было мало причин. Гораздо больше причин было для
     недовольства собой, даже для презрения к себе за те вольные и
     невольные прегрешения перед своей совестью, что копятся
     в памяти человека, как соли тяжелых металлов в костях, и людям
     пожившим терзают сердце в бессонницу, а молодым с похмелья.
     Но Лозовский считал, что это его личное дело, и то, что он знает о
     себе, никого не касается, а меньше всего - воблы.
     Вполне сознавая свою малозначительность в "Экране" и
     принимая ее без уязвления, как некую данность, в общении с
     воблой и вообще со всеми начальственными лицами он держался
     так, как держится с руководством научно-исследовательского
     института уборщица, знающая свою незаменимость на своем
     месте: вас, ученых, как собак нерезаных, а того, кто будет убирать
     за вами за ваши гроши, поди поищи. В конце концов, это вобла
     позвонила ему, а не он ей. И он прекрасно знал, что не получит
     ничего сверх того, что заработает, а получит меньше, как это
     бывало всегда.
     - Могу я продолжить? - спросила она так же сухо, но уже без
     начальственного раздражения.
     - Продолжайте, - разрешил Лозовский. - Я слушаю вас очень
     внимательно.
     Слушать, собственно, было нечего. Сценария нет. Сметы
     нет. Режиссера нет. Группы нет. А срок запуска фильма в
     производство был вчера.
     - Денег тоже нет? - с  привычной безнадежностью предположил  Лозовский,
приученный, как таракан, довольствоваться крошками от гонорарного пирога.
     -  Деньги  есть.   Пятьдесят  процентов  за  сценарий.  Попову  еще  не
заплатили, но заплатить придется. И сто процентов за дикторский текст.
     - Это вдохновляет, - оживился он. - Название?
     - "Ты на подвиг зовешь, комсомольский билет".
     - Гениально! Я весь в вашем распоряжении.
     - Завтра в десять у главного редактора.
     - Буду.
     А что еще он мог ей сказать?
     За свободу всегда приходится платить несвободой.

     Пока  он  добирался до Останкина на  автобусе, метро  и  троллейбусе, в
голове у него сложилась конструкция  будущего фильма. Пять небольших новелл.
О  людях ярких,  интересных  всем.  Юная  балерина  из  Перми,  блистательно
начавшая  свой  первый  сезон  в  Большом  театре.  Молодой  физик из Дубны,
получивший  Ленинскую  премию.  Молодой  летчик-космонавт.  Молодой рабочий,
вставший на пути ростовских бандитов и  погибший от их пули, - об  этом деле
тогда много писали. И кто-нибудь еще.  Все комсомольцы, ибо кто же  у нас не
комсомолец? "Ты на подвиг зовешь, комсомольский билет".
     Эту идею  он  и  изложил  в  кабинете  главного  редактора  творческого
объединения "Экран".
     - А что, мне  нравится, я даже не ожидал, - энергично заявил  Толкачев,
приглашенный на  совещание  в качестве  постановщика будущего  шедевра. - Но
почему только три части? Пять новелл - это как минимум пять частей! Нужно ли
говорить, какая огромная идеологическая нагрузка ложится на наш фильм?
     Он говорил еще довольно долго и горячо,  хотя все сразу все поняли. Три
части  -  это  короткометражка.  От  трехсот  до  пятисот  рублей  за  часть
сценаристу и столько  же постановочных режиссеру.  А пять  частей - это  уже
полнометражный  фильм, и оплата за каждую часть - от пятисот до тысячи. Было
за что бороться.
     Но  главный  редактор  был  из  тех,  кого  дешевой  публицистикой   не
прошибешь. Если заведующая сценарным отделом была вобла, то главный был сом.
Он флегматично выслушал вдохновенную толкачевскую тираду и сказал:
     - Три части - все. Двух лишних частей в плане нет.
     - В Центральном комитете комсомола нас не  поймут! - сурово предупредил
Толкачев.
     Лозовский ожидал, что сом шуганет из кабинета этого нахального щуренка,
но тот  немного  подремал и предложил решение,  не лишенное  бюрократической
элегантности:
     -  Пусть напишут письмо председателю Гостелерадио. Как он  решит, так и
будет. А еще лучше - пусть финансируют картину. Тогда хоть десять частей.
     - Письмо-то  напишут, у  них не заржавеет,  -  заметил Лозовский.  -  А
насчет финансировать - сомневаюсь.
