свою пулю он получал всегда. Так мы в милиции
     понимали свой долг перед товарищем. Так я понимаю свой долг
     сейчас. Я тебя не допрашиваю. Я прошу у тебя помощи.
     - Да не знаю я ничего!
     - Знаешь. С чего начать, подскажу. Однажды на тебя вышел
     человек из компании "Сиб-ойл"...

     "Сиб-ойл"!

     Стаса как током ударило. Он растерянно посмотрел на
     Тюрина:
     - Из компании "Сиб-ойл"? С чего вы это взяли?
     - Первый вопрос, который всегда задает себе следователь:
     "Кому выгодно?" "Сиб-ойл" скупает нефтяные компании на севере
     Тюмени. Твое интервью с Морозовым сбило курс акций "Нюда-
     нефти" почти на десять процентов. Кому выгодно? А теперь
     продолжай. Кто дал тебе информацию о "Нюда-нефти"? Сколько
     тебе заплатили?
     - Петрович, вы идете не по тому следу. Дело-то пустяковое.
     Да, мне дали наводку  на "Нюда-нефть".  Да,  заплатили.  Полторы тысячи
баксов. Но  информацию-то правдивая на все  сто  процентов! Так что  даже по
вашим правилам это мой законный навар.
     - Полторы тысячи?
     - Не верите?
     - Склонен поверить. И это как раз говорит, что дело очень
     не пустяковое. И стоят за ним люди опытные. Которые знают, что
     нельзя давать лишнего. Не понял? Если бы тебе заплатили не
     полторы тысячи баксов, а, скажем, тысяч сто - ты бы, полагаю,
     очень задумался. А?
     - Сто тысяч?! За что?!
     - Твое интервью с Морозовым уменьшило капитализацию
     "Нюда-нефти" на  сорок  миллионов долларов. На сорок миллионов!  Понял?
Вот за  что. Теряем время, Стас. Кто с тобой встретился? Когда?  Где? Как он
объяснил дело? Выкладывай. Со всеми подробностями.
     - А если нет - что? - вскинулся Стас. - Оставите меня
     здесь, и мне будут шить использование заведомо подложных
     документов?
     - Ничего не понял, - со вздохом констатировал Тюрин и
     вывалил из полиэтиленового пакета на стол мобильник и
     документы Стаса. - Забирай. Спецталон верни тому, кто его тебе
     выдал.
     - Я могу идти?
     - Да. Можешь.
     Все еще не веря, Стас поспешно сгреб документы, натянул
     дубленку и подошел к двери. Она была не заперта.
     - Чего ждешь? - спросил Тюрин. - Проваливай. И
     послушайся моего совета. Займись спортом. Время до призыва
     еще есть. А то в армии тебе придется худо.
     - В какой армии? - нахмурился Стас.
     - В российской, парень, в российской. И я так думаю, что
     служить тебе придется в Чечне. Твои репортажи из Чечни мне
     очень понравились. Но кое-кому очень не понравились.
     Догадываешься кому? Да, Стас, генералам из Минобороны. У них
     хорошая память. Очень они обрадуются, что твой диагноз
     "шизофрения" оказался ошибочным. Хочешь спросить, от кого они
     об этом узнают? От меня. Убирайся, видеть тебя не могу!
     Стас закрыл дверь и вернулся к столу.
     - Вы правы. Извините, Петрович, я сразу не въехал. Да,
     убили нашего товарища, журналиста. Спрашивайте.

     Через час Тюрин высадил Шинкарева из своей темно-
     вишневой "Вольво-940" возле "мазды" Стаса, обляпанной грязью
     от  проходящих   машин,   попрощался  молчаливым  кивком  и  свернул  с
Ленинского  проспекта  в какой-то  переулок.  Стас завел  двигатель  и долго
сидел, соображая, что делать.
     Он  не соврал  Тюрину. Человек, с которым его познакомили на Московской
фондовой  бирже  и   который   слил  ему  информацию  о  том,  что  компания
"Нюда-нефть"  просрочила  платеж  по  налогам, действительно заплатил  Стасу
всего полторы  тысячи  долларов.  Да и  то после  торга.  Сначала  предложил
пятьсот. Лишь после того как Стас популярно объяснил ему, что за такие бабки
только  очень  оголодавший нештатник  будет  уродоваться,  сначала добиваясь
согласия  генерала   Морозова  на   интервью,  а   потом  пробивая  тему  на
редколлегии, поднялся до полутора тысяч.
     Полторы тысячи! Это было чудовищно несопоставимо с  тем,  на сколько  с
помощью его интервью с Морозовым обвалили капитализацию "Нюда-нефти".
     На сорок миллионов долларов!
     Стас чувствовал себя так, будто его нагло, хамски ограбили.

