агубили все к
чертовой матери. Один Самотлор чего стоил!
     - Почему загубили? - не понял Лозовский.
     - В Тюмени не случалось бывать?
     - Буду. Там у нас съемки.
     - Вот и спроси. Есть там такой Борис Федорович Христич.
     Он все про эти дела расскажет. Браконьерство, а не добыча.
     Отрапортовать все спешим, каблуками прищелкнуть. Теперь вот
     дорога будет, а возить по ней нечего. Напридумывали:
     территориальные комплексы, военно-стратегическое значение. Ну,
     понятно, не консервировать же такую стройку.
     - Значит, Лев Ефимович прав? - спросил Лозовский.
     -  Не  прав! Во  что  такие  народные силы вложены,  то  не может  быть
бесполезным. Месторождения там  богатейшие. Другое дело, что освоение их нам
сейчас не по карману, но когда-нибудь руки дойдут. Послужит  и БАМ. Пусть не
завтра, пусть в  двадцать  первом веке. А сколько молодых людей  научатся на
нем жить? Пусть лучше БАМ строят, чем колготиться в городах, воду мутить.
     - Вот  это и было во все  времена  главным, - покивал директор школы. -
Отвлечь  молодежь, стравить  давление. Предохранительный  клапан -  вот  что
такое все эти стройки века.
     - Но ведь едут, - сказал Лозовский. - Сами. Даже рвутся.
     - А  зачем? -  живо отозвался директор. - Не задумывались? Они рвутся к
свободе!  БАМ для них -  это и есть свобода. От  родительского  диктата,  от
безденежья, от коммуналок. Ну-ну, не буду,  - успокоил он секретаря райкома.
-  Потом расскажете мне, какая  будет жизнь в  двадцать первом  веке.  Когда
встретимся там, - кивнул он вверх.
     -  Расскажу, - пообещал секретарь.  - Если  не окажусь там раньше  вас.
Жизнь, я думаю, будет совсем  другая. Замечательная, я думаю, будет жизнь. И
вашим выпускникам, Лев  Ефимыч, не придется начинать все с нуля,  с разрухи.
Будем!
     Он выпил, машинальным движением опытного прораба убрал  пустую  бутылку
под стол, закурил "беломорину" и открыл дверь.
     Откуда-то  из  глубины,  из  зала, неслась бодрая бамовская  самоделка,
исполняемая не очень стройным, но дружным хором:

     И когда салют победный брызнет,
     Ты поймешь, что в грозах и в пыли
     Лучшую дорогу нашей жизни
     Мы с тобою вовремя нашли...

     Вернувшись в гостиницу, Лозовский долго  стоял в  своем  номере у окна,
глядя на пустые, ярко  освещенные  кварталы поселка, на  зарево Зейской ГЭС,
прислушивался к гулу стройки и  думал о том, что вот и эта ночь ускользнет в
никуда,  бесследно,  как  ускользнули  целые  пласты  его  жизни.  Ненадолго
останется разве  что стыд от  того, что  этим  вечером  перед  трогательными
выпускниками зейской  школы  врал сам  и невольно  заставил врать  других. И
останется  чувство  ничтожности  того,  чем  зарабатывает  он  на  хлеб.  По
сравнению  с теми,  кто учит  детей  (да хоть  бы и пониманию  образа Агафьи
Тихоновны). По сравнению с теми, кто  строит электростанции или этот вот БАМ
- даже если он никому не нужен, кроме тех, кто его строит.
     "Ты на подвиг зовешь, комсомольский билет!"
     Скажи в бане, шайками закидают.