     - А вы попробуйте, - посоветовал сом.
     - И попробуем! - с угрозой пообещал Толкачев. - Сегодня же!
     На этом совещание закончилось.

     В  ЦК  комсомола   их  встретила   ответорганизатор  отдела   культуры,
энергичная пожилая девушка Ира, и сразу внесла ясность:
     - Письмо напишем.  Финансировать не  будем.  Телевидение существует  на
деньги налогоплательщиков,  а большинство из них - молодежь. Так что нечего.
Второе.  Что  делать  со  старым  сценарием?  Нельзя  из  него  хоть  что-то
использовать?
     - Ни строчки, - отрезал Лозовский.
     - Но ведь тебе за половину денег тоже работать не резон, правильно?
     - Правильно, -  подтвердил  он, охотно  простив ей  за такую постановку
вопроса панибратское "ты".
     - О чем мы говорим? Давайте говорить о фильме! -  нетерпеливо предложил
Толкачев.  Понятно,  что  деньги  сценариста его мало  интересовали, но,  по
мнению Лозовского, он мог бы не демонстрировать этого так явно.
     - Сейчас поговорим, - отмахнулась  девушка  Ира.  -  Как же  быть? Алик
Попов  работал,  ему  нужно  заплатить.  Каждый труд  должен  быть  оплачен.
Правильно?
     - Все,  что  Алик  Попов получил  в  жизни, он получил от комсомола,  -
раздумчиво проговорил Лозовский. - Квартиру. Должность. Машину. Может,  пора
ему сделать что-нибудь для комсомола бесплатно?
     Она с уважением на него посмотрела:
     -  Мысленно аплодирую. Так  я ему и скажу. Ты случайно  на комсомоле не
работал?
     -  Работал, -  почти  не  соврал  Лозовский. Его  действительно однажды
выбрали   членом  райкома  комсомола  по  квоте   для   молодой   творческой
интеллигенции, но сразу выгнали за то, что на  пьянке после отчетно-выборной
конференции  он  набил  морду  инструктору  орготдела. Хотели  выгнать и  из
комсомола, но тогда пришлось бы  выгнать и инструктора, так как  в тот вечер
он тоже  был на бровях, хватал комсомольских активисток  за сиськи, за что и
схлопотал.
     - Так ты, оказывается, наш братишка! - обрадовалась девушка  Ира. - Я и
вижу: умеешь решать вопросы.  А  теперь о фильме.  Мне  все  нравится. Кроме
одного. Для чего про бандитов?
     - Не про бандитов, - решительно возразил Лозовский. - Про  комсомольца,
который встал на пути бандитов.
     -  Все равно.  Получается,  что  пятая  часть  нашей  жизни  связана  с
бандитами.  Это  правильно?  Это  неправильно!  А  балерина?  А  физик?  Они
прекрасные люди, но где рабочая молодежь?  Где  молодые  сельские труженики?
Где  молодые  строители? Ко  дню  Победы откроют сквозное движение по  БАМу.
Огромное событие! Как можно в фильме обойтись без него?
     - Тогда уж  нужен и шахтер, и  нефтяник, - подсказал Лозовский. - А как
без ткачихи?
     - И ткачиха нужна! - одобрила она, не заметив иронии. - И молодой воин!
Физик и балерина тоже пусть будут. Но на своем месте!
     Через час на  листе  перед ней красовались двенадцать фамилий и адресов
героев  будущего  фильма.  От  БАМа  (молодой  строитель)  до  Северодвинска
(молодой воин). От Тюмени (молодой нефтяник) до Кулунды (молодой колхозник).
Был даже Термез (молодой хлопкороб). Физик не влез. Про бандитов  и говорить
нечего.  Такой прыти  не  ожидал даже Толкачев.  После  ожесточенных  споров
список удалось умять до восьми фамилий. На этом этапе вылетела балерина.
     Глухая душевная тоска  охватила Лозовского. Он заранее ненавидел героев
будущего фильма. Он  ненавидел  молодого воина  из  Северодвинска,  молодого
хлопкороба  из Термеза,  молодую  доярку из  деревни Парашино  Мухосранского
района Смоленской  области.  Но особенную ненависть  и отвращение  почему-то
вызывали  у   него   молодые  строители  БАМа.  Не   те,   кем  они  были  в
действительности, а  те, какими  будут  на экране. Исполненные решимости. Не
ведающие сомнений. Молодыми сердцами преданные идеям.
