устояла  на  ногах.  Она  что-то
прокричала. Хэтер видела ослепительный  блеск  ее  белоснежных  зубов  между
раздвинутых губ. Сбоку на ее голове расплывалось малиновое пятно.
   Повернувшись, Хэтер протиснулась за кровать. Она забралась на подоконник,
едва не выронив пистолет. Она почувствовала, как маленькие, но сильные  руки
- руки Рейчел - помогают ей.
   В тот миг, когда она уже была на карнизе, из-за края  кровати  высунулось
дуло ?узи?.
   - Давай же! - умоляла ее Рейчел. -  Пожалуйста!  Сверху  показалось  лицо
Риты. Ее волосы были вымазаны кровью. Она навела  дуло  автомата  на  голову
Хэтер.
   Та выстрелила еще раз, и голова Риты исчезла за кроватью. Ствол  автомата
дернулся вверх, и пули угодили в потолок.
   Хэтер отвернулась и спрыгнула на землю. Последовав  примеру  Рейчел,  она
припала к земле у стены  дома.  Повсюду  гремела  автоматная  и  пистолетная
стрельба. То тут, то там мелькали бегущие фигуры людей.
   Хэтер дернула Рейчел за руку, и они побежали прочь от  дома.  Им  удалось
лишь  добраться  до  первой  линии  кустов,  когда  волна  автоматного  огня
заставила их  упасть  на  землю.  Некоторое  время  они  лежали  неподвижно,
стараясь отдышаться.
   На земле виднелись лужи крови и несколько трупов. Теперь Хэтер  и  Рейчел
удалось разглядеть группу,  атаковавшую  виллу,  состоявшую  из  израильских
?коммандос? и американских морских пехотинцев. Первая волна  нападавших  уже
добралась до виллы и вела бой внутри: об этом свидетельствовала  стрельба  в
доме.
   Человек  пять-шесть  ?коммандос?  стояли,  пригнувшись  с   той   стороны
парадного входа, где находились  Рейчел  и  Хэтер.  Ими  командовал  высокий
израильтянин с квадратными плечами и орлиным носом. Он отдал приказ,  и  его
подчиненные рванулись к двери. Рейчел  была  всецело  поглощена  ходом  боя,
однако внимание Хэтер привлекло нечто иное.
   Она заметила  движение  в  том  самом  окне,  через  которое  им  удалось
выбраться из дома.  Два  человека  вели  рукопашную  схватку  на  внутреннем
подоконнике. Хэтер пригляделась повнимательней.
   В одном из них она без труда узнала Эль-Калаама, другим был израильтянин.
Хэтер увидела, как Эль-Калааму удалось высвободить руку,  и  он  нанес  удар
ребром ладони по шее противника. Тот скорчил гримасу боли, но  не  прекратил
борьбы. Он ткнул Эль-Калаама кулаком  в  солнечное  сплетение.  Указательный
палец главаря террористов описал жестокую дугу. Взвыв от боли,  израильтянин
дернулся вверх в тот миг, когда палец Эль-Калаама вонзился ему в глаз.
   Эль-Калаам ударил  его  еще  несколько  раз  и  отбросил  в  сторону.  Он
схватился было за дуло автомата десантника, но в этот  миг  очередь  прошила
верх оконной рамы.
   Эль-Калаам пригнулся и  еще  раз  потянул  на  себя  МП-40.  Увидев,  что
завладеть оружием ему не удается, он спрыгнул  на  землю.  Автоматный  огонь
преследовал его.
   Он уже готов был нырнуть  в  подлесок,  как  Хэтер  шагнула  на  открытое
пространство из-за куста, за которым она  пряталась  вместе  с  Рейчел.  Она
стояла, слегка расставив ноги,  держа  пистолет  обеими  руками,  вытянутыми
вперед.
   - Стоять! - крикнула она.
   Эль-Калаам обернулся. Увидев Хэтер, он расхохотался.
