.
     -  Ни  черта  не  успеем!  На  ночь  застрянем  в  Зее!  Световой  день
закончится!
     - Туда лететь всего полчаса!
     -  Пока  долетим,  пока  сядем,  пока  выгрузят почту!  А после  заката
"аннушки" не летают!

     Майор оказался прав. Самолет отогнали на край грунтового поля, экипаж и
пассажиры, которые  летели до Зеи, уехали  на аэродромном  автобусе,  а  для
остальных сторож открыл зал ожидания  в старом  деревянном  бараке, велел не
курить и ушел.
     Аэродром Зеи располагался километрах в трех  от райцентра. Новое здание
аэровокзала только строилось, батареи в зале  были чуть теплые. Солнце ушло,
затуманились сопки, земля словно бы выпускала  накопленный  за длинную лютую
зиму холод, заполнявший  барак снизу,  из щелей в полу. Лозовский поддел под
куртку свитер, но вскоре понял, что дотянуть до утра будет непросто.
     Молодожен  спрятал  новобрачную  под шинель  и  стал  как  будто  очень
беременным. Майор  до ушей нахлобучил фуражку, поднял воротник плаща  и вжал
голову в  плечи, шмыгал  красным от холода  носом. Он  был похож  уже  не на
редиску, а на попугая, занесенного злой судьбой в суровое Забайкалье.
     Молодые  строители  чувствовали  себя  лучше.  Они  сдвинули  скамейки,
обложились рюкзаками и сумками, девушек поместили в середину, сбились тесно,
грея друг друга. Оттуда доносились обрывки разговоров,  негромкий смех. Но и
кашляли тоже, один из парнишек был явно простужен.
     Наконец Лозовский не выдержал.
     - Друзья мои,  -  обратился  он  к  попутчикам.  -  Еще немного,  и  мы
вымерзнем здесь, как клопы.
     -  Клопы не вымерзают, - пробурчал  майор. -  Клоп, сволочь такая, даже
минус пятьдесят шесть выдерживает. Чуть  затопишь в балке, он тебе здрасьте,
прошу к столу. Тараканы - те да, тараканы вымерзают.
     -  Значит,  вымерзнем,  как  тараканы. Предлагаю  идти в  поселок.  Там
наверняка есть гостиница. На ночь как-нибудь устроимся.
     -  Гостиница есть, - подтвердил майор. -  Но местов  нету.  Их  тут как
строят?  Сначала  строят  табличку  "Местов  нету".  А  к  ней  пристраивают
гостиницу.
     - А вдруг? А не поселят, так хоть согреемся.
     Предложение приняли, с шумом вывалили на улицу.  Быстро темнело,  остро
пахло морозцем, но казалось, что здесь теплей, чем в  бараке. Впереди тускло
светились огни  райцентра,  а  за  ним электрическое  зарево  золотило  даже
лиственницы на окрестных  сопках -  там строилась Зейская ГЭС, стоял поселок
гидростроителей.
     Пока шли мимо серых изб и черного пустого базара, в голове у Лозовского
возник план, который мог дать результат.
     -  Договоримся так, -  предложил он. - Вы -  передовые  строители БАМа,
победители  всесоюзного соревнования. Летите  из Москвы, фотографировались в
Кремле у Знамени Победы,  а теперь возвращаетесь. Мы  с майором сопровождаем
вас.  Я по  линии ЦК комсомола. Он по линии  политуправления железнодорожных
войск.
     - У меня нет предписания политуправления,  - обеспокоился майор. - Я по
инженерной части.
     - Считайте, что получили устное приказание.
     - От кого?
     - От меня.
     Майор немного подумал, шмыгнул носом и сказал:
     - Слушаюсь.
     - А мы? - высунувшись из-под мышки мужа, пискнула
     новобрачная.
     - Проскочите в массе.
     - Как-то это нехорошо, неправильно, - показала она
     характер.
     - Правильно и хорошо - разные вещи, - назидательно
     объяснил Лозовский. - Если бы мы всю ночь дрожали в
     аэропорту - это было бы правильно, но нехорошо. А если мы
     переночуем в гостинице - это будет хорошо, хоть и не совсем
     правильно. Да и почему неправильно? Вы не строители БАМа? Так
     завтра станете. И победителями соревнования обязательно
     будете. Я вам точно говорю, у меня на эти дела глаз острый. Я
     только посмотрел на вас и сразу понял: они обязательно будут
     победителями социалистического соревнования, ебтыть.