     В  дверь тихо постучали. Вошла Таня. В руках у нее был  большой конверт
из плотной белой бумаги.
     - Не спите?  - спросила она. - Ребята попросили передать вам. От нас на
память.
     - Что это?
     - Посмотрите.
     В  конверте  был  цветной  фотоснимок.  На  нем - человек  сто  молодых
строителей в парадных  форменках,  стоявших  рядами,  как  хористы. Сзади  -
тяжелый багровый бархат Знамени Победы.
     А в центре первого ряда - увешанный орденами старичок в
     парадном мундире  с  маршальскими звездами на золотых погонах.  И  пять
крестиков в разных концах снимка. Ближе всех к маршалу стояла Таня.
     - Узнал? - спросила она, как-то естественно перейдя на "ты".
     - Сукины дети, - пробормотал Лозовский. - Сразу не могли сказать?
     - Это я попросила не говорить.
     - Почему?
     -  Не знаю. Ты так замечательно врал.  А  на самом деле не врал, а  все
время говорил правду. Мы действительно взяли по несколько дней за свой счет,
чтобы  побыть дома. Ты  очень талантливый  журналист,  Володя  Лозовский.  Я
читала твои очерки об Афганистане. Страшно там было?
     Он неопределенно пожал плечами:
     - Чего страшного? Сиди себе в штабе, пей водку  с офицерами и слушай. А
потом пиши.
     Она остановилась возле тумбочки  и  взяла часы, которые Лозовский снял,
когда вошел в номер.
     - Командирские. Откуда у тебя такие часы?
     - Купил. Или кто-то подарил. Не помню.
     -  Три  года  назад  у меня  под Кандагаром погиб  жених,  -  помолчав,
проговорила она. - Он был  старшим  лейтенантом, вертолетчиком. Мне прислали
его  часы.  Такие  же,  командирские. Ему  их  подарил командующий Сороковой
армией генерал Ермаков. С надписью. Я их храню.
     Она перевернула часы и прочитала гравировку на обратной стороне:
     -  "Журналисту  Владимиру  Лозовскому.  За  мужество.  Генерал Ермаков.
Кабул". О Господи! Ты опять соврал! Но зачем, зачем?!
     -   Ну,   не   все   же   время   говорить   правду.   Так  недолго   и
дисквалифицироваться.
     Она положила ему на плечи руки, подняла беззащитные глаза и попросила:
     -  Ничего  не  говори. А то я  потом буду думать, правду ты  сказал или
соврал.

     Когда в раннем рассвете поблекли фонари за окном, она спросила:
     - Что такое правда, Володя?
     - Правда - это как жираф, - объяснил он. - Один раз
     увидишь и уже ни с чем не спутаешь. В Библии сказано: "И ты
     узнаешь правду, и правда сделает тебя свободным".
     - А что такое свобода?
     - Не знаю. Этого жирафа я еще никогда не видел.
     - А я знаю, -  сказала она. - Свобода - она как эта ночь. Свобода - это
любовь.
     - Может быть, - подумав, согласился Лозовский. - Женская  красота - это
тоже свобода. Женская нагота. Она неподцензурна. Она уравнивает всех.
     - Обними меня, - попросила она. - Крепко.
     А потом сказала:
     - Этой  ночью  мы были  свободными.  Потому что больше мы не встретимся
никогда.

     В  семь утра  под окнами гостиницы нетерпеливо  засигналил  аэродромный
автобус,  через час самолет взлетел  и приземлился в  Тынде, где в  одиноком
вагончике на  стадионе сатанела от  безделья съемочная  группа  Центрального
телевидения, опухшая от портвейна "Агдам".