     Единственное, что  Лозовского  утешало - то, что  теперь  уж  наверняка
фильм будет полнометражным с соответствующей оплатой.

     Письмо из ЦК комсомола с просьбой увеличить объем фильма до пяти частей
в тот же  день  было подписано секретарем по идеологии и передано в приемную
председателя Гостелерадио, а еще через неделю  спустилось в "Экран". К этому
времени  уже  был  утвержден  сценарный  план,  по  нему  составлена  смета,
сформирована   съемочная   группа.   Она   с  великой   помпой,   талантливо
срежиссированной Толкачевым, - как на подвиг, к которому зовет комсомольский
билет,  -  готовилась к отъезду  в  Тынду,  чтобы  увековечить первый поезд,
который  в  сороковую  годовщину  победы  советского  народа  над фашистской
Германией пройдет по БАМу.
     На письме стояла резолюция председателя Гостелерадио:
     "Разрешаю увеличить объем фильма до пяти частей".
     И приписка:
     "С оплатой авторского гонорара по ставкам короткометражного кино".
     Толкачев смотрел на приписку, мучительно трудно постигая  заключенный в
ней смысл.
     - Знаешь, как это называется? - пришел ему на помощь Лозовский. - Пошли
по шерсть, вернулись стрижеными. Ты не просил его не мыслить шаблонно?
     Толкачев злобно промолчал, а на другой день улетел  в Будапешт, где шел
фестиваль  спортивных  фильмов,  в  конкурсной  программе которого  была его
короткометражка про фигуристов. Съемочная группа вылетела на БАМ без него. В
Тынду она прилетела  девятого  мая,  а торжественный поезд по "дороге  века"
прошел восьмого мая. Чему Лозовский  мысленно  поаплодировал.  Рассудив, что
теперь ему незачем торопиться с поездкой, он сдал в кассу авиабилет и ушел в
телефонное подполье.

     Весна в  тот год была ранняя, дружная.  Зеленым дымом затянуло  березы,
вспыхнули  тюльпаны,  на  Москву  опускались  синие   вечера.  После  бурных
совещаний  в ЦК с пожилой девушкой Ирой и мельтешни на телевидении Лозовский
предавался творческому безделью, обдумывая будущую книгу. Сознание того, что
эти  дни   он  как   бы  украл  и  они   вот-вот  кончатся,   сообщало   его
времяпрепровождению сладость запретного плода.
     Незаметно прошла неделя. Толкачев все  еще стяжал  свои мелкие лавры  в
венгерской  столице, съемочная группа сидела в  Тынде и  абсолютно ничего не
делала. Присутствие там Лозовского ничего бы не изменило, потому что ни один
оператор  даже камеру  не расчехлит без  приказа режиссера,  а уж снимать по
указаниям  сценариста  -  такого даже  допустить было  нельзя.  Это помогало
Лозовскому успокоить свою совесть, с которой он давно уже  научился находить
общий  язык. На  телефонные  звонки квартирная  хозяйка  отвечала, что он  в
командировке.   А  когда  ему  самому  случалось  оказаться  у  трезвонящего
телефона, он  брал  трубку и  говорил замогильным голосом: "Здравствуйте. Вы
набрали  номер  такой-то.  К  сожалению,  сейчас  никто  не  сможет  с  вами
побеседовать. Оставьте свое сообщение после  щелчка". Потом щелкал ногтем по
мембране и слушал.  В то время автоответчики были редкостью, и кто там знал,
после щелчка или после гудка полагается говорить.
     Но кое-кто знал.
     - Хватит валять дурака,  Лозовский! Почему  вы в Москве?  - услышал  он
однажды голос заведующей сценарным отделом творческого объединения "Экран" и
с  опустившимся  сердцем  понял,  что  расплата  за  упоительное  творческое
безделье не заставила себя  ждать. - Предупреждаю,  мы расторгнем договор  с
вами и найдем другого сценариста!
     Между "расторгнем" и "расторгли" была небольшая щель, но
     Лозовский не рассчитывал в нее влезть. Заглушая стыд за то, что
     так глупо попался, и досаду, что уплыла работа, которая могла
     принести хоть и маленькие, но все-таки деньги, он разозлился на
     себя, тут же убедил себя, что не очень-то и хотел, и ответил с
     бесшабашностью человека, которому нечего терять:
     - Это невозможно! Это совершенно исключено!