     В двухэтажной бревенчатой гостинице, Доме колхозника,
     чисто вымытый пол был застелен мешковиной, постояльцы ходили
     по прихожей и лестнице в шерстяных носках. Все было настолько
     по-домашнему, что вторжение в этот уютный мир шумной оравы
     вызвало у дежурной ужас.
     - Нету местов! Нету и не будет! - замахала она руками.
     Лозовский сунул ей под нос цэковское удостоверение, завладел телефоном,
строго  спросил  домашний  номер  и имя-отчество  первого секретаря  райкома
партии и набрал номер.
     Никакого  восторга  от  общения  с  московским  журналистом  Лозовским,
сопровождающим  по командировке ЦК  ВЛКСМ группу передовых  строителей БАМа,
первый секретарь не выразил.
     - Какого лешего они не вернулись спецрейсами? - раздраженно спросил он.
     - Заезжали  домой,  - разъяснил Лозовский. - Кто в Подмосковье,  кто  в
Рязань.  Взяли несколько дней за свой счет  и  съездили. Они  уже по два-три
года  на БАМе,  соскучились по дому. Центральный  комитет комсомола  не счел
возможным  отказать  им  в этой  просьбе, -  нахально  соврал он и подмигнул
передовым  строителям.  Они  засмеялись,  а  один из них,  постарше, показал
Лозовскому сразу два больших пальца.
     -  Как только комсомол  за что-то берется,  вечно  из  этого получается
полный  бардак! -  высказался  первый  секретарь об инициативах ЦК  ВЛКСМ. -
Мы-то почему должны этим заниматься?
     - Да, у нас бывают недоработки, - признал Лозовский, все больше входя в
роль энергичного комсомольского  функционера.  - Центральный комитет  партии
нас  критикует,  но  никогда  не  отказывает  в  помощи.  Мы  не имеем права
рисковать  здоровьем лучших  строителей  Байкало-Амурской  магистрали.  Если
оставить  их на ночь в аэропорту, они получат воспаление  легких. Я  не могу
взять на себя ответственность за такое решение, - добавил  он, давая понять:
если вы можете, валяйте, но если что, сами понимаете.
     Секретарь не то чтобы испугался, а решил не связываться:
     - Передайте трубку дежурной.
     -  Я вас слушаю, -  пропела дежурная. - Конечно, сделаем. Местов шесть.
Их сколько? Сейчас спрошу.
     - Двенадцать, - доложил майор.
     - Их целых двенадцать! Да, обязательно. На раскладушках. Да, передам.
     Она бережно, как хрустальную, положила на аппарат трубку и укорила:
     - Совести у  вас  нету.  Таких людей беспокоите.  Они пришли  с работы,
кушают, а вы со своими глупостями. Шестерых возьму. Остальным велено идти  в
гостиницу Гидростроя.  Это в Новом  городе, от  нас прямо и прямо. Они  туда
позвонят.

