то? - не подумав,  ляпнул  было  Борис,  но  встретил
полный изумления взгляд торговки и прикусил язык.
   Главная  улица  города,  Итальянская,  по  мнению  горожан,  должна  быть
известна  всем.  И  человек,  задавший  такой  невежливый  вопрос,  выглядел
подозрительно. Так что Борис, прихватив свои папиросы,  поскорее  устремился
прочь, и, весьма удивленный, вышел-таки вскоре на Итальянскую и  пошел  мимо
закрывающихся магазинов, мимо старой колоннады Гостиного двора,  где  раньше
был огромный ковровый торг.  Он  очень  неудачно  выбрался  на  Итальянскую,
теперь придется пройти е„ всю, чтобы найти Карантинную слободку. Не дело это
- тащиться открыто по главной улице города, когда его, наверное,  уже  ищут.
Но поскольку магазины понемногу закрывались, народу становилось все  меньше,
и Борис решил рискнуть. Рубашка заскорузла от крови и теперь больно царапала
кожу. Руку по-прежнему жгло,  и  голова  снова  начала  болеть.  Он  шел  по
Итальянской, держась ближе к домам, и читал вывески, чтобы иметь  вид  менее
озабоченный.
   "Кондитерский магазин ?Бликнер и Робинзон??.
   "Шоколад, печенье и конфекты?.
   "Дамская парикмахерская ЖОЗЕФ?, и внизу, помельче  и  не  таким  красивым
шрифтом: ?Художественное исполнение  дамских  причесок,  разного  постиша  и
маникюр по последним парижским модам?.
   У ювелирного магазина прямо под вывеской ?Михаил  Серафимчик.  Продажа  и
покупка бриллиантов, золота, серебра и часов? сидел  солдат  с  винтовкой  и
скучал. Заметив Бориса, он посмотрел на него лениво и отвернулся. Борис сжал
зубы и собрал волю в  кулак,  чтобы  не  побежать  опрометью.  Мимо  проехал
фаэтон,  набитый  офицерами  и  визжащими  дамами.  Борис  миновал   дамскую
мастерскую  ?Изящные   корсеты,   удобные   бандажи,   модные   подвязки   и
бюстодержатели по моделям Парижа, мастерская мадам Коко?. У  дверей  стояла,
надо  полагать,  сама  мадам,  необъятных   размеров,   и   грубым   голосом
выговаривала за что-то сторожу. Сторож, пожилой татарин в  войлочной  шапке,
кивал почтительно и кланялся, тряся жидкой бороденкой.
   Время шло, темнело, магазины закрывались.  Оживленная  часть  Итальянской
закончилась. Народу совсем не стало. Пахнуло дешевой едой. Вот и трактир, из
тех дешевых трактиров, где лестница облита сверху донизу не то водой, не  то
помоями.  Буфетчик  с  курчавыми  волосами,  портреты,  намалеванные  смелой
твердой русской рукой, которая не привыкла ни над чем задумываться, зеркала,
украшенные паутиной, и сам паук,  целеустремленно  спускающийся  на  грязную
салфетку. Половые и мальчики, диваны с протертой до дыр  обивкой,  а  сверху
над  потолком  успели  уже  намалевать  портрет  Деникина  во  весь  рост  с
окладистой бородой.
   У крыльца трактира стоял пьяный и некрасиво показывал всем, что водку  он
только что закусывал винегретом. Выскочил половой и  замахнулся  на  пьяного
щеткой.
   От запаха ли обжорки, от раны ли, но Бориса замутило. Слабость накатывала
волнами, очевидно, он потерял все же достаточно крови. Улица  наконец  пошла
вверх, да так круто, что он с трудом передвигал ноги.  Последний  освещенный
домик оказался аптекой, и Борис, плохо уже соображая  от  слабости,  решился
зайти туда. ?Аптека Гринбаума? прочел он машинально на двери, и  дребезжащий
колокольчик пригласил его войти.