     После чего уселся в кресло и водрузил ноги на письменный
     стол, чтобы в удобном положении провести этот разговор с
     предрешенным финалом, в котором выяснится, что вся его суетня
     была напрасной, и единственный гонорар за нее - те полторы
     недели сладостного безделья, которые он уже прожил.
     - Вот как? - холодно поинтересовалась вобла. - Почему?
     - По двум причинам, - с готовностью разъяснил Лозовский. -
     Во-первых, никакого договора со мной вы еще не заключили.
     - Он лежит передо мной со всеми визами.
     - Во-вторых, где вы найдете дурака, который будет делать
     полнометражный фильм, а получать как за короткометражку?
     - Найдем,  -  успокоила  его  вобла. -  Пять  частей  будут оплачены по
потолку.
     - Меняет дело, - уважительно оценил Лозовский. Пять  частей по  пятьсот
рублей,  высшей ставке  за короткометражку,  давали две с  половиной тысячи.
Пять частей по пятьсот рублей, низшей ставке за полнометражный фильм, давали
те же две с половиной тысячи. - Кто это предложил?
     - Главный редактор.
     - Мысленно аплодирую. Он на комсомоле не работал?
     - Понятия не имею. Почему вы спрашиваете?
     - Умеет решать вопросы.
     -  Послушайте, Лозовский, почему  вы все  время  ерничаете? -  довольно
миролюбиво поинтересовалась вобла.
     - А  как  же  иначе?  -  искренне удивился он. - "Ты  на подвиг зовешь,
комсомольский билет".  Если  к  этому  относиться серьезно,  можно  запросто
загреметь в психушку.
     - А почему я не ерничаю и не загремела в психушку?
     - Это интересный вопрос.  А вы  уверены,  что не  загремели?  У вас  не
бывает ощущения, что вы уже давно в психушке?
     - Лозовский, вы диссидент, - констатировала  вобла с сочувствием,  даже
как-то по-матерински.
     - Спасибо за комплимент. Но вы слишком хорошо обо мне думаете.
     - Не понимаю, почему я имею с вами дело. Решительно не понимаю.
     -  Чего  же  тут  непонятного? Потому  что  я  высокий,  талантливый  и
красивый. Признайтесь, что я вам нравлюсь.
     -  Да  вы просто  наглец! - изумилась вобла.  - Кто вам  сказал, что вы
красивый?
     - А нет? - огорчился  он. - Но согласитесь, что  во мне  что-то есть. А
наглостью я прикрываю свою нежную ранимую душу. Вы не хотите меня усыновить?
     - Странный  вы  человек,  Лозовский. Очень  странный.  Откуда в вас эта
неприкаянность? У меня  такое  ощущение, что вам скучно жить.  Поэтому у вас
даже вид  сонный. И вы развлекаете  себя подручными  способами. По-моему, вы
патологически асоциальный тип.
     -  Золотые ваши  слова.  Да,  мне  иногда  скучно  жить,  -  сокрушенно
признался Лозовский. - Как подумаю про БАМ, так хоть в петлю.
     - И зря, - наставительно  сказала  вобла.  - Зря.  Не презирайте жизнь.
Жизнь умнее нас. И вот что я  вам скажу. Летите на БАМ, постарайтесь понять,
чем живут эти прекрасные  ребята и девушки. Что заставляет  их  пропадать  в
тайге и строить эту дорогу века, которая на ... никому не нужна.
     Лозовскому показалось, что он ослышался.
     - Как?! Вы сказали...
     - Да, это я и сказала.
     -   Но  позвольте!  Их  на  подвиг  зовет  комсомольский  билет!  А  вы
говорите...
     - Никому,  кроме них,  - прервала она. - Если вы поймете их, то,  может
быть, поймете себя.  Все, закончили. Жду вашу телеграмму из Тынды. Иначе ваш
договор полетит в мусорную корзину.
     - Убедили, - вздохнул  он. - Я привезу вам  с БАМа кусочек рельса. Вы в
самом деле не хотите меня усыновить?
     - Идите к черту! - со смешком сказала она и бросила трубку.

     На  следующее утро он был  в  Домодедове. И  при  первом же взгляде  на
потную  злую  толпу,  спрессованную возле  авиакасс,  понял,  что  ему  тоже
придется попотеть, если он хочет оказаться в Тынде. А этого он уже, пожалуй,
хотел.  Не только потому, что работа над фильмом о славных делах  Ленинского
комсомола  обрела  финансовую  привлекательность.  Чем-то задели  его  слова
воблы.