     В  Доме колхозника  оставили  молодоженов, двух девушек,  простуженного
паренька  и  майора,  окончательно  задубевшего  в  своем  плаще.  Вшестером
отправились дальше. По дороге познакомились.  Одну девушку, бойкую  крашеную
блондинку с короткой стрижкой, звали  Катей.  Вторую,  с гитарой  - высокую,
тоненькую, как  подросток, с  красивыми русыми волосами, собранными  тяжелым
узлом на  затылке, как бы погруженную в себя, - Таней. Лозовский приметил ее
еще  в  Благовещенске. Она  все время поджимала  руки, словно стесняясь  их,
прятала  в  рукавах  свитерка.  Когда  в телефонном  разговоре  с секретарем
райкома партии  он назвал свою фамилию,  она внимательно посмотрела на него,
но  ничего  не сказала. Парня постарше звали Николаем. Его сухощавая  фигура
уже была  тронута зрелой мужицкой силой. Двое  других,  Гена  и  Влад,  были
невысокие, крепенькие, лобастые, как бычки.
     На  границе  старого  райцентра  и  поселка гидростроителей возвышалось
трехэтажное  школьное здание. Доносились звуки  "Школьного  вальса", в окнах
второго этажа мелькали пары, на крыльце вспыхивали огоньки сигарет.
     - Никак выпускной вечер? - удивилась Катя. - Почему так рано? У нас,  я
помню, был в конце июня, а сейчас только май.
     - А я уже старый. Даже не помню, когда  у  нас  был выпускной вечер,  -
признался Николай.
     - А что вечер был - помнишь? - спросила Катя.
     - Что был, помню.
     - Значит, не такой ты и старый, - сказала она и почему-то засмеялась.
     Пока  они   оживленно  вспоминали   свои  выпускные   вечера,   спереди
надвинулось  аккуратное новое здание  с  ярко  освещенным  крыльцом. В окнах
желтели  одинаковые  занавески.  Это  была  гостиница,  да  такая,  о  какой
командировочный  люд может только мечтать: теплая, уютная, с горячей  водой.
Здесь  их  уже  ждали.  Молодая  приветливая дежурная  определила девушек  в
двухместный номер,  парней в двухместный с раскладушкой,  а  Лозовскому  как
лицу  начальственному выделила одноместный с  ванной. И хотя ему  предстояло
провести  здесь всего одну ночь, неожиданное перемещение из холодного барака
в отдельный  номер  с  мягкой  мебелью  создало ощущение душевного комфорта,
почти счастья. Прав был майор-железнодорожник: с  общественной работы всегда
что-то перепадает.
     Первым  делом  Лозовский отогрелся  в  ванне,  потом  заглянула Катя  и
пригласила  поужинать. На столе в  их  комнате  громоздились соблазнительные
домашние  припасы.  Но едва успели  навалиться на  них со  здоровым  молодым
аппетитом,  обостренным прогулкой по морозцу,  в дверь постучали,  всунулась
дежурная:
     - Извините. Приятно кушать. К вам пришли. Можно?
     Вошла  молодая женщина  с тщательно  уложенной прической,  за  ней  две
девушки в плащах, из-под которых были видны белые платья. И  словно бы звуки
"Школьного вальса" проникли вместе с ними в гостиничный номер.
     - Я  учительница,  классный руководитель десятого  класса, -  отчего-то
волнуясь, представилась гостья. - У нас сегодня выпускной вечер...
     - Почему так рано? - поинтересовался Лозовский.
     -  Нашу  школу  ставят  на  реконструкцию.  Чтобы  закончить к  первому
сентября,  нужно  начать как  можно  раньше.  Вот мы и подтянули  программу.
Только вы не беспокойтесь, все согласовано с облоно.
     Насчет облоно  он и не беспокоился, но появилось нехорошее предчувствие
какого-то сюрприза.
     - Мы узнали, что в нашем городе случайно оказались
     передовые строители БАМа, которые фотографировались в
     Кремле у Знамени Победы, - все так же волнуясь, продолжала
     учительница. - Мы живем рядом с БАМом, а живого бамовца ни
     разу не видели, только по телевизору, так глупо. Вы не
     согласитесь выступить у нас на вечере?
     Передовые строители БАМа дружно перестали жевать.
     - У нас многие собираются работать на БАМе. Всем будет очень интересно.
Мы вас очень просим, ну просто очень. Девочки, скажите!
     Девочки покраснели и закивали.
     - Как вы о нас узнали? - спросил Лозовский.
     -  Первый  секретарь  райкома сказал.  Он будет  вручать  аттестаты. Он
сказал, что это украсит. Но... Я понимаю, вы с дороги, устали...
     - Сейчас оденемся и придем.
     - Так вы согласны?  - обрадовалась учительница. -  Тогда мы  побежим  в
школу,  скажем. А вы подходите. Знаете, где наша школа?  Это рядом,  вы мимо
нее шли. Мы вас очень ждем!
     Гостьи  ушли.   Передовые   строители   БАМа   озадаченно  смотрели  на
Лозовского.
     -  Ну  чего  уставились?  -  буркнул он. - Собирайтесь.  За  все  нужно
платить. Гитару не забудьте.
     - Зачем? - спросила Таня.
     - Чтобы  петь. Когда человек  поет, он  не врет. Потому что у него  рот
занят.

     В искусстве  вранья,  как и в любом  искусстве, есть свои законы.  Ложь
должна быть либо чудовищной, как утверждал министр пропаганды Третьего рейха
доктор Йозеф  Геббельс,  либо дотошно  правдоподобной. Неправда,  окруженная
скрупулезно точными бытовыми подробностями, удерживается в сознании читателя
или слушателя, как понтоны удерживают тонущий корабль на плаву.
     Третий вид вранья заключается  в умолчании части правды, что превращает
ложь как  бы в  полу-ложь, которую при  желании можно назвать  полу-правдой.
Этот принцип,  основополагающий  для советской  журналистики,  сформулирован
так: "Бороться с недостатками на положительных примерах".
     Этими соображениями Лозовский и поделился с передовыми строителями БАМа
по дороге к школе.
     - Вам не нужно врать, говорите  только о  том, что есть. Зачем приехали
на БАМ,  как живете. А как  фотографировались  у Знамени Победы,  про это не
говорите, - завершил он свой инструктаж.
     - А если спросят? - поинтересовалась Катя.
     - Скажешь, что не хочешь об этом говорить, так как это нескромно.
     Она засмеялась.
     - Почему ты все время смеешься? - удивился Лозовский.
     - Потому что смешно.