     Ну, козлы! Вы еще не знаете, кто такой Стас Шинкарев!

     Он решительно набрал номер.
     - Слушаю, - раздался в мобильнике мужской голос.
     - Нужно встретиться, - бросил Стас. - Срочно.
     - Подъезжайте.
     - На биржу?
     - Нет. Где всегда.
     Стас включил поворотник и влился в плотный поток машин.
     Он не заметил, как из переулка вырулила "Вольво" Тюрина и
     пристроилась следом. Все мысли его были заняты предстоящим
     разговором.

     Ну, козлы! Вы еще не знаете, с кем связались!

     Стас не оглядывался. Но даже если чаще смотрел бы в
     зеркало заднего вида, слежки бы не заметил. Тюрин начинал
     милицейскую карьеру в службе наружного наблюдения и навыков
     не утратил.
     В районе Таганки "мазда" ушла с Садового кольца на
     Котельническую набережную, обогнула высотку и остановилась
     возле кинотеатра "Иллюзион". Тюрин припарковался поодаль. Он
     увидел, как какой-то человек в черной шляпе и в черном
     кашемировом пальто с белым шарфом, покуривавший у витрины
     "Иллюзиона", бросил сигарету и сел в "мазду". Спустя четверть
     часа он вышел, "мазда" резко взяла с места.
     Человек достал мобильник и что-то сказал. Через минуту
     рядом с ним притормозил черный джип "линкольн-навигатор" с
     тюменским номером. Подобрав пассажира, джип выехал на
     набережную Яузы и через некоторое время остановился возле
     многоэтажного,   мрачного  казенного   вида  дома  рядом  с  оживленной
стройплощадкой,  над которой в  низком зимнем небе плавали  стрелы  башенных
кранов. Выждав, пока пассажир войдет  в подъезд, Тюрин заглушил двигатель  и
не спеша двинулся к дому.
     - Что строим, мужики? - полюбопытствовал он у работяг,
     перекуривавших у ворот.
     - Офис, мать его.
     - Для кого?
     - А ... его знает. Для каких-то нефтяников.
     Возле подъезда Тюрин приостановился и сделал вид, что
     с уважительным интересом разглядывает "линкольн-навигатор".
     Сам же высматривал вывеску на стене дома.
     Он знал, что увидит на ней: "Сиб-ойл".

     Вывеска была. Скромная, под стеклом, серебром на
     черном.
     Тюрин прочитал и даже присвистнул от удивления.

     На вывеске было:
     "Московское представительство ОАО "Союз".



        "Глава третья"

        "ДЕНЬ ПРИЕЗДА, ДЕНЬ ОТЪЕЗДА - ОДИН ДЕНЬ"


        "I"

     Он кричал:
     - Коля, не умирай!
     Он кричал:
     - Капитан, не умирай!
     Он кричал:
     - Держись, Коля! Миленький, держись! Капитан Степанов, в
     Бога тебя, в душу, в пресвятую Богородицу, только умри! Только
     умри мне, я тебе всю морду разобью! Держись, Коля, держись,
     держись, держись!
     Пот жег глаза, "УАЗ" швыряло на выпирающих из солонцов
     камнях, трепался иссеченный осколками брезент. Левой рукой
     Лозовский крутил липкий от крови руль, правой прижимал к животу
     голову Степанова. Ему казалось, что он чувствует острый край
     осколка или раздробленной височной кости. Под ладонью
     пульсировал мозг, из раны била в ладонь, упругими толчками
     пыталась прорваться сквозь пальцы кровь. Сердце работало,
     капитан Степанов был еще жив.
     Сзади рвалось, визжало, металл бил в металл. Швейными
     машинками стрекотали "калашниковы", тупо, отбойными
     молотками, долбили крупнокалиберные пулеметы. Сзади шел бой,
     "духи" расстреливали попавшую в засаду колонну.