***

   На звук вышел из внутреннего помещения старый еврей с  грустными  глазами
больной собаки и вопросительно уставился на Бориса.
   - Укрепляющего какого-нибудь и рану перевязать, - Борису показалось,  что
он произнес эти слова громко, но на самом деле он их едва прошептал.
   - В вашем возрасте, милостивый государь, нужно-таки  заботиться  о  своем
здоровье, - скрипучим голосом начал хозяин  аптеки.  -  Потому  что  в  моем
возрасте о нем заботиться уже поздно. У вас отечность под глазами  и  желтый
цвет лица, это говорит о плохой работе почек.
   "Еще бы, когда так по почкам бить!? - подумал Борис.
   - Правда, учитывая все эти  неприятности,  -  старый  еврей  красноречиво
повел рукой вокруг себя, - вы вряд ли доживете до моих лет.
   Аптекарь подвигал бровями, побренчал склянками и налил Борису  в  рюмочку
чего-то противно пахнущего. Борис  выпил  залпом.  В  глазах  потемнело,  он
пошатнулся и сел на лавку. Аптекарь достал из шкафчика бинт, вату и удалился
внутрь. Борис вытер выступившую на лбу испарину  и  расположился  поудобнее.
Тошнота прошла, в глазах больше не плясали злые мухи. Даже рану жгло не  так
сильно. Он поймал себя на том, что задремывает,  и  стал  читать  плакатики,
развешанные  по  стенам.  Плакатики  были  старые,  выцветшие,  из   прежней
довоенной жизни. На одном предлагалось от запоров, катара, геморроя, вялости
кишок  чудодейственное  средство  КООРИН,  утверждалось,  что  он  абсолютно
безвреден и поможет оздоровиться. На другой картинке была нарисована дама  в
паричке, которая советовала  требовать  всюду  духи,  цветочный  одеколон  и
мыло ?БУКЕТ МАРКИЗЫ? (чудный,  тонкий  аромат  цветов,  парфюмерной  фабрики
товарищества С И. Чепелевецкой  с  с-ми).  Дама  была  бы  хороша,  если  бы
какой-то  шутник  не  пририсовал  ей  кавалергардские  усы.  Третий   плакат
рекламировал АРМАТИН - радикальное  средство  против  гонореи,  излечивающее
окончательно и в короткий срок.
   Борис с интересом исследовал плакаты Слабость  прошла,  и  он  сообразил,
какую сделал глупость, что зашел в аптеку Вдруг он спохватился,  что  прошло
уже много времени, а аптекарь все не выходит И  что  он  там  делает?  И  не
послал ли он кого-нибудь предупредить полицию,  и  теперь,  пока  Борис  тут
благодушествует, в аптеку нагрянет контрразведка, и возьмут  его  здесь  как
миленького.
   Борис вскочил на ноги и прислушался. Из внутреннего помещения  доносилось
звяканье инструментов и звон стекла.
   "Непременно он, подлец, нарочно время тянет?, - подумал Борис, перегнулся
через прилавок, схватил пук ваты побольше и  вышел,  придержав  колокольчик,
чтобы не звякнул. На улице, расстегнув тужурку и рубашку, он приложил вату к
ране. Идти стало легче - мягкая вата  не  царапала  рану.  Кроме  того,  ему
помогло средство, что дал аптекарь, - прибавилось сил, голова не болела и не
кружилась. Солнце село, и в  городе  быстро  становилось  темно.  Освещенная
часть Итальянской осталась позади, домики стали ниже  и  стояли  реже.  Окна
прикрывали ставни, так что Борис еле видел перед собой дорогу.
   "Черта ли найдешь в такой темноте, а не водокачку!? - сердито подумал  он
и зашагал быстрее.