   - Так это ты, - промолвил он. - Я  думал,  что  тебя  прикончили  в  этой
заварухе. Я послал Риту за тобой.
   - Я убила Риту.
   Улыбка стала медленно сползать с его лица.
   - Малагеза и Фесси тоже.
   - Невозможно. - Эль-Калаам нахмурился. - Кто угодно,  только  не  ты.  Не
охотник на кроликов. Ты  не  знаешь,  когда  надо  стрелять.  -  Он  покачал
головой, - Ты не способна напугать меня. Я ухожу.  Надо  готовится  к  новым
сражениям.
   - Если ты пошевелишься, я убью тебя.
   - Что? - он развел руками. - Ты выстрелишь в безоружного человека?
   - Ты не безоружен, Эль-Калаам. Ты очень  опасен.  Слишком  опасен,  чтобы
тебе было позволено жить дальше. Ты сказал мне, что я убиваю бессмысленно, а
ты нет. - Она  покачала  головой.  -  Ты  заблуждаешься.  Это  ты,  убиваешь
бессмысленно. Не может быть оправдания...
   - Свобода! - крикнул он.
   - Свобода - это всего лишь слово,  используемое  тобой,  чтобы  оправдать
свои злодеяния. Это единственный смысл, который ты вкладываешь в него.  Оно,
как и все остальное, исполняет определенную роль в твоей игре.  Вот  и  все.
Однако  это  не  спасет  тебя  на  этот  раз.  Ничто  не  спасет  тебя.   Ты
перекручиваешь саму ткань жизни так, что потом никто не в  состоянии  узнать
ее. - Она постепенно подходила к  нему  все  ближе  и  ближе.  -  Ты  берешь
цивилизацию за горло и откусываешь ей голову.
   Улыбка опять заиграла на его чертах.
   - Слова, - сказал он. - Одни пустые слова. Они не значат для меня ничего.
- Он поднял руку. До свидания. - Он стал разворачиваться.
   Хэтер нажала на курок пистолета. Он рявкнул; его  ствол  чуть  подбросило
вверх. Сквозь пороховой дым она увидела, как Эль-Калаама отбросило  к  стене
дома. Он покачнулся, сделал шаг и упал на колено, хватаясь за  грудь.  Кровь
сочилась сквозь его пальцы. Недоуменное и недоверчивое выражение  показалось
на его лице. Широко открытыми глазами он смотрел на Хэтер, приближавшуюся  к
нему.
   - Я не..., - начал он. - Я не... Кровь хлынула из его носа и  рта,  и  он
захлебнулся. Закашлявшись, он осел на землю, скользнув  вдоль  стены  виллы.
Его голова откинулась назад; незрячие глаза уставились в ясное голубое небо.
   Хэтер  стояла  над  ним,  целясь  из  пистолета  ему  в  голову.  Рейчел,
выбравшись из укрытия за кустом, подбежала к  Хэтер  и,  прижавшись  к  ней,
закрылась лицом ей в грудь и обвила руками шею.
   Горбоносый командир ?коммандос?  высунулся  из  большого  окна.  Довольно
долго он в немом изумлении взирал на зрелище, открывшееся его глазам.  Потом
его голова исчезла, и изнутри донеслись слова его молниеносных распоряжений.
   Мгновенно дюжина ?коммандос? вынырнула  из-за  угла  дома.  Сам  командир
выпрыгнул прямо через окно.
   - Вы в порядке? - спросил он, глядя на них обеих. - Все  кончено.  -  Его
люди, подоспевшие в тот момент, обступили труп Эль-Калаама.
   Странное выражение, застывшее в глазах Хэтер, растаяло,  и  она  перевела
взгляд с Эль-Калаама на командира израильтян. Один из ?коммандос?, пнув труп
Эль-Калаама, выругался.
   Хэтер уронила пистолет на траву. Затем, нагнувшись, она взяла  Рейчел  на
руки и, повернувшись спиной к суматохе, царившей перед домом, зашагала прочь
сквозь заросли кустов.