     Рано утром колонна вышла из Кабула с грузом
     продовольствия и боеприпасов для дивизии ВДВ,
     дислоцированной под Джелалабадом. Десять армейских
     "КАМАЗов". Впереди и сзади - БМП боевого охранения. "УАЗ",
     который выделили специальному корреспонденту московского
     журнала Лозовскому, шел в колонне вторым - за головной БМП.
     За рулем был капитан Степанов. Он сам вызвался
     сопровождать Лозовского, и всю командировку, все три месяца, не
     отходил от него ни на шаг. Белозубый, с застенчивой улыбкой,
     предупредительный даже чуть суетливо, он возил Лозовского по
     воинским частям, заботился о ночлеге, доставал водку, знакомил с
     офицерами, напоминал им, о чем обязательно нужно рассказать
     московскому корреспонденту. Если кто отнекивался, рассказывал
     сам. Он был года на три старше Лозовского, но держался как
     младший. Для него, редактора армейской многотиражки, спецкор
     всесоюзного журнала был все равно что полковник Генштаба.
     Прослышав, что в районе Джелалабада готовится крупная
     операция, Степанов добился у командования, чтобы Лозовскому
     разрешили туда поехать. Володя согласился, хотя был уже
     перенасыщен впечатлениями и заботило его не о чем писать, а
     как: чтобы и правды не сказать, которую сказать ему не дадут, и не
     изговнять собранный материал враньем.
     Шел четвертый год афганской войны. Из высей внешней
     политики она переместилась в быт, проросла в жизнь
     метастазами цинковых гробов под шифром "груз 200", поселила и
     усиливала в людях страх за подрастающих сыновей. Академик
     Сахаров сидел в горьковской ссылке, диссиденты калибром
     помельче сидели в мордовских лагерях. Народ безмолвствовал, но
     в ЦК КПСС понимали, что больше нельзя отделываться
     официозом об интернациональном долге и помощи афганскому
     народу в построении социализма. Слухам и лживым западным
     радиоголосам нужно было противопоставить правду о том, что
     происходит в Демократической Республике Афганистан.

     Правду в понимании "Правды".

     Был только один способ на елку влезть и жопу не ободрать:
     придумать какой-нибудь публицистический ход, чтобы сразу
     уйти от политики и выйти на судьбы людей и на истории, которыми
     были заполнены записные книжки Лозовского и два десятка
     магнитофонных кассет. Пристроив на колене блокнот, он начал
     набрасывать начало будущего очеркового цикла. Степанов с
     любопытством покосился на то, что он пишет, но спросить
     постеснялся.
     Лозовский прочитал:
     - "Пока событие не затрагивает частную жизнь человека,
     этого события как бы и не происходит. Войны начинаются не
     тогда, когда их объявляют, а когда почтальон приносит в дом
     повестку из военкомата..." Впечатляет?
     - Интересно, - кивнул Степанов. - А дальше?
     - "Но эти события, не существующие в момент своего
     свершения, часто обнаруживают себя по прошествии времени и
     крушат судьбы людей, как всплывающие донные мины
     разворачивают днища судов. Принесут повестку, обязательно
     принесут. Если война началась, то она началась. Дойдет и до
     вас..."
     - Не пропустят, - предупредил Степанов. - "Всплывают, как
     донные мины". Мрачновато.
     - А как им всплывать? - огрызнулся Лозовский. - Как
     утопленники?
     - Как русалки, - сказал Степанов и засмеялся.
     - "Для молодого военного журналиста Николая Степанова
     Афганистан стал фактом его биографии через три года после
     окончания Львовского военно-политического училища, -
     продолжал Лозовский. - Он никогда не мечтал стать военным. Он
     хотел стать журналистом. Но его мать, учительница одной из
     тюменских школ, на руках у которой после смерти мужа, бурового
     мастера, погибшего при аварии на нефтяной скважине, осталось
     двое детей, не могла помогать сыну. Мечту об университете
     пришлось оставить. Он поступил в училище во Львове, потому
     что там был факультет журналистики..."
     - Про меня-то зачем? - засмущался Степанов.
     - Почему нет? Через тебя въеду в тему.
     - Не пропустят, - повторил Степанов. - "Если война
     началась, то она началась, дойдет и до вас". Ты на что это
     намекаешь? Мы тут, понимаешь ли, выполняем
     интернациональный долг. И никуда ты от этого не уйдешь.
     - Не пропустят, суки, - согласился Лозовский и принялся
     грызть ручку, придумывая другое начало.
     Слева тянулись  холмы с  крутыми меловыми откосами, за ними поднимались
дикие  хребты  Гиндукуша с ледниками, сверкающими на маленьком злом  солнце.
Справа,  за  неглубоким кюветом,  простиралась полупустыня  в солончаках,  в
мелких барханах, с зыбкими  шарами  перекати-поля. Она напомнила  Лозовскому
Голодную степь, по  которой он целое лето с пылью в носу, с сырыми глазами и
мокрой спиной колесил на экспедиционном грузовике.