   Дорога забирала влево и в гору, и  наконец  он  увидел  на  холме  силуэт
водокачки. Внизу у холма белели мазанки,  каждая  окружена  была  забором  в
человеческий рост. Борис запутался, с какого края от  солеварни  отсчитывать
пятый дом, сунулся наугад, наткнулся на колючий куст и был  облаян  собакой.
Слыша в собачьем лае  угрозу,  залились  все  собаки  Карантинной  слободки.
Заборы были высоки, калитки все заперты - в  слободке  не  любили  случайных
гостей.
   Обычно в слободах  живут  старухи,  которые  гадают  на  картах  и  кофе,
старухи,  которые  пьянствуют,  и  старухи,   которые   берутся   вылечивать
всевозможные болезни В этой же Карантинной  слободе  жили  железнодорожники,
которых деникинское командование  приказало  снять  с  насиженных  мест  под
Курском, посадить  семьями  в  теплушки  и  привезти  к  Черному  морю.  Эти
железнодорожные куряне обжились в Феодосии на карантине, стали здесь  совсем
своими и обратно ехать не собирались. Теперь  они  занимались  или  продажей
овощей, ягод, молока, или перетаскиванием тряпок из слободы на толкучку, где
за гривенник сбрасывался весь этот хлам и покупались  продукты,  необходимые
для поддержания жизни.
   Чувствуя, что опять теряет силы, Борис отсчитал от того места, где стоял,
пятый дом и стукнул в калитку.
   - Чего надо? - прорвался сквозь лай мужской голос.
   - К Марфе Ипатьевне, - безнадежно ответил Борис  и  не  успел  удивиться,
когда калитка отворилась и тот же невидимый голос пригласил.
   - Заходи уж!
   Опомнился он, уже сидя в крошечной прохладной кухоньке на стуле. Ласковые
женские руки разрезали на нем рукава тужурки и рубашки.
   - Водички бы, тетенька, - простонал Борис.
   Хозяйка подала ему ковш воды и наклонилась низко. Борис со стыдом увидел,
что она ещ„ женщина не старая, несмотря на по самые брови повязанный  платок
и две скорбные складки у рта.
   - Тоже ещ„ нашел тетеньку, - сердито гудел мужской голос.
   - Да не бубни ты, Саенко, а посвети лучше, - рассердилась хозяйка.
   Она обмыла рану, наложила какой-то мази и туго завязала чистой холстиной.
   - Что там?
   - Да ничего, царапина сильная, до свадьбы  заживет.  Ахметка,  на-ка,  во
двор отнеси, завтра сжечь надо. - Она протянула  в  угол  остатки  Борисовой
одежды.
   В углу кухни шевельнулось  что-то  -  собака  или  ещ„  какой  зверь,  но
оказалось это ?что-то? мальчишкой лет десяти. Мальчишка посматривал  хитрыми
раскосыми глазенками и улыбался.
   -  Иди,  иди,  басурман,  -  Саенко  нагнулся,  чтобы  легонько  шлепнуть
мальчишку, от резкого движения керосиновая лампа в его руке зачадила и  чуть
не погасла?
   - Тише ты, черт косолапый! - вскрикнула хозяйка.
   Марфа Ипатьевна усадила Бориса на лавке, сама вышла куда-то и вернулась с
чистой рубашкой и форменным кителем железнодорожника.
   - Надень-ка, милый, - обратилась она к Борису, - в самую пору тебе будет.
Это мужа моего покойного вещи, не для кого беречь-то теперь.
   Борис перехватил ревнивый взгляд Саенко, тот засопел сердито и  уселся  в
углу чистить картошку Хозяйка помогла Борису надеть рубашку,  он  благодарно
погладил е„ руку Женщина улыбнулась ему белозубо и сразу помолодела  лет  на
десять, потом подошла к столу и прикрутила чадящую лампу.