Глава 11

   Изображение погасло.
   Однако аплодисменты, начавшиеся с отдельных хлопков, когда красные  буквы
титров поползли по  огромному  экрану,  уже  гремели  вовсю.  Зрители  стали
подниматься с мест. Начавшись где-то в самом центре громадного, забитого  до
отказа зала, этот порыв охватил все новые и  новые  ряды,  пока  наконец  не
осталось никого, кто бы  не  стоял  на  ногах,  бешено  хлопая.  То  и  дело
раздавался громкий, пронзительный свист. Здание  кинотеатра  содрогалось  до
основания.
   Как и предсказал Рубенс, долгожданное событие  состоялось  за  неделю  до
Рождества. Марион довел ленту до ума в срок, и эта премьера открывала неделю
предварительного проката фильма в ?Зигфилде? на 54 стрит к западу от  Шестой
Авеню в  Нью-Йорке.  Билеты  на  все  сеансы  продавались  исключительно  по
предварительным заказам.
   Этот предварительный показ предназначался для нью-йоркской и национальной
прессы. От имени ?Твентиз? Рубенс разослал  в  избранные  общества  наиболее
влиятельных критиков  и  репортеров  Голливуда  приглашения  на  премьеру  и
вечеринку после нее. Однако он все же  предусмотрительно  оставил  для  себя
сотню билетов. Студия клянчила их для  администраторов,  которые  все  равно
никогда не  показывались  на  подобных  мероприятиях,  предпочитая  отдавать
билеты своим секретаршам. Рубенс послал  Берил  в  Нью-Йорк  на  две  недели
раньше,  чтобы  устроить  бесплатную  лотерею  на  трех   самых   популярных
средневолновых радиостанциях.
   Теперь он пожинал плоды своих трудов.  Люди  из  киноиндустрии  славились
своей неотзывчивостью, но Рубенс сделал ставку на их  зрительский  инстинкт.
Это был рискованный шаг, потому что каждый знал, что он затевает.  Почти  за
месяц до намеченного дня он встретился с Берил и  Марионом,  чтобы  обсудить
этот вопрос. Когда он изложил свой план, Марион поначалу принял его в штыки.
Однако, как вполне убедительно указал Рубенс, он  как  режиссер  воспринимал
фильм ближе к сердцу, чем кто-либо другой, и  не  мог  объективно  оценивать
ситуацию.
   В конце концов Марион сдался.
   - Я отдаю свою проклятую жизнь в  твои  руки,  -  сказал  он,  вставая  с
кресла. - Теперь я знаю, что  чувствовала  Мария-Антуанетта,  поднимаясь  по
ступенькам гильотины.
   Рубенс ободряюще хлопнул режиссера по спине и обнял за плечи.
   - Так вот как ты, дружище, воспринимаешь нас! Как революционный трибунал?
И это после столь блестящей работы, только что законченной тобой?  Мой  бог!
Ты, нет - все мы собираемся выпустить  в  свет  самый  кассовый  фильм  всех
времен и народов! - Он стиснул плечи Мариона. - Верь мне. Нам  ведь  еще  не
приходилось  разочаровываться  друг  в  друге,  верно?  И  это  никогда   не
произойдет. Даю тебе слово.
   Даже после таких заверений можно было смело  утверждать,  что  Марион  не
поверил в правоту Рубенса, думала Дайна, наблюдая за публикой, заходящейся в
бурном восторге. Он стал колебаться, это правда. Во всяком случае настолько,
чтобы дать свое согласие. Однако, до настоящего момента, Дайна отлично знала
это, червь сомнения грыз сердце Мариона, не давая ему покоя. В конце  концов
он замахнулся на то, чтобы покорить Америку. Если бы получилась халтура... В
этот вечер с его лица не сходила счастливая улыбка.
   Дайна стояла посредине между Марионом и Рубенсом.
