беру
     на себя.
     Лозовский задумался. Попов был верен себе: он
     перебарщивал. Но главное понял правильно. Спасти "Курьер",
     как и после дефолта, мог только серьезный инвестор, и
     президент ОАО "Союз" вполне мог стать таким инвестором.
     Из справки, составленной Региной Смирновой, Лозовский
     знал, что Кольцов входит в первую сотню самых богатых людей
     России, а его группе "Союз" принадлежат крупные пакеты акций
     нефтедобывающих компаний и нефтеперерабатывающих
     предприятий в пятнадцати регионах. Он без труда нашел бы
     деньги для "Российского курьера". Но эти деловые люди,
     обнаружившие свое присутствие в экономике России, как
     каменные глыбы, проступившие из земли после того, как
     схлынули мутные вешние воды, никогда не выложат из кармана
     и рубля без уверенности, что этот рубль вернется к ним десяткой
     или хотя бы пятеркой.
     Если анализ ситуации, сделанный Региной, был точным, а
     он наверняка был точным, нынешний интерес Кольцова к
     "Российскому курьеру" связан с его желанием поднять биржевую
     котировку "Нюда-нефти". Акция масштабная, но разовая.
     Стратегическим партнером Кольцов станет лишь в том случае,
     если у него есть далеко идущие планы, для реализации которых
     ему может понадобиться "Российский курьер". Планы-то у него
     есть, в этом Лозовский не сомневался. Весь вопрос - какие?
     - Зачем он к тебе приходил? - спросил Лозовский, хотя
     знал это лучше Попова. Но его интересовало, как Кольцов
     преподнес дело Попову.
     - Он хочет, чтобы мы дезавуировали интервью Морозова. В
     части "Нюда-нефти".
     - Напечатай его письмо.
     - Я предложил. Он считает, что это несерьезно. Получится,
     что он оправдывается. Он хочет, чтобы это был редакционный
     материал. И чтобы подписал его ты. У тебя есть имя, читатели
     тебе доверяют.
     - А больше он ничего не хочет? Бельишко постирать,
     сбегать за сигаретами? Если читатели мне доверяют, то только
     потому, что я никогда не подписываюсь под тем, в чем не уверен.
     - А я о чем? - обрадовался Попов. - Лети в Тюмень,
     посмотри все на месте. И напиши хороший очерк.
     - Давай говорить прямо, - предложил Лозовский. - Сколько
     он готов выложить?
     - За кого ты меня принимаешь? Об этом даже речи не
     было! - оскорбился Попов с такой горячностью, что Лозовский
     понял: врет. - Да, я рассказал ему о наших трудностях. Он
     обещал подумать, что можно сделать.
     - И ты на это купился? Он хочет употребить нас по полной
     программе, а взамен пустая трепотня? Алик, я всегда считал
     тебя деловым человеком.
     - Это не трепотня. Ты просто никогда не имел дела с
     людьми такого масштаба.
     - Конечно, конечно! Я общался с председателем Совмина
     Рыжковым, брал интервью у Черномырдина, имел дело с
     Чубайсом. Куда им до Кольцова!
     - Не выступай, - хмуро посоветовал Попов. - Мы в одной
     лодке. Кольцов - тот человек, который поможет нам выплыть.
     - Тебе.
     - А тебе - нет? У тебя двадцать пять процентов акций
     "Курьера". Во что они превратятся, если "Курьер" закроется? В
     бумагу! Так что давай не будем!
     Даже сейчас, сознавая свою зависимость от Лозовского,
     Попов не удержался, чтобы не напомнить о разнице их
     положений. Себя он считал государственником, которому и
     рубля не накопили строчки, Лозовского же причислял к
     ненавидимым им хапугам. То ли по нерасторопности, а скорее
     из-за осторожности он не воспользовался своим былым
     начальственным положением и не оттягал доли в каком-нибудь
     бизнесе, что с большим успехом сделали многие его
     сослуживцы. И теперь его оскорбляло то, что он, верой и
     правдой служивший отечеству на ответственных постах,
     вынужден ютиться в трехкомнатной квартире в доме ЦК
     комсомола на улице Аргуновской и ездить на служебной "Волге",
     а такие циничные типы, как Лозовский, живут в пятик