     "Интернациональный долг".
     Чтоб вы сдохли!

     Промучившись километров тридцать, Лозовский наконец
     родил:
     - "Как токарь, вытачивая деталь для космического корабля,
     не рассуждает о проблемах освоения космоса, так и офицеры
     40-й армии, выполняющей в Афганистане интернациональный
     долг, не любят говорить о политике. Место службы - вот что для
     них Афган. Работа - вот что для них война..."
     - А что? Правильно, - одобрил Степанов. - Для военного
     человека война - это работа. Может пройти. Трудись, не буду
     мешать. Дорога спокойная, "духи" сюда не суются.

     Но они сунулись.

     Головную бронемашину подорвали радиоуправляемым
     фугасом. Замыкающую БМП подбили из гранатомета. Бой
     вспыхнул шквально, пожирающим избу пожаром, взрывы и
     выстрелы трещали жутко, как шифер кровли.
     Лозовский не оглядывался. Бой для него был в прошлом. В
     прошлом для него было все. С того мгновения, когда "УАЗ"
     вильнул и капитан Степанов, дернув головой, как от укуса осы,
     начал валиться на бок, прошлое исчезло, осталось лишь
     настоящее и будущее в пределах ближайших секунд.
     Перехватить руль. Перетащить ставшее тяжелым тело
     Степанова на пассажирское сиденье. Занять его место. Зажать
     бьющую из его головы кровь. Извернуться и левой рукой, прижав
     руль коленом, переключиться на вторую скорость. И по газам, по
     газам, в степь, подальше от обреченной колонны.
     Переваливая через придорожный кювет, Лозовский краем
     глаза увидел, как из "КАМАЗов" выпрыгивают солдаты и
     занимают оборону, прячась за колесами машин. Поразился: да
     что они делают?! Нужно уходить! Нужно уходить в степь, а не
     отстреливаться от невидимых моджахедов! И сразу же об этом
     забыл. Жизненное пространство сузилось до десятка метров
     солончаковой степи, жизненные цели свелись к простым
     физическим действиям.
     Он  знал: если  из его  руки выбьет руль,  Степанов умрет.  Если  "УАЗ"
увязнет в  песчаном  зыбуне,  Степанов умрет.  Если  от  перегрева  заклинит
движок, Степанов умрет. Если он замолчит, Степанов умрет.
     Он кричал:
     - Коля, терпи!  Скоро будет такыр,  будет гладко, будет  хорошо! Терпи,
Коля,  не умирай!  Не  умирай,  сука, не умирай, твою мать! Коля, держись, в
Бога тебя, в душу, не умирай!
     Он матерился, он богохульствовал как бы в надежде отвлечь  на себя гнев
Господень, отвести его  от  Степанова, беспомощного,  как ребенок. А сам все
прислушивался:  бьется ли  в  ладонь  кровь. Кровь билась,  но все  слабее и
слабее.
     - Коля, миленький, не умирай!
     Под колесами зашелестела прокаленная до крепости черепицы глина такыра.
Солнце било  в  глаза.  Из солнца  вывалилась,  зачернела  стайка перелетных
гусей. Разделилась,  два гуся пошли наперерез "УАЗу",  а три  спикировали на
дорогу, выплюнули из подбрюшья дымные струи. Гуси были штурмовыми вертушками
Ми-24, а струи - следами НУРСОВ, неуправляемых реактивных снарядов.
     Лозовский    въехал    в   тучу    кирпичной   пыли,   поднятой   двумя
военно-транспортными Ми-8 и перебросил ногу с газа на тормоз.

     Дальше в памяти был провал.

