Дайне
мужества: если она уступит сейчас, то все повторится  еще  и  еще  раз.  Она
никогда не выберется из западни и не обретет власти.
   - Ты не выкинешь меня из картины,  -  сказала  она  твердо,  подумав  про
себя: ?Это единственный для меня способ защитить себя?.
   Лицо Рубенса превратилось в ничего не выражающую маску.
   - Ты слишком сильно хочешь сыграть эту роль, Дайна. Она нужна тебе.
   - Я скорее пойду к Теду Кесселю, чем позволю тебе унижать меня.
   - Отлично. - В его голосе  прозвучали  особые,  не  слышанные  ею  прежде
нотки. - В таком случае ты отстраняешься от съемок.
   На мгновение ей почудилось, что ее сердце перестало биться. Не ослышалась
ли она? Не сон ли это? Но нет. Она ошиблась в расчетах, и Рубенс, как и она,
решил идти до конца.
   Она повернулась молча и пошла к двери,  ведущей  в  холл.  Ее  блуждающий
взгляд упал на изображенного  на  полотне  Эль  Греко  старика,  чье  узкое,
длинное лицо было наполнено  какой-то  сокровенной  мудростью,  а  спокойные
проницательные глаза словно следили за каждым ее движением.
   Сердце Дайны разрывалось на части. Слезы, собравшихся в уголках ее  глаз,
застыли неподвижно, точно она усилием воли не позволяла им скатиться вниз по
щекам. Она могла позволить старому испанскому еврею  с  портрета  видеть  ее
позор, но Рубенсу - никогда.
   Ей вспомнилось другое  пережитое  ею  унижение  и  то  время,  когда  она
заперлась внутри себя от всего мира, и мучения ее стали совсем невыносимыми.
Ища утешения, она в отчаянии вглядывалась в лицо старика. Однако он  не  мог
протянуть ей руку, прикоснуться к ней, он всего лишь молча смотрел на нее, и
во взгляде его выразительных глаз она прочитала  простую,  ясную  мысль:  ?Я
выжил несмотря ни на что. То же самое будет и с тобой?.
   Она уже стояла на пороге гостиной, когда услышала  тихий  голос  Рубенса,
доносившийся до нее словно из иного мира.
   - Пожалуйста, вернись. Я погорячился.  Дайна,  не  отрываясь,  продолжала
смотреть в глаза старика.
   - Ты не можешь простить меня?
   Она обернулась.
   - Почему тебе надо обязательно быть  таким  жестоким?  -  слезы  все  еще
блестели в уголках ее глаз; она не забывала об этом. - Зачем ты  сказал  мне
это?
   - Ты победила. Разве ты не видишь?
   - Победила? Это не поединок.
   - Нет, - спокойно возразил он. - Вся жизнь ничто иное,  как  поединок.  -
Рубенс говорил тоном учителя, обращающегося к школьнику. - Ты знаешь сама.
   - Тогда как я могу победить в борьбе с тобой?
   - Когда я попытался раздавить тебя,  ты  отбросила  меня  в  сторону.  Ты
сказала нет, несмотря на то, что хотела эту роль больше всего на свете.
   - Почти больше всего на свете.
   Он улыбнулся.  Казалось,  минуло  целое  столетие,  с  тех  пор  как  это
произошло в последний раз. Его улыбка была теплой и нежной.
   - Почти, - повторил он вслед за ней. - Это как раз то, что отличает  тебя
от...
   - Шлюх.
   - ... всех остальных. - Он приблизился к ней. - Ты  не  боишься  меня,  -
прошептал он и поцеловал ее в шею. - Именно это мне нужно в женщине. Гораздо
больше, чем ты думаешь.
   - И ты пугал меня, чтобы...
   - Нет, - он покачал головой. - Наоборот, ты испугала меня. В ту  секунду,
когда я увидел, что ты действительно собралась уходить, я понял, что никогда
не допущу этого. Что я сделаю все что угодно...