     Фильм в  конце концов сняли. Как  бывает всегда, от сценария Лозовского
почти  ничего  не  осталось. Как  бывает  не всегда,  но  довольно  часто, в
процессе  работы  над  фильмом  сценарист  и  режиссер  разругались  вдрызг.
Настолько,  что  после  съемочного  периода  Толкачев потребовал  отстранить
сценариста  от  дальнейшей работы, сам написал дикторский  текст  и настоял,
чтобы на сдачу Лозовского не вызывали. После серии доделок картину приняли и
поставили в программу на 29 октября, в день рождения комсомола.
     За два  дня  до  премьеры Лозовскому  позвонил  его приятель,  режиссер
кронштадтского фильма, и сообщил:
     -  Видел  твой  шедевр. Эпохальная  хреновина.  Но  оценочная  комиссия
почему-то  дала  ему  только  вторую  категорию.  Толкачев заявил,  что  это
идеологическая диверсия  и принижение роли Ленинского  комсомола и этого  он
так не оставит. Но что самое замечательное: в титрах тебя нет, а  есть автор
фильма Вадим Толкачев.
     - То есть как? - возмутился Лозовский.
     - А вот так.
     Первым побуждением Лозовского было немедленно позвонить  в "Экран",  но
он  вовремя  вспомнил  совет  Толкачева  не  мыслить  шаблонно.   Дождавшись
премьеры, внимательно посмотрел  шедевр и убедился, что в титрах его фамилии
действительно нет. На следующий  день приехал в Останкино  и преподнес вобле
"серебряный костыль", какими на БАМе одаривали всех гостей.
     - Я уже понял, что вы не хотите меня усыновить, - сказал он. - Но разве
это причина, чтобы вычеркивать меня из титров фильма?
     -  Дикторский  текст  написал  Толкачев, - холодно  напомнила вобла.  В
конфликте между  сценаристом  и режиссером она взяла сторону  режиссера,  не
вникая в конфликт, но рассудив, что на
     этом этапе без сценариста можно обойтись, а без режиссера нельзя.
     - Правильно, - подтвердил Лозовский. - Но сценарий написал я.
     - Вы и значитесь как автор сценария.
     - Где же это я значусь?
     - А разве...
     - Представьте себе.
     -  Не может быть!  - заявила  вобла и  затребовала монтажные листы.  Не
обнаружив в них фамилии Лозовского, приказала принести пленку в просмотровый
зал. Но и на экране Лозовского не мелькнуло.
     - Как же так? - растерянно спросила она. - Как это могло получиться?
     - Цусима! - объяснил он с лицемерным сочувствием.
     -  Подождите  меня,  -  распорядилась  вобла   и  ринулась  к  главному
редактору.
     Смятение  ее было понятно. Наличествовало грубейшее нарушение авторских
прав. Лозовский  не  очень понимал, какими неприятностями  это может грозить
"Экрану", но вобла, судя по всему, понимала. Не было ее минут двадцать.
     - Мы приносим вам свои извинения, - со скорбным видом сообщила она. - В
порядке компенсации мы заплатим вам и за сценарий, и за дикторский текст.
     - Хорошенького вы обо мне  мнения! По-вашему, я работал из-за  денег? А
слава? Я  надеялся,  что после  этого фильма меня будут  узнавать на  улицах
москвичи и гости столицы. А что теперь? Так и буду ходить неузнанным?
     -  За  сценарий  и  за дикторский  текст  мы  заплатим  вам  по  первой
категории, - выложила она главный козырь.
     - Вы хотели сказать: по высшей, - поправил он.
     - Лозовский, вы наглец!
     - Это вы мне уже говорили. Так как насчет высшей категории?
     На этот раз совещание у сома длилось дольше.
     - Получите по высшей, - вернувшись, проинформировала вобла. - Довольны?
     - Конечно, нет. Но чего не сделаешь ради ваших прекрасных глаз!
     - Убирайтесь к черту.
     -  Только один  вопрос.  Сомневаюсь,  что в смете  фильма остался  хоть
рубль. Откуда же вы возьмете деньги на высшую категорию?
     - Не ваше дело!
     - А все-таки?
     - Из постановочных Толкачева!
     -  Передайте ему привет, - попросил Лозовский. - И посоветуйте в другой
раз не мыслить шаблонно.