   - Ох и подлый народ эти караимы, - гудел  в  углу  Саенко,  по-старушечьи
тонко срезая кожуру с  крупной  картофелины,  -  ведь  клялся,  что  керосин
хороший. Я ему говорю: если опять плохого керосина продашь, сволоку  тебя  в
контрразведку. Клянется, бородой своей трясет? Но я так думаю, что все равно
разбавляет. Ох и подлая же нация?
   Вернулся со двора Ахметка, сощурил глаза на свет лампы и  замычал  что-то
быстро, размахивая руками.
   - Немой он, - пояснила хозяйка в ответ на вопросительный взгляд Бориса, -
но слышит и все понимает. Подобрал его Саенко в порту,  сирота  он.  Аркадий
Петрович  с  ним  занимается  иногда,  говорит,  что  вылечить  можно.  Что,
Ахметушка, идет он?
   В ответ раздался скрип калитки. Собака на  Горецкого  не  залаяла,  видно
знала, что свои.
   Борис поднял тяжелую голову и увидел в дверях Аркадия Петровича.
   - Сидите, сидите, Борис Андреевич, -  Горецкий  понял  его  движение  как
попытку встать при появлении старшего, - сидите, вы устали и,  как  я  вижу,
ранены. Саенко, ужин готов?
   - Так точно, ваше высокоблагородие! - гаркнул Саенко.
   "Высокоблагородие? он выговаривал  скороговоркой,  и  получалось  у  него
?сковородне?. Горецкий кивком головы  пригласил  Бориса  пройти  в  комнату.
Комнатка тоже была маленькая, но очень чистая, и пахло  в  ней  свежестью  и
душистыми травами.
   - Однако, Аркадий Петрович, неужели вы  помните  мое  имя?  Как,  кстати,
прикажете вас называть? По прежнему званию вас  следовало  титуловать  ?ваше
высокородие?, как статского советника, теперь вы стали ниже чином,  когда  в
военную службу перешли - ?высокоблагородием? величать?
   - Ах, голубчик, оставьте, я и раньше-то этих величаний не любил. Что  чин
теперь ниже, так ничего удивительного - в Добровольческой  армии  полковники
рядовыми служат. А зовите меня Аркадием Петровичем -  проще  и  не  подлежит
уценке. Вот Саенко - человек традиций, зовет  меня  ?сковородием?  и  ни  на
какие новации не поддается. Правда, Саенко?
   Саенко  вошел  следом  за  хозяйкой,  неся  в  руках  миску  с  дымящейся
картошкой. Марфа Ипатьевна собрала на стол, ступая  неслышно,  но  уверенно.
Чувствовалось, что не будь здесь  Бориса,  она  села  бы  за  стол  на  свое
хозяйское место, как случалось не раз. Но  сегодня  она  только  внимательно
окинула глазами стол, проверяя,  не  забыла  ли  чего,  и  вышла,  повинуясь
невысказанному желанию подполковника.
   - А насчет того, что имя ваше помню, - продолжал Горецкий, -  так  это  у
меня профессиональное. Хороший преподаватель каждого своего  ученика  должен
помнить, иначе грош ему цена. Если в ученике личность видишь - как же  можно
его забыть? Вы ешьте, ешьте, тюрьма наша гостеприимством известна.
   Борис вспомнил, что голоден, и набросился на еду. Однако, немного  утолив
голод, он не удержался от вопроса:
   - Отчего? отчего вы помогли мне, Аркадий Петрович?
   Горецкий вздел на нос пенсне, сразу став как будто домашнее и знакомей, и
проговорил с некоторой долей смущения:
   - Как же мне не помочь одному из прежних своих учеников?
   Затем,  снова  сбросив  пенсне  и  став  из  профессора   подполковником,
продолжил:
   - Ситуация у нас  непростая.  Мы  в  Крыму  только  второй  месяц,  здесь
действует множество подпольных групп и организаций самого  разного  толка  -
кто-то не вполне враждебен  Добровольческому  движению,  но  есть  и  крайне
опасные. Здесь же, в Крыму, действует агентура  многих  иностранных  держав.