     Он  обнаружил  себя сидящим на  горячей глине такыра  в  куцей тени  от
"УАЗа". Перед ним полукругом  стояли какие-то люди в камуфляже. Они были как
в  тумане. Один из них присел на  корточки и что-то сказал. Лозовский увидел
крупные   звезды   на  его  погонах.  Это   был   командующий  40-й   армией
генерал-лейтенант Ермаков. Лозовский слышал его, но не понимал. Каждое слово
в отдельности понимал, но во фразу слова не складывались.
     Кто-то сказал:
     - Шок. Нужен укол.
     - Отставить!
     Командующий взял Лозовского за волосы, отогнул его голову
     назад и начал лить в рот воду из армейской фляжки. Лозовский
     вытаращил глаза. Внутренности опалило. Во фляжке был спирт.
     Туман исчез, в уши ударил гул двигателей, крики солдат,
     бегущих с носилками к вертолету. Вертолет был только один,
     второй уходил к югу, растворяясь в слепящем солнечном свете.
     Лозовский осмотрелся и с удивлением обнаружил, что его "УАЗ"
     стоит как бы во главе колонны армейских "КАМАЗов".
     - Вот, а ты - укол! - проговорил Ермаков и сам приложился
     к фляжке. - Очухался, корреспондент? Ну, парень, счастлив твой
     Бог!
     Лозовский посмотрел на свои руки. Они были в грязи и в
     липкой черной крови.
     - Степанов, - с усилием шевеля языком, сказал он. -
     Степанов!
     - Отправили в Кабул.
     - Он... жив?
     - Был жив. Вставай. Полковник, в вертолет корреспондента.
     От себя не отпускать. Первым же бортом в Москву. Под твою
     ответственность. Если что - голову сниму! Ясно?
     - Так точно, товарищ генерал-лейтенант.
     - Почему - в Москву? - не понял Лозовский.
     - Потому что второй раз тебе не повезет. Такие удачи
     бывают только раз в жизни.
     - Да, повезло, - согласился Лозовский. - Даже не зацепило.
     Офицеры переглянулись, а командующий озадаченно
     покачал головой.
     - То, что тебя не зацепило, это везение. А вот то, что ты
     проехал по минному полю, - это, парень, не просто везение. Даже
     не знаю, как назвать. Считай, что ты родился во второй раз. Так и
     запомни: второй раз ты родился в месяц асад.
     - Это по афганскому солнечному календарю, - объяснил
     полковник, которому командующий вверил Лозовского. - Месяц
     льва.
     В вертолете он рассказал, что произошло. Охрана колонны
     приняла бой на месте, потому что обочина дороги была
     заминирована. Лозовский был единственным, кто об этом не знал.
     По следу "УАЗа" из-под обстрела вышли восемь "КАМАЗов". Две
     машины сгорели. Банду моджахедов, просочившихся по горным
     тропам, уничтожили НУРСами боевые вертушки, окончательную
     зачистку ведет подоспевший десант. Потери с нашей стороны -
     шесть убитых и двенадцать раненых. Один тяжело - капитан
     Степанов. Выживет ли - неизвестно.

     Степанов выжил. Он прожил еще девятнадцать лет. После
     ранения на его левом виске осталась глубокая вмятина,
     искривляющая лицо. Чтобы скрыть ее, он носил длинные волосы.
     Волосы были полуседыми. Прическа делала его похожим, как он
     сам говорил со своей застенчивой улыбкой, на старого педика. Он
     не любил фотографироваться. Возможно, поэтому на его могиле
     был снимок двадцатилетней давности.

     В парадной форме, с капитанскими звездочками на погонах,
     с медалью "За отвагу" и орденом Красной Звезды.

     "Степанов Николай Степанович.
     10 сентября 1954 г. - 24 декабря 2002 г."

        "II"

     Весь декабрь над Западной Сибирью от Тюмени до
     Салехарда разгуливала пурга, стихла только к Новому году.
     Старое тюменское кладбище, лежащее между городом и
     аэропортом "Рощино", было покрыто голубым снегом. Из него
     прорастали верхушки памятников и крестов. Расчищены были
     лишь места свежих захоронений. Ровный низовой хиус гнал
     легкую поземку, неспешно затягивал следы машин и людей,
     уравнивал, как песок в пустыне, сиюминутное с вечным.

     Сиюминутное превращал в вечное.

     Лозовский посмотрел на часы. До московского рейса
     оставалось два часа. Часы были те самые, командирские, с
     гравировкой, которые перед вылетом из Кабула вручил ему в
     штабе 40-й армии генерал-лейтенант Ермаков. Лозовский и