   Впрочем, она весьма туманно ощущала их  присутствие,  словно  находясь  в
доме, населенном привидениями, пожимала руки  призракам.  Единственное,  что
реально существовало для нее  в  этот  момент  -  это  стена  шума,  подобно
приливной волне, вздымавшаяся перед  ней.  Эхо  этого  шума  вновь  и  вновь
накатывалось на нее, пока она, спустившись  вниз  по  длинному  проходу,  не
повернулась лицом к зрителям.
   Услышав свое имя, она повернула голову, стараясь разглядеть  произнесшего
его человека. Однако оно повторялось не одним, не двумя-тремя  устами.  Нет,
казалось, бесчисленное множество людей звало  ее,  и  в  этом  оглушительном
крике ее собственное имя, ставшее таким  невероятно  привычным  для  нее  за
столько лет жизни, приобретало новое  значение,  новую  форму  и  очертания,
новую сущность.
   Вглядываясь в глаза зрителей, она замечала в них  уникальное,  ни  с  чем
несравнимое выражение. На всех лицах:  вытянутых  и  круглых,  невзрачных  и
красивых, полуприкрытых тенью или ярко освещенных огнями  ламп,  она  видела
одно и то же, как если  бы  какое-то  общее  чувство  связывало  этих  людей
воедино, накрыло их, словно знамя, сплавило их в огромное существо с  единым
разумом, сердцем и мечтой. И с трепетом в душе, какого  ей  еще  никогда  не
приходилось испытывать, она сознавала, что является этой мечтой.
   Дайна подняла высокий воротник шубы из канадской рыси. Поджав  губы,  она
выпустила изо рта облачко теплого воздуха, висевшего  перед  ее  лицом  пару
мгновений, прежде чем рассеяться в вечерних сумерках.
   Здесь, в Нью-Йорке, Рождество ощущалось в полной мере. Нити  ярких  огней
зажглись вдоль Шестой Авеню,  а  вдали  виднелись  тощие  ветви  деревьев  в
Центральном  Парке,  похожие  на  разноцветные  метла,  сердито  старавшиеся
прогнать темноту и холод.
   Здесь нельзя было увидеть маек с короткими рукавами и  теннисных  туфель,
открытых спортивных машин или молодых людей, несущих доски  для  серфинга  в
сторону Лагуны.
   Здесь месяц декабрь означал приход зимы, и хотя на улицах не было  снега,
не считая грязной слякоти, превращавшейся в черный и серый лед под  колесами
машин, воздух был таким же морозным, как и в те далекие  годы,  когда  Дайна
жила в этом городе. Вдоль авеню сновали такси с весело  горящими  огоньками,
зазывающими пассажиров, а возле здания на перекрестке с 53 стрит нарядный
   Санта-Клаус из Армии Спасения звенел колокольчиками,  привлекая  внимание
пешеходов к рождественской благотворительной акции. Буквально  в  нескольких
шагах царило оживление у входа в ?Сакс?, открытого несмотря на  поздний  час
для нужд покупателей, спешащих запастись всем  необходимым,  и  светилась  в
блеске праздничных огней церковь святого Патрика.
   Рубенс терпеливо стоял рядом с Дайной на  тротуаре.  Алекс,  находившийся
как обычно вместе с ними, ждал возле открытой задней дверцы лимузина, внутри
которого несколькими мгновениями раньше уже забрался Марион.
   - О чем ты думаешь? - обняв ее за плечи, осведомился Рубенс.
   Взгляд Дайны был устремлен вдоль Шестой Авеню в направлении парка.
   - Ты вряд ли поверишь, если я скажу тебе.
   - Я верю всему, что ты говоришь мне. - Чуть  поежившись,  он  натянул  на
руки перчатки из свиной кожи.
   - Подобная глупость совсем не в твоем духе. Он пожал плечами.
   - Однако это совершенная правда. Ты единственный человек из всех, кого  я
когда-либо знал, не совравший мне ни разу.