     Лозовский скептически относился к прописям типа "Жизнь умнее нас", но в
то же время понимал, что жизнь действительно умнее нас, она содержит  в себе
все ответы на все вопросы. И потому,  сочувственно  относясь  к диссидентам,
среди  которых  было  немало  его  приятелей,  уклонялся  от  участия  в  их
ожесточенных,  подогретых водчонкой, спорах на  кухнях и в кочегарках. То, о
чем   они   спорили,  казалось  важным   только  во  время  самого  спора  и
оборачивалось  пустой  схоластикой, стоило  уехать или  улететь  из  Москвы.
Вполне  отдавая себе  отчет в  том, что то,  чем он занимается,  никакая  не
журналистика,  а  чистой  воды  пропаганда,  Лозовский  все  же  ценил  свою
профессию за то, что она давала возможность за  казенный счет насытить глаза
видом  новых  мест  и  прикоснуться  к  реальной  жизни реальных  людей,  не
вместимых ни в какие схемы - ни в советские, ни в антисоветские. Стоило  ему
месяц  посидеть  в  Москве,  как  начинался  зуд.  Была  Средняя  Азия, было
Заполярье, был Дальний Восток. Теперь будет БАМ, почему нет?
     Лозовский  не верил, что опыт чужой жизни может  его чему-то научить. В
свои двадцать восемь лет он уже понял,  что учит только собственный опыт, да
и  то плохо. Но он еще не закоснел в снобизме, заражающем  людей с непомерно
высокой  самооценкой,  и вполне  допускал,  что охватывающие  его  временами
тяжелая  скука  и ощущение  мелочности, сорности  и даже  бесцельности жизни
происходят от того, что он пытается найти ответы на вопросы жизни в книгах и
в спорах и раздумьях о жизни, а не в процессе самой жизни. А раз так, почему
бы действительно  не попытаться понять, чем  живут молодые строители БАМа  и
что заставляет  их  строить эту "дорогу века", которая,  если верить  вобле,
ретранслировавшей дошедшую до нее информацию из  высших начальственных сфер,
на ... никому не нужна.
     И  менее  всего  думал  он,  что  эта  командировка  круто  изменит его
отношение к собственной жизни,  сообщит его  убогому  быту тот высший смысл,
какой крестьянину дает понимание конечной цели его суетного  копания в земле
и в навозе.

     Столпотворение  в домодедовском  аэропорту,  обслуживавшем  северное  и
восточное направления, очень удивило Лозовского. Понятно  зимой, когда рейсы
задерживались из-за  морозных туманов, снежных заносов  и боковых ветров  на
аэродромах посадки.  Понятно в августе, когда народ валом валил из отпусков.
А в середине мая - с  чего? Но факт оставался  фактом.  Тысячи людей жили  в
залах  ожидания,  составляли  списки,  устраивали  придирчивые   переклички,
возбуждались перед очередным рейсом и уныло тупели после его отправления. На
подсадку  уходило всего  по  три-четыре  человека  из  очереди.  Это  делало
ожидание занятием противным и бесперспективным, как доить козла.
     В кармане  у Лозовского  было  два командировочных  удостоверения. Одно
невзрачное,  от  телевидения,  эта   командировка   была  оплачена.   Второе
удостоверение, на  красивом бланке, от ЦК комсомола,  он  выправил с помощью
девушки  Иры  как раз для таких  случаев  жизни. Но  интеллигентный и с виду
вполне лояльный  к советской власти начальник  смены,  к которому  Лозовский
благодаря  своему   вызывающему  уважение  росту,   спортивной   сноровке  и
профессиональному  нахальству сумел прорваться сквозь осаждавшую его кабинет
толпу, прореагировал на солидную цэковскую бумагу ошеломляюще бурно.
     - Комсомол! - завопил он. - Суки! Убью! Пошел вон, паскуда!
     Лозовский оторопел.
     - Деятельность  комсомола, конечно, не  лишена недостатков, - осторожно
заметил  он,  но начальник  смены умоляюще замахал на  него руками и жалобно
попросил:
     - Уйди, парень. Не доводи до греха. Уйди!
     С  огромным  трудом  Лозовскому удалось  убедить его,  что вообще-то он
журналист, к  комсомолу имеет очень касательное отношение и  к  деятельности
этой  структуры всегда относился  с  известной долей скепсиса.  Только после
этого начальник смены, отчаянно матерясь, объяснил, в чем дело.
     Оказалось, что причина необы