     Вручение аттестатов зрелости выпускникам зейской школы проходило в зале
на втором этаже. На невысокой сцене на
     покрытом  зеленой скатертью  столе  в  хрустальной  вазе  стояли  ветки
багульника с маленькими  синими цветами. За  столом, откинувшись  на  стуле,
положив руки  на трость и с рассеянной улыбкой глядя в зал, сидел  седенький
человек с орденскими планками и значком отличника народного образования. Так
надо понимать, это был директор школы. Около  стола как бы пританцовывала на
высоких шпильках учительница,  звонким голосом,  как на  пионерской линейке,
вызывала  выпускников  и передавала аттестаты  плотному,  с  большой  бритой
головой человеку лет сорока пяти со звездой Героя Социалистического Труда на
лацкане черного  пиджака. Лозовский понял, что  это и есть первый  секретарь
райкома партии. Он произносил:
     - Поздравляю!
     Юношам  тряс руку  крепко,  с чувством,  девушкам  тоже с чувством,  но
деликатно.  В  его  движениях  была  актерская  крупность,  сообщавшая  этой
рутинной процедуре весомость, значимость акта.
     Выпускники  принимали  аттестаты  и  сбегали  в  зал  под  аплодисменты
одноклассников, учителей и родителей. Все были принаряжены,  но до этих мест
еще не дошло московское поветрие шить  к выпускному вечеру дорогие костюмы и
чуть  ли не подвенечные платья. Костюмы  у юношей были разные, а свекольного
цвета галстуки одинаковые. В стесненности ребят, не привыкших к галстукам, в
робкой  косметике  на  лицах  девушек, в  торжественном виде  родителей была
какая-то  милая провинциальность.  Лозовский оглядел  спутников, притихших в
своих тщательно отглаженных форменках. Шепотом напомнил:
     - Не врать. Ни в чем. Врать буду я. Это моя профессия.
     - Трудно, наверное, быть журналистом? - сочувственно спросила Таня.
     - Трудно? Да нет, - ответил Лозовский. - Чаще противно.
     Когда   процедура  вручения  аттестатов   закончилась   и   учительница
торжественно   пригласила  на  сцену   гостей,  он   переждал  аплодисменты,
представил спутников и объявил:
     -  Вам  сейчас по семнадцать  лет. Через  пятнадцать лет вам  будет  по
тридцать два года. А что будет через пятнадцать лет? Ну-ну! Что будет  через
пятнадцать лет?
     Зал заинтригованно молчал.
     -  Не  знаете,  -  констатировал  Лозовский. -  А я  вам  скажу.  Через
пятнадцать лет начнется двадцать первый век! Не знаю, какими вы будете через
пятнадцать лет. Но знаю, какими вы будете года через три-четыре. Вот такими!
     Широким  жестом  он  указал  на  передовых  строителей  БАМа,  смущенно
стоявших рядом с ним, выдвинул их  вперед, а  сам отступил, подсел  к  столу
рядом с директором  школы и секретарем райкома, оставив передовых строителей
БАМа один на один с выпускниками.
     Как  он   и  предполагал,  незначительная  разница  в  возрасте  быстро
разрушила  преграду  взаимной скованности. Сначала рассказывали о себе через
"ну", потом  разошлись.  Николай был ленинградцем, работал на "Электросиле",
на   БАМ   приехал  заработать   денег   на   кооператив,   стал  машинистом
путеукладчика.  Гена и Влад  были из-под Калуги,  приехали после армии. Гена
увязался на  БАМ  за  Владом,  а тот  поехал  из-за несчастной любви.  Чтобы
вернуться в свою деревню на белой "Волге". И  чтобы она сказала: "Какая же я
была дура!"
     В зале понимающе засмеялись.
     Катя работала штукатуром-маляром и у себя в Иваново, и здесь,  в Тынде,
а на БАМ подалась, чтобы выйти замуж.
     - Вышла? - спросили из зала.
     - А то! - ответила она. - Но неудачно.
     Таня была из-под  Ярославля,  закончила Московский  институт  культуры,
работала методистом в Ярославском областном Доме народного творчества. Стало
скучно.  Сейчас  - повариха в мостоотряде, в бригаде на строительстве  малых
мостов и водопропускных гидротехнических сооружений.
     Так вот почему она стеснялась своих рук, понял Лозовский.
     -  Разве  поварихи  бывают  победителями  соревнования?  -  недоверчиво
спросили из зала.
     - Недопонимаете! - вмешался Николай.  -  Повариха  на стройке -  второй
человек после прораба!
     -  И  вас  тоже  фотографировали  у  Знамени  Победы?   Как  это  было?
Расскажите.
     Лозовский напрягся. Но Таню вопрос не смутил.
     -  Ну, как?  Привезли в Кремль,  завели в Георгиевский  зал, построили.
Впереди старенького маршала посадили. И сфотографировали. Вот и все.
     Лозовский мысленно поаплодировал.
     -  Спой  какую-нибудь бамовскую  песню,  - предложил  он,  чтобы увести
разговор от скользкой темы.
     - Обязательно спою. Но  сначала я  спою песню  о журналистах. Для  вас,
Володя. Если бы не вы, мы бы сейчас мерзли в аэропорту. Вы очень трогательно
о нас заботились.
     Она подстроила гитару, потом  движением руки поправила  волосы так, что
косая прядь закрыла пол-лица, придала ей  загадочный, какой-то кафешантанный
вид, и взяла первые аккорды.