Антон Иванович - я имею в виду Деникина - наиболее близок с англичанами, они
весьма помогают нам деньгами и оружием. Турецко-германские агенты, напротив,
ведут здесь опасную и враждебную нам игру. От нас рукой подать до Батума,  и
хоть оттуда турки ушли в январе, там, разумеется, их агентура чувствует себя
как  дома.  Генерал  Кук-Коллис,  английский  генерал-губернатор  Батума   и
прилегающих к нему областей, давно пытается покончить с турецким влиянием  в
Аджарии, и мы всемерно стараемся ему помочь Но турки не теряют надежду опять
занять Батумскую область, ведь ровно год назад,  в  августе  восемнадцатого,
она была отдана Турции приказом султана ?на вечные времена? И вот, из Батума
прибыл связной английской секретной службы со  списком  турецких  агентов  в
Крыму и, по иронии судьбы, его-то как раз и находят убитым в  вашем  номере.
Понятно, что контрразведка не может  остаться  в  стороне  Произведенный  на
месте убийства обыск не дал результатов: список агентуры пропал.
   Борис порывисто поднялся. Кровь прилила к его лицу.
   - Аркадий Петрович, Богом клянусь, не убивал  я  этого  человека,  и  про
список ничего не знаю!
   - Не волнуйтесь, голубчик! - Горецкий успокоительно  похлопал  Бориса  по
руке.
   Он снова стал профессором, пенсне посверкивало у него на носу.
   - Я вам верю.  Я  научился  в  людях  разбираться,  поэтому  и  попал  на
теперешнюю свою службу. Но внешние обстоятельства дела говорят, к сожалению,
не в вашу пользу. Как случилось, что убитый господин оказался в одной с вами
комнате?
   Борис смущенно развел руки и ответил:
   - Я и сам порядком удивлен? Несколько дней только прибыл  в  Феодосию  из
Ялты, никого здесь не знаю?
   - А позвольте спросить, с какой целью  путешествуете?  -  Горецкий  задал
этот вопрос тоном скучающего попутчика, но Борис видел,  с  каким  интересом
смотрели его глаза сквозь пенсне.
   "Не верит, - пронеслось у него в голове, - считает подозрительным?.
   - Я не путешествую, я сестру ищу, - сухо ответил Борис. - Видите ли,  так
получилось, что летом семнадцатого Варя, сестра моя младшая, гостила у тетки
в имении Горенки, Орловской губернии Она болела зимой сильно,  вот  тетка  и
увезла е„ лето на воздухе пожить. А осенью - сами знаете, что случилось,  от
них никаких вестей, я сам застрял в Петрограде - мать слегла,  никак  е„  не
мог оставить. Прошлым летом мать похоронил и решил сестру искать,  у  нас  с
ней больше никого нету Как добирался - страшно вспомнить.  По  дороге  тифом
болел, еле выжил. Под Орлом чуть красные не мобилизовали. Приезжаю в Горенки
- а там ни Вари, ни тетки Аглаи, ни самого  дома  уж  нету.  Егерь  знакомый
рассказал, что усадьбу летом восемнадцатого сожгли, но  тетка  с  Варей  ещ„
раньше на юг решили подаваться Решил и я - на юг.  По  дороге  махновцы  три
раза поезд грабили, в  степи  спасался.  Так  ползком  и  фронт  перешел.  В
Николаеве встретил жучка одного - клянется, что видел Варвару. Якобы  тетка,
Аглая Тихоновна, от сыпняка померла, а Варю взяло  к  себе  семейство  одно,
Романовские? Вроде бы они в Ялту собирались. Обыскал я все гостиницы в  Ялте
- безрезультатно? Теперь вот сюда приехал? Ох,  простите,  отвлекся  я.  Так
вот, остановился я третьего дня в этой, с позволения сказать,  гостинице,  а
вчера привязался ко мне этот господин. Представился Георгием  Махарадзе,  но
по его речи я сомневаюсь, что он грузин. И стал он меня всячески уговаривать
сесть с ним в карты? Я вообще не играю, а в нынешнее время совершенно уже не
до карт, но отвязаться от него не было никакой возможности. Пришлось играть?