   - И дашь мне все, что я захочу? - она произнесла эти слова очень тихо.
   - Да, - его голос звучал даже еще тише, чем ее. Рубенс сжал  ее  в  своих
объятиях, зарываясь лицом в ямочке на ее плече.
   Дайна бессознательно подняла руку и запустила пальцы в его густые волосы,
прижимаясь к  нему  всем  телом.  Ее  голова  закружилась  от  необычайного,
восхитительного запаха, окружавшего ее со  всех  сторон,  и  она  припала  к
Рубенсу, точно нуждаясь в поддержке.
   Однако он стремительно скользнул вниз, как будто его тело превратилось  в
поток дождевой воды. Дайна стояла неподвижно, насколько это  было  возможно,
не отрывая руки от его волос. Но едва  почувствовав,  что  он  раздвигает  в
стороны полы ее легкого шелкового платья, она задрожала.
   Она вскрикнула, когда его пальцы принялись гладить внутреннюю поверхность
ее бедер, и затем ощутила прикосновение горячих губ.
   Ее  мышцы  свела  судорога,  и  ноги  подкосились.  С   трудом   сохраняя
равновесие, она то приподнималась, то опускалась в такт движениям его языка,
при этом  все  больше  наклоняясь  вперед,  пока  ее  грудь  не  уперлась  в
напряженные мышцы его спины.
   Ее тело  налилось  свинцовой  тяжестью,  сердце  бешено  колотилось,  рот
приоткрылся и бедра начали конвульсивно подергиваться.
   - О, боже! - простонала  она,  чувствуя  приближение  оргазма,  утопая  в
водопаде наслаждения.
   Потом она легла сверху на Рубенса и нежно ласкала его руками, до тех пор,
пока не увидела, что его взор потускнел от возбуждения. Он глубоко застонал,
когда их пылающие обнаженные тела соприкоснулись, и Дайна вновь задрожала.
   В конце концов, утомленные, они заснули, убаюканные тихим шелестом пальм,
прямо на  ковре  возле  огромного  камина,  облицованного  розовым  и  серым
мрамором.

***

   Дайна проснулась, когда в домах, расположенных  по  соседству,  еще  ярко
горели экраны телевизоров, и взглянула на лицо спящего  Рубенса.  Она  нежно
провела ладонью по щеке там, где виднелся след от  пощечины.  Рубенс  открыл
глаза.
   - Взаимоотношения двух людей, - прошептала она, - не должны  превращаться
в поединок. - Мысленно она  добавила  ?любящих  друг  друга  людей?,  но  не
произнесла этого вслух.
   Рубенс внимательно посмотрел на нее, но не проронил ни звука.
   - Важно, чтобы было именно так, потому  что  этот  город  полон  дураков,
верящих во всесилие денег. Они не понимают, что чем больше ты опираешься  на
свой счет в банке, тем слабее становишься сам, пока наконец  твои  мозги  не
раскисают от долгого бездействия и все принимаемые тобой решения оказываются
не правильными.
   - Воля, - ответил он, - гораздо более могущественное оружие  чем  деньги,
потому что она не теряет своего  значения  при  любых  обстоятельствах.  Она
заключена в тебе самом и не нуждается ни в чем со стороны. Однако  никто  не
может научить тебя пользоваться ей. Чтобы постичь  эту  науку,  надо  пройти
через нелегкие испытания, вроде тех, которые пришлось пережить мне.
   - У обитателей Авеню С в Нью-Йорке не водится лишних денег.  Путь  наверх
из этой проклятой дыры долог и труден, и чтобы преодолеть его  прежде  всего
необходимо выжить.
   Рубенс слегка пошевелился, и  Дайна  почувствовала,  как  напряглось  его
тело, ставшее твердым, точно кусок гранита.
