ударил Лизу ножом, потому что некогда  было  доставать  и  распутывать
шелковый шнурок. К тому же от ярости  у  него  сильно  дрожали  руки.  После
этого, не оглядываясь, он пошел к двери и осторожно выглянул в коридор.  Там
никого не было, но  поблизости  раздавались  голоса.  Господин  Вэнс  сделал
несколько крадущихся шагов по коридору и скрылся в полумраке коридора.

***

   Борису пришлось довольно долго сидеть в колючих кустах, потому что  выйти
не было никакой  возможности  -  кругом  сновало  множество  солдат.  Вэнса,
разумеется, не нашли,  и  понемногу  переполох  утих.  Тогда  Борис  ползком
отодвинулся подальше и осторожно встал на ноги. Вряд  ли  при  такой  охране
Вэнс решится повторить свою попытку.
   Сейчас нужно найти Лизу и выбираться отсюда своими силами, потому  что  с
бандитами из кофейни у него теперь нет  ничего  общего.  За  деньги,  десять
тысяч турецких лир, они выполнили свои обязательства -  перебили  нападавших
на миссию турок. Разумеется, есть и среди них раненые и убитые, но потери  в
таком деле неизбежны, господа бандиты относятся к этому философски.
   Борис  сориентировался  на  местности  и  побежал  к  флигелю,  где  жили
сотрудники миссии. На улице к тому времени совсем  стемнело,  никто  его  не
заметил. Флигель никто не охранял, да там никого и не было, потому  что  все
побежали  к  главному  зданию  миссии,  привлеченные  переполохом.   Длинный
безлюдный коридор, третья комната от угла?
   Он осторожно приоткрыл дверь и позвал:
   - Лиза?
   Ответом ему был слабый стон.
   Она лежала на полу возле окна - маленькая скорчившаяся фигурка в турецком
платье Руки е„ пытались что-то сделать с поясом.
   - Борис, - прошелестела она, - ты пришел?
   - Что с тобой, что? - он наклонился резко и, видимо,  причинил