     Через некоторое время, получив в "Экране" гонорар, он заехал в редакцию
своего  бывшего  журнала, чтобы раздавить с  приятелями  бутылец  армянского
коньяка  и  договориться об  очерке о  молодом  строителе, молодом воине или
молодой  ткачихе,  с  которыми  познакомился во время  съемок.  А лучше  - о
нефтянике,   начальнике   управления  из  Нижневартовска  Борисе  Федоровиче
Христиче, о  котором на выпускном  вечере  в  зейской школе упомянул  первый
секретарь райкома партии. Из комсомольского возраста Христич давно вышел, но
работала у него молодежь, так что привязка к молодежному журналу была: Герой
Социалистического   Труда,  лауреат  Ленинской  премии,   мудрый  наставник,
эстафета поколений и все такое.
     Настоящая  же  причина,  по  которой  Лозовский хотел о  нем  написать,
заключалась в том, что Христич был на ножах с
     Тюменским  обкомом партии.  Обком  требовал  как  можно больше нефти, а
Христич упирался: обводняются горизонты,
     месторождения  губятся. Лозовский рассчитывал, что публикация очерка  о
нем в журнале ЦК ВЛКСМ с тиражом в полтора миллиона экземпляров послужит для
обкома знаком, что Христича лучше не трогать.
     В коридоре Лозовский столкнулся с главным редактором Альбертом Поповым.
Тот кивнул:
     - Зайди.
     Беспородное лицо Попова с рыхлым носом и словно бы
     плохо вымытыми волосами, сваливающимися на тусклый лоб,
     было исполнено дружелюбия и снисходительного сочувствия
     преуспевшего в жизни человека к неудачнику.
     -  Как жизнь?  - участливо поинтересовался он,  рассматривая Лозовского
через  пространство  письменного стола  и пытаясь усмотреть на  его  длинном
заспанном лице следы хронического недоедания.
     - Все о"кей, Алик, лучше не бывает, - жизнерадостно сообщил Лозовский и
небрежно помахал  извлеченной из кармана тугой пачкой  двадцатипятирублевок.
Из этих денег шестьсот нужно было отдать жене, триста двадцать за комнату за
четыре месяца и двести рублей долга. Так что в сухом остатке было  не так уж
много.  Но он  не  стал  посвящать Попова в  эти мелочи  жизни. Вместо этого
потянулся через стол и с чувством пожал ему руку:
     -  Спасибо,  Алик.  Огромное  тебе  спасибо.  За  то,  что  ты  меня не
удерживал. Творческая работа  - это, я тебе доложу, потрясающая вещь. Просто
потрясающая.
     -  А конкретно? Чем ты конкретно занимаешься? - нервно спросил Попов. -
Вчера, позавчера? Конкретно!
     - Последнее время я конкретно  работал  над документальным  телефильмом
"Ты на  подвиг  зовешь,  комсомольский билет", - поделился  Лозовский своими
достижениями.
     С лица Попова сошла напряженность. Он с облегчением откинулся на спинку
кресла и посмотрел на собеседника с нескрываемой иронией:
     - И это называется творческая работа?
     - Видишь ли, Алик,  я  думал над этим. Да,  думал. И  вот  что понял. Я
занимаюсь  делом гораздо  более  важным,  чем  творчество. Несравнимо  более
важным и более вдохновенным.
     - Каким же?
     И Лозовский сказал. То, над чем действительно думал. То,
     что действительно понял. То, что оправдывало всю его мелкую,
     сорную, лишенную, как иногда казалось ему, цели и смысла жизнь.
     То, что останется с ним навсегда.

     Он сказал:
     - Я борюсь за свою свободу.

     "Больше в этом журнале меня не печатали никогда".

     Такой  фразой Лозовский всегда  завершал эту байку, которую в очищенном
от  лишних  подробностей  виде рассказывал  при  случае в  застолье  в  Доме
журналиста.  Его  рассказ  пользовался  неизменным успехом. Возможностью  не
ходить каждый день на работу и не писать статей за секретарей ЦК - этим в те
времена и исчерпывался смысл слова  "свобода". А что  такое правда,  даже не
обсуждалось,  среди профессиональных  журналистов это считалось неприличным,
как петь про зеленый маун.

     Прошло пять  лет, и об этом задумались  уже всерьез. А еще через десять
лет,  в начале  прозорливо предсказанного  Лозовским двадцать первого  века,
понятия   "правда"   и  "свобода"   наполнились  тысячевольтным  напряжением
предгрозового  заряда.  В ежемесячных пресс-релизах российского Фонда защиты
гласности отмечалось:
     "Зарегистрировано нападений  на журналистов -  два, случаев  уголовного
преследования журналистов - четыре,  отключений  телекомпаний и радиостанций
от эфира  - девять,  изъятий газетного тиража - одно, выселений  редакций из
помещений - одно.  Пропал без вести журналист - один,  убит  - один. В целом
месяц прошел спокойно".

     К этому  времени Лозовский работал шеф-редактором отдела  журналистских
расследований влиятельного московского еженедельника  "Российский курьер", а
возглавлял еженедельник известный журналист и видный демократический деятель
Альберт Попов.


        "Глава первая"
        "ОПРОВЕРЖЕНИЕ"

        "I"

     "Москва, ул. "Правды", 24. Главному редактору
     еженедельника "Российский курьер" г-ну Попову А.Н.

     Уважаемый господин Попов!

     В No50 "Российского курьера" (за 9 - 15 декабря с.г.) под
     заголовком "Пора выходить из тени" было опубликовано
     интервью заместителя начальника Федеральной службы
     налоговой полиции генерала Морозова. В числе компаний и фирм,
     злостно уклоняющихся от уплаты налогов, названа компания
     "Нюда-нефть", ведущая добычу углеводородного сырья на
     севере Тюменской области в районе Самотлорского
     месторождения.