   - Временами я возвращался домой в темноте, потирая окровавленную щеку или
разбитую челюсть... Мне так часто ломали нос,  что  я  сбился  со  счета,  -
Рубенс невесело рассмеялся, издав при этом звук, похожий на лай злой собаки.
- О, как эти украинские ребята любили меня! ?Эй, жид, - кричали они, завидев
меня. - Подойди-ка сюда, жиденок. У меня есть для  тебя  сюрприз?.  Расправа
бывала короткой: удар кулаком под ребра, коленом в пах и кожаными ремнями по
лицу. ?Вот твоя награда за смерть Христа, недоносок!?
   Они избивали меня методично, полные какой-то холодной  ярости,  перенятой
ими от родителей, испытавших на себе чудовищные  зверства  немцев  во  время
войны. Это походило на кошмарный сон: нацизм  продолжал  жить,  несмотря  на
поражение и, обманув смерть, возрождался в детях своих жертв.
   Дайна лежала,  обвив  шею  Рубенса  руками,  чувствуя,  как  его  терзает
какая-то застарелая внутренняя боль. Он молчал так долго,  что  она  решила,
что история закончилась.
   - Их возглавлял, - начал он  вновь  так  внезапно,  что  Дайна  испуганно
вздрогнула, - здоровый парень с  вечно  взъерошенными  волосами  и  голубыми
светящимися глазами. Даже в разгар зимы он носил только рубаху, расстегнутую
нараспашку, из-под которой  выглядывал  серебряный  крестик.  Помнится,  мне
всегда казалось, что парень носил его как напоминание о том, кто он такой.
   - Как бы там ни было,  именно  он  окликал  меня,  наносил  первый  удар,
смеялся, когда я оказывался на земле... плевал мне в лицо.
   - Я пытался сопротивляться, но они были старше  меня,  и  к  тому  же  их
всегда было слишком много. Мать плакала каждый раз, увидев меня  вымазанного
в крови, но не говорила ни слова отцу. Однажды, он  сам,  заметив  сломанный
нос, сжал мои ладони в кулаки с такой силой, что мне стало больно.  ?Ты  еще
не научился защищать себя? - спросил он. - Не забывай, что у тебя тоже  есть
кулаки!?
   - Некоторое время после этого я боялся выходить из дома. Я не сомневался,
что они поджидают меня там, снаружи. Впрочем, я знал,  что  ?они?  не  имели
никакого значения. Здоровый парень с голубыми глазами - вот кто не давал мне
покоя даже во сне, словно являясь наказанием за мои воображаемые грехи.
   - И вот однажды я-таки решился и вышел на улицу. Это была суббота -  дело
происходило летом, и я думал, что они возможно отправились на Брайтон Бич. Я
проходил один квартал за другим, не  встречая  ни  единого  знакомого  лица,
словно чужак в районе, где знал каждую трещину на тротуаре. Пребывая в таком
настроении, я позволил накопившейся во мне злости выйти наружу  и  поднес  к
лицу сжатые кулаки. Мне следовало защитить себя... каким-то образом. Я знал,
что на кулаки мне рассчитывать не приходится, но у меня  имелось  и  кое-что
кроме них.
   В этот момент я поднял голову  и  увидел  белый  ?Каддилак?.  Эта  машина
показывалась в нашем районе раз или два в неделю, и я знал  зачем.  -  Люди,
сидевшие  в  ней,  торговали  наркотиками.  Белый  ?Каддилак?  завернул   на
Ист-Ферст-стрит, а я остановился на перекрестке  у  светофора,  наблюдая  за
автомобилем. Проехав  примерно  треть  переулка,  машина  затормозила,  и  я
увидел, как навстречу ей из тени возле  двери  дома,  сдаваемого  в  аренду,
вынырнула фигура. Я сразу же узнал того самого парня с голубыми глазами.  Он
отдал человеку в  ?Каддилаке?  деньги  и  получил  в  замен  пару  маленьких
бумажных конвертиков.