После  лакей  гостиничный  -  тот  самый   Просвирин,   что   позже   привел
штабс-капитана с его разбойниками, принес нам  вина.  Махарадзе  заказал.  И
выпили-то совсем немного, а только я больше ровным счетом ничего не помню?
   - Так-так, - Аркадий Петрович сочувственно покачал головой, -  трудненько
вам  будет  убедить  непредвзятых  людей   в   истинности   такой   истории?
Единственно, что могло бы спасти вас и оправдать  в  глазах  властей  -  это
поимка настоящего убийцы. Однако, боюсь, что не так это будет просто. Честно
скажу, что нет у нас в этом деле никакой зацепки.
   Саенко  постучал  деликатно  и  внес  большой  кипящий  самовар.  Аркадий
Петрович налил себе и Борису крепкого чая.
   - Чрезвычайно удачно было бы, - продолжал он, накалывая сахар  маленькими
кусочками, - если бы самому вам удалось содействовать в поимке виновника; но
для этого вы должны быть  на  свободе,  с  развязанными  руками.  Как  этого
добиться -  ума  не  приложу.  Хотя  у  меня  и  есть  некоторое  влияние  в
контрразведке, однако же не  так  оно  велико,  чтобы  под  одно  мое  слово
отпустили человека, против которого свидетельствуют такие весомые улики.
   Борис открыл было рот, чтобы спросить, какой же  все-таки  пост  занимает
подполковник Горецкий в контрразведке, но передумал. Он чувствовал в  словах
Горецкого какую-то подоплеку и двойственность. Несомненно же, что ещ„ там, в
контрразведке, подполковник Горецкий, увидев Бориса, уже принял решение  ему
помочь таким нетрадиционным способом, то есть он дал ему незаметно денег для
побега. Для чего же  теперь  он  затеял  весь  этот  разговор?  К  чему  он,
собственно, клонит?
   Аркадий Петрович задумался на  некоторое  время.  Опять  Борис  поразился
перемене, происшедшей с его  лицом:  черты  потеряли  мягкость  и  приобрели
чеканность профилей на старых римских монетах.
   - Позвольте полюбопытствовать, - неожиданно спросил Борис, - а почему  вы
в такой, простите, дыре живете? Ведь вам, Аркадий Петрович, по  должности-то
вполне приличная квартира полагается, в центре города.
   - А мне, голубчик Борис Андреевич, здесь удобнее, чтобы не на виду.  Мало
ли какой гость зайдет?
   Голос был профессорский, а вид - совсем другой, и от этого обычные  слова
приобретали иной смысл.
   - Итак, слушайте и не перебивайте. Здесь,  в  Феодосии,  несчетное  число
контрабандистов, которые за плату отвезут человека хоть к черту в  пекло,  а
уж в Батум - и говорить нечего: там сейчас для них просто рай. Я дам вам ещ„
денег, - только теперь уже не ?колоколов?, контрабандисты их не возьмут,  им
теперь турецкие лиры подавай. И с документами что-нибудь придумаем.
   Аркадий Петрович вытащил из портмоне несколько хрустящих купюр и протянул
их Борису. От такого оборота дела Борис несколько растерялся и спросил:
   - Но почему - в Батум? Что мне там делать?
   - Первое дело, дорогой мой - там вы будете свободны.
   - Но зачем мне свобода в Батуме? Мне нужна свобода передвижения здесь,  в
Крыму, мне нужно  найти  хоть  какой-то  след  Вари?  или  получить  твердую
уверенность, что искать бол