     Шеф отдал нам приказ: лететь в Кейптаун.
     Говорят, там цветет зеленый маун.
     Не лучше ль сразу пулю в лоб и делу крышка,
     Только смерть, говорят, не передышка.

     Лозовский  почувствовал, что  краснеет.  Он  ощущал  себя, как человек,
которому прилюдно напомнили,  каким он был  в ранней  прыщавой  юности.  Эту
дурацкую песню с идиотским, никому не понятным  "зеленым мауном" вдохновенно
горланили  первокурсники  журфака МГУ  на  пьянках  в  общаге  на  проспекте
Вернадского, представляя себя эдакими флибустьерами от журналистики, а утром
ехали сдавать  зачет по  теории партийной печати. Там она проходила, а здесь
была неуместна, как душевный стриптиз. Но  Таня нашла верный тон, подмигнула
Лозовскому и спустилась в зал, пошла между рядами, покачивая бедрами.  Прямо
как певичка в баре Кейптауна.
     Черная моль, ебтыть.
     С красными, грубыми от работы на бригадной кухне руками.

     Шепчут губы твои в дыму нечистом,
     Говорят, нет любви для журналиста...

     Секретарь райкома засмеялся и сказал Лозовскому и директору школы:
     - Интересная девочка. Пойдемте покурим.
     Директор  провел их  в свой кабинет,  плотно  прикрыл дверь и достал из
сейфа бутылку коньяка.
     - Сорок второй мой выпуск, - проговорил он, разливая коньяк по граненым
стаканам. - Давайте за то, чтобы им жилось лучше, чем нам.
     - Будем, - кивнул  секретарь и выпил  так  же  крупно, значительно, как
поздравлял  выпускников.  -  А  ведь  правильно  ты,  парень,  сказал: через
пятнадцать лет начнется двадцать  первый век. Как-то и  не думалось об этом.
Работали, строили, детей учили.  Да, двадцать первый  век. Подумать  только.
Через пятнадцать лет мы уже будем принадлежать прошлому веку.
     -  Через  пятнадцать  лет  я  буду  принадлежать  вечности,  -  заметил
директор, наливая по новой.
     -  Да будет вам,  Лев  Ефимыч. Лагеря пережили, войну  пережили, мирное
время переживете. Пятнадцать лет. Много  чего настроим за пятнадцать  лет. Я
вообще-то  строитель, -  объяснил  он Лозовскому. - Красноярскую ГЭС строил,
эту ГЭС тоже я начинал.
     - На БАМе не работали?
     - На БАМе нет,  не мой профиль. Но дело большое, дело огромное.  А  вы,
Лев   Ефимыч,  не  возникайте.   Не   возникайте!  Не  сбивайте  московского
журналиста. Лев Ефимыч у нас диссидент. Он считает, что БАМ не нужен.
     - В Москве я тоже об этом слышал, - заметил Лозовский.
     - Это  неправильно. Неправильно это! Формально да,  БАМ вроде  бы и  не
нужен. Его зачем начинали? Чтобы перевозить тюменскую нефть на восток, гнать
оттуда в  Японию  и  в  Америку.  А  где эта нефть?  Нет ее,  з