   На протяжении целого месяца я следил за белым ?Каддилаком?, появляясь  на
Ист-Ферст-стрит. Он неизменно останавливался возле того же самого  дома,  но
голубоглазый парень  больше  не  появлялся.  Иногда  вместо  него  к  машине
подходил кто-то из его товарищей, но  еще  чаще  они  посылали  вместо  себя
кого-нибудь из младших ребят, вертевшихся неподалеку, причем выбирая  всякий
раз нового.
   Следующая суббота выдалась дождливая.  Выскользнув  из  дому,  я  зашагал
вдоль по Авеню С к Ист-Ферст-стрит. По дороге  мне  пришлось  спрятаться  во
фруктовой лавке старика Вцитека, чтобы не попасться на глаза украинцам.  Они
направлялись в центр, как я услышал  из  их  разговора,  в  кинотеатр  Лоува
Деланси. Парня с голубыми глазами среди них не было, и я не знал почему.
   Не теряя времени, я поспешил на  Ист-Ферст-стрит  и,  добравшись  до  его
дома, расположился на крыльце у соседнего подъезда.  Через  десять  минут  я
промок до нитки, а еще через десять дрожал от  холода,  несмотря  на  летнюю
жару. Однако, наконец, я услышал особенное, непохожее  ни  на  какое  другое
урчание двигателя и понял, что белый  ?Каддилак?  уже  завернул  за  угол  и
приближается к своей цели.
   - Машина остановилась, проехав всего лишь на несколько шагов дальше  того
места; где я  стоял.  Боковое  стекло  опустилось,  и  я  услышал  негромкий
оклик: ?Эй, малыш. - Я поднял голову. Сидевший в машине поманил меня к  себе
рукой. - Вот тебе пара баксов, а ты отнеси вот этот сверток в квартиру 6ф  в
этом доме?. Короткий тупой палец  ткнул  в  направлении  дома  голубоглазого
парня.
   - Очутившись внутри здания на лестнице, я аккуратно развернул сверток.  В
нем оказались три бумажных конвертика. Я вновь упаковал их и стал подниматся
на верхний этаж, задыхаясь от вони и духоты. Где-то гремело радио,  заглушая
стук капель дождя на крыше. Спрятав сверток, я постучал в дверь.
   - Он не признал меня в  первый  момент.  Да  и  с  какой  стати?  Он  мог
предположить  появление  кого  угодно,  кроме  меня.  Поэтому  я   терпеливо
дожидался, пока это не произойдет. ?Я вижу, урок не пошел  тебе  на  пользу,
жиденок, - сказал он. - Ну что ж, это дело поправимое?. Он кинулся на  меня,
но я увернулся и отскочил в сторону. ?Я бы не стал спешить на твоем месте, -
ответил я. - Ведь у меня твое ширево?.
   - Разумеется, он был слишком туп, чтобы заподозрить в моих словах правду.
Он не поверил, пока я не высыпал содержимое первого конвертика в раковину  и
не спустил воду. Только тогда он поверил мне. ?Не делай этого, - сказал  он,
- я не могу без него?.
   - ?Однако, твой порошок в руках у жиденка?, - ответил я, доставая  второй
пакет. Прежде мне не доводилось наблюдать, как люди  умоляют  о  чем-нибудь,
стоя на коленях... я имею в виду буквально. Оглядев его, я заметил следы  от
уколов на его руке. Он вызывал у меня непреодолимое отвращение. Я  опорожнил
второй пакет точно так же, как и первый. ?Теперь  остался  только  один?,  -
сказал я. Он поднял на меня глаза, и я увидел, что их  прекрасная  голубизна
исчезла, уступив место грязному коричневатому оттенку.