     Факт задержки налоговых отчислений в бюджет на шесть
     суток действительно имел место из-за сбоя в компьютерной
     системе банка, через который осуществлялся платеж. К
     моменту выхода номера с интервью генерала Морозова
     задолженность компании была погашена в полном объеме,
     включая пени. В бюджет перечислено 45 миллионов 240 тысяч
     рублей ($ 1.560.000). Копии платежных документов прилагаются.
     Таким образом, для обвинения компании "Нюда-нефть" в
     уголовном преступлении, чем является уклонение от уплаты
     налогов, у ФСНП не было никаких оснований.

     Публикация интервью генерала Морозова вызвала падение
     курса акций "Нюда-нефти" на 9,8 % и привела к уменьшению
     капитализации компании ориентировочно на пятьдесят
     миллионов долларов. Нанесен серьезный материальный ущерб
     как самой компании, так и ОАО "Союз", которому принадлежит
     контрольный пакет акций "Нюда-нефти". Кроме того,
     поставлена под сомнение деловая репутация руководителя
     компании "Нюда-нефть" Героя Социалистического Труда,
     лауреата Ленинской премии, почетного нефтяника РФ Бориса
     Федоровича Христича.

     Мы с большим уважением относимся к еженедельнику
     "Российский курьер", который никогда раньше не был замечен в
     публикации заказных материалов в интересах тех или иных
     финансовых групп. Мы уверены, что случай с компанией "Нюда-
     нефть" является досадным недоразумением. Мы будет считать
     инцидент полностью исчерпанным, если "Российский курьер"
     обнародует информацию, приведенную в этом письме.

     С уважением
     Президент ОАО "Союз" Г.С. Кольцов".

     Резолюция главного редактора "Российского курьера":
     "Лозовскому. Разберитесь и подготовьте ответ. Попов".

     "Мой отдел никакого отношения к интервью Морозова не
     имел. Я был против публикации. Интервью брал Стас Шинкарев.
     Пусть сам разбирается. Лозовский".

     "Шинкареву. Представьте объяснения по поводу интервью
     Морозова. Попов".

     "Все изложенное в интервью заместителя начальника ФСНП
     полностью соответствует действительности. Текст
     интервью Морозовым завизирован. По факту неуплаты налогов
     против генерального директора компании "Нюда-нефть"
     Христича возбуждено уголовное дело по статье 199 УК РФ. Так
     что на месте Кольцова я бы не выступал. Они наверняка
     прокрутили бабки в своем банке, а теперь выпутываются. В
     этом смысле и нужно ему ответить. Шинкарев".

     Президенту ОАО "Союз" г-ну Кольцову Г.С.

     Уважаемый господин Кольцов!

     Если Вы считаете, что заместитель начальника ФСНП
     своим интервью нанес материальный и моральный ущерб
     компании "Нюда-нефть" и ОАО "Союз", Вам следует обратиться
     в суд с соответствующим иском. Мы опубликуем решение суда.

     С уважением
     Главный редактор "Российского курьера" А.Н.Попов".

     "Москва, "Российский курьер", А.Н. Попову. Ваш ответ нас не
     удовлетворил. Надеюсь, при личной встрече мне удастся Вас
     переубедить. Предполагаю прилететь в Москву в понедельник в
     первой половине дня. Назначьте для встречи удобное для Вас
     время. Кольцов".

     "Лозовскому. В понедельник в 16-00 я встречаюсь с
     Кольцовым. Озадачьте отдел. Мне нужно досье на него и на
     ОАО "Союз". Срочно. Попов".

        "II"

     Во вторник  утром, едва войдя в  вагон метро  и  с высоты своего  роста
окинув пассажиров рассеянным взглядом из-под слегка припухших век, которые с
юности  придавали  его  длинному  лицу  словно  бы  немного  заспанный  вид,
Лозовский  насторожился. Во всех  лицах была какая-то синюшность, проступали
следы  тяжелого ночного пьянства, лютого  женского  одиночества и трусливой,
шакальей   мужской   озлобленности  на  жизнь.   И   ни  одного  нормального
человеческого лица.
     Лозовский понял, что у  него сегодня дурной  глаз.  В надежде,  что это
случайная аберрация  зрения, он стал  смотреть на девчушку,  приткнувшуюся к
матери. Из-под  пухового капота торчали две косички,  ручки были трогательно
поджаты, а варежки висели на резинках. Потом она  пошевелилась, повернулась.
Лозовский отвел взгляд: детское личико было обезображено заячьей губой.
     Нет,  определенно  у  него  сегодня дурной  глаз. Такое с ним бывало. В
молодости редко, с годами чаще. А это  предвеща