   - Однако, может быть, я не всегда говорила тебе полную правду.
   - Это совсем не одно и то же, - медленно возразил он. - Ну а теперь, - он
притянул ее ближе к себе, словно нуждаясь в ее тепле, -  скажи  мне,  что  у
тебя на уме.
   - Я думала об этом городе.
   - Городе? - Он выглядел озадаченным. - Я не понимаю.
   - Прошло почти пять лет с тех пор, как я  видела  его  в  последний  раз,
Рубенс. Целая жизнь. Но теперь, очутившись здесь, я чувствую себя так, точно
никогда не уезжала отсюда. Я наркоманка, и здесь я получаю свою дозу.
   - Не понимаю, - повторил Рубенс.
   - Странно, ты должен был бы понять. Ты ведь сам из Нью-Йорка.  Ты  должен
знать, что значит этот город.
   -  Город  -  это  город.  Дайна.  Он  существует  для  того,   чтобы   им
пользоваться.  Я  не  испытываю  к  Нью-Йорку  ни  любви,  ни  ненависти.  Я
возвращаюсь сюда, когда у меня появляются здесь  дела.  Много  лет  назад  я
уехал отсюда в Лос-Анджелес, потому что там центр кинобизнеса. И я рад,  что
он именно там. Я люблю солнце и тепло. Я  никогда  бы  не  привык  играть  в
теннис в зале и жить на двадцать пятом этаже  какого-нибудь  небоскреба  или
каждый день пользоваться поездами, добираясь в центр города с  Лонг-Айленда.
Впрочем, я возвращаюсь сюда достаточно часто.
   - Но, очутившись здесь, Рубенс, что ты видишь вокруг себя? Просто  стекло
и бетон?
   - Да, - ответил он все так же хмуро. - И все. Больше ничего. Я еду  туда,
куда мне приходится ехать и, находясь в том или ином месте, не скучаю ни  по
какому другому.
   Дайна сказала что-то так тихо, что он не расслышал наверняка. Однако, ему
показалось, что она произнесла всего одно слово: ?Жаль?.
   Нагнув  голову,  Дайна  влезла  в  автомобиль.  Рубенс  почти  сразу   же
последовал ее примеру.
   Алекс, усевшись за руль, включил зажигание.
   - Я не хочу, - сказала Дайна, - ехать  на  вечеринку  прямо  сейчас.  Еще
слишком рано.
   - Берил  договорилась  о  репортаже  с  телевизионщиками,  -  подчеркнуто
заметил Рубенс.
   - Я знаю. Очень хорошо. Она успела раза  четыре  напомнить  мне  об  этом
перед тем, как уехала туда.
   - Только потому что ей пришлось ради этого изрядно потрудиться...
   - Они подождут. - Дайна метнула на него резкий взгляд. - Разве нет?
   Рубенс искоса посмотрел на Мариона.
   - Я не думаю, что они уедут.
   - Конечно. Берил все уладит. Она за это получает деньги.
   - Куда ты хочешь поехать? - тихо осведомился Рубенс.
   - Не знаю. В парк, ладно? Тебе  ведь  тоже  он  нравится.  Алекс  свернул
налево на Шестую Авеню, в мгновение ока пролетел Сентрал Парк Сауз и  помчал
машину навстречу  холодному  черному  вечеру.  Блеск  городских  огней  стал
меркнуть вдали.
   Нарушая молчание, царившее в машине. Дайна сказала:
   - Ты думаешь, что все идет как надо, верно? Что счастливый билет у меня в
кармане? - Она сидела, откинув голову на спинку обтянутого бархатом сидения.
Огни фар проносившихся навстречу автомобилей внезапно вспыхивали,  окрашивая
в серебро ее профиль, и  столь  же  неожиданно  пропадали.  В  эти  короткие
мгновения от вспышек света ее глаза становились похожие  на  два  сверкающих
аметиста;  они  казались  глубокими,  неподвижными  и  озаренными   неземным
сиянием.
   - Притормози, - прошептала она, глядя в окно, - Езжай помедленнее, Алекс.
   Телохранитель  притормозил   на   повороте,   и   их   глазам   предстала
?Таверн-он-зе-Грин?. На деревьях, окружавших бар, висели крошечные фонарики,
похожие на золотые нити.
   - Когда я была маленькой, - сказала Дайна, - и мне становилось грустно, я
ходила в Планетарий наблюдать за появлением звезд.  День  сменяла  ночь,  но
прежде повсюду вокруг обсерватории в  сумерках  выступали  резко  очерченные
силуэты городских зданий. Потом  наступала  ночь.  И  тогда  не  было  видно
ничего, кроме звезд. - Говоря это, она на самом деле думала о другом. О том,
о чем не могла им рассказать, потому что просто не выдержала бы.
   - Я не думаю ничего такого, - возразил Рубенс,  точно  этого  лирического
отступления, посвященного детским воспоминаниям Дайны, и вовсе не было.
   - Как любой из старых, забытых фильмов, все это  сгорит  в  огне.  Каждый
кусочек загорится по краям, и огонь будет постепенно приближаться к  центру,
пока не останется ничего, кроме горсточки пепла, которую унесет прочь  самый
легкий порыв ветра. - Повернувшись к Рубенсу, она призрачно улыбнулась  ему.
- Вот что случится со всеми нами, не так ли, Рубенс? - Она опять улыбнулась,
на сей раз куда более светло. - И знаешь, что я скажу тебе? Все это  чушь  и
ерунда,   выдуманная   каким-то   голливудским    сценаристом,    наполовину
свихнувшимся, выдавая по дюжине сценариев в год.  -  Она  сморщила  губы.  -
Имеет значение и смысл только то, что  есть  сейчас.  -  Однако  собственное
сердце говорило ей иное.
   - Вот почему мы, не задумываясь, хватаемся за новую работу, едва завершив
предыдущую, - вставил Марион. Дайна обняла его и поцеловала в щеку.
   - Видишь какой он, Рубенс? Внутри, под всеми  этими  колючками  он  очень
милый. И мудрый тоже.
   - О да. Просто чертовски гениальный. - Марион вздохнул. - Но ты не поняла
сути, сказанного мной. Похоже,  мы  все  как-то  забываем  про  человеческий
фактор... тот самый элемент, который должен заставлять крутиться все колеса.
Складывается впечатление, что мы просто не в состоянии  научиться  правильно
обращаться с издержками славы. Мы отдаляемся от большинства людей и это лишь
вселяет в нас еще большее чувство превосходства над ними.  Оно  вскармливает
себя само, понимаешь? В глубине души мы все -  злопамятные  дети,  постоянно
бунтующие, отстаивающие свою независимость, которой никогда  не  обладали  в
детстве. - Он изучающе смотрел на своих спутников.  На  его  лице  появилось
странное, особенное выражение. - Психологический вздор, вы  не  находите?  -
Однако, было ясно, что сам он не находил. - Вот почему в конечном  счете  мы
все такие ублюдки, как моя бывшая жена вновь и вновь искусно разъясняла мне.
Однако это означало, что она сама ничем не лучше, так что, в  конце  концов,
она бросила это занятие. - Он рассмеялся. - В своем роде это очень  забавно.
Я превращаюсь в такую  отвратительную  ленивую  свинью  дома.  Иное  дело  -
работа, там это не так.
   - Театр невероятно кружит голову - ничто  не  может  сравниться  с  живым
представлением, - однако со временем, работа в нем начинает очень напоминать
самообслуживание. Театр представляет собой  такую  чудовищную  структуру,  в
которой по самой ее природе все так переплетено, слито воедино,  изолировано
от остального мира. Он становится чересчур удобной, я бы сказал, нишей, и  я
стал замечать в себе лень, вызывавшую у меня само