   - ?Вот, - продолжал я,  помахивая  конвертиком  у  него  над  головой,  -
подарок тебе от жиденка?. С этими словами я уронил конверт  в  его  дрожащие
ладони и, следя за мучительным выражением у него на лице, добавил: ?Я в этом
не слишком хорошо разбираюсь. Но как ты полагаешь,  что  случится  с  тобой,
когда ты вколешь себе то, что я положил туда?? Сказав это,  я  повернулся  и
вышел, но его лицо навсегда запечатлелось в моей памяти.
   В наступившей паузе Дайна ощутила, как его напряжение постепенно спадает.
Его дыхание замедлилось, и она поняла, что он опять засыпает.
   - Рубенс..., - тихо позвала  она.  -  Что  случилось  с  тем  парнем?  Ты
примешал что-то к порошку?
   Он долго не отвечал, потом повернулся и обнял ее так,  как  она  обнимала
его.
   - Какая разница, - произнес он.
   - Как ты можешь так говорить?
   Рубенс прижал ее к себе еще крепче и поцеловал так нежно, что она едва не
расплакалась.
   - Суть истории состоит не в этом, - прошептал он  едва  слышно.  -  Ну  а
теперь засыпай, любимая.

***

   - Власть, - сказал ей Марион, - вот что  притягивает  людей  в  Голливуд.
Здесь сосредоточено больше власти,  чем  в  любом  другом  городе  мира.  За
исключением Вашингтона, конечно. - Он саркастически  хмыкнул.  -  Да  и  там
завидуют тому, сколько у нас денег!
   Они неторопливо прогуливались вдоль ограды съемочной площадки,  время  от
времени оказываясь снизу под объективами  трех  огромных  панорамных  камер,
чудовищные корпуса  которых  вздымались  точно  тела  ископаемых  ящеров  из
первобытного болота.
   - Приехав в Голливуд, я подверг себя как личность суровому  испытанию.  -
Марион, как обычно, говорил с  некоторым  высокомерием,  отделявшем  его  от
простых  смертных,  которым  не  повезло  уродиться  гражданами   Британской
Империи. Тем не менее в  этой  манере  было  что-то  трогательное,  ибо  она
являлась  частью  его  особой  отсталости  -  возврата  к  забытым   идеалам
девятнадцатого века. Всякий, кто общался с ним, не мог отделаться от  мысли,
что Мариона заботят только проблемы и интересы его собеседника. - Я  мог  бы
оставаться в театре до конца своих дней. В конце концов, именно  об  этом  я
мечтал в молодости. Я хотел стать частью Вест Энда и,  разумеется,  Бродвея.
Однако, справедливо утверждение, будто успех меняет каждого. Возьми хотя  бы
себя. После выхода  ?Риджайны  Ред?  твоя  звезда,  так  сказать,  зажглась.
Публика познакомилась с тобой, и это не могло не повлиять на твою жизнь.
   - В моем случае  успех  в  театре  заставил  меня  стремиться  к  чему-то
иному... большему... Я принял решение  проникнуть  в  самое  сердце  власти,
чтобы,  во-первых,  посмотреть,  смогу  ли  я  выжить  там,  и,   во-вторых,
попробовать завоевать ее. - Он взял руку Дайны в свою. - Однако здесь любому
быстро дают понять, что просто выжить в подобных условиях - уже само по себе
достижение и немалое. Многим из великих людей  это  не  удавалось  и  знаешь
почему?
   Площадку начали заполнять актеры  и  другие  члены  съемочной  группы,  и
Марион  потянул  Дайну  за  собой   в   самый   дальний   укромный   уголок.
Остановившись, он взглянул ей прямо в глаза.
   - Потому что в самом начале они забывают обо всем, стремясь к  власти.  -
Его руки чертили в воздухе маленькие  круги,  подчеркивая  каждое  слово.  -
Заполучив ее, они полагают, будто достигли всего. - Голос Мариона  опустился
до шепота, но от этого его речь стала звучать еще более веско и убедительно.
- Это - заблуждение, Дайна. Гораздо тяжелей научиться  разумно  пользоваться
приобретенной властью. - Сказав это, он вдруг погрустнел.  -  Развращает  не
сама власть, но ее невежественное употребление.
   Шум позади них достиг наивысшей ноты. Повсюду суетились люди,  занимавшие
свои места.
   - Моя дорогая, мне кажется, что в  этом  смысле  поправить  что-либо  для
нашего общего приятеля, - Дайна догадалась, что он имеет в виду  Джорджа,  -
уже слишком поздно. Однако ты - совершенно другое дело. Держать его в узде -
безусловно входит в мои обязанности,  поэтому,  если  ты  вновь  попадешь  в
подобную переделку, то просто отойди в сторону и предоставь дело мне.  Я  не
хочу, чтобы ты оказалась втянутой в какие-то склоки. Ты слишком великолепная
актриса, чтобы можно  было  позволить  ммм...  помрачениям  нашего  приятеля
тревожить тебя.
   - Он хочет сыграть эту роль,  и  я  считаю,  что  она  как  нельзя  лучше
подходит ему. Однако  ему  нелегко.  ?Хэтер  Дуэлл?,  вне  всяких  сомнений,
написана для женщины - для тебя  -  и  время  от  времени  его  недовольство
перехлестывает  через  край,  -  он  рассмеялся  на   сей   раз   весело   и
непринужденно. - Он может быть свиньей во всех  отношениях,  но  вместе  вам
удается творить в кадре чудеса. Ты видишь, какой я  хитрец.  Я  показал  ему
пленку, отснятую вчера. И кто бы он ни был, наш приятель, он определенно  не
дурак. К тому же у него хватило мужества признать, что я прав  и  знаю,  что
делаю. - Марион опять засмеялся  и  повернулся  навстречу  к  приближающейся
фигуре. - Джордж! - крикнул он. - Подойди и познакомься заново с первой леди
в нашей труппе!

***

   -  Да,  -  ответил  Эль-Калаам  в  трубку.  -  Совершенно  верно,  мистер
президент. Я  только  что  разговаривал  с.  премьер-министром  Израиля.  Он
побеседовал со своей дочерью и смог убедиться, что она  жива  и  здорова.  В
настоящий момент,  -  он  посмотрел  в  направлении  Баярда  Томаса,  -  ваш
государственный секретарь ведет себя вполне примерно. - Обычно розовое  лицо
Томаса было белее мела. Даже проницательные  голубые  глаза  его,  казалось,
выцвели. Не выдержав, он опустил глаза и уставился  на  собственные  ладони.
Его трясло точно в лихорадке.
   В противоположном конце комнаты на полу, облокотившись спиной  о  книжный
шкаф,  сидел  Джеймс.  Казалось,  ему  стало  немного  легче,  но  его  раны
продолжали кровоточить все так же сильно.  Хэтер  и  Рейчел,  не  отрываясь,
смотрели на него.
   -   Что   вы   сказали,   мистер   президент?   Я   не   расслышал.   Эта
трансатлантическая  линия...  Нет,  это  не  имеет  значения.  -  Эль-Калаам
пристально наблюдал за Томасом, стремясь поймать его взгляд. Государственный
секретарь Соединенных Штатов продолжал разглядывать  свои  трясущиеся  руки.
Вдруг Эль-Калаам улыбнулся.
   - Ваш секретарь наделал  в  штаны,  мистер  президент.  -  Он  прищелкнул
языком. - Весьма постыдное зрелище. - Его лицо вновь посерьезнело, когда  он
взглянул на часы.
   - Сейчас двадцать четыре минуты  одиннадцатого  утра.  Сегодня,  ровно  в
шесть часов вечера я буду  ждать  вашего  звонка  и  сообщения  о  том,  что
тринадцать наших братьев выпущены из тюрьмы  в  Иерусалиме.  После  этого  к
восьми утра завтрашнего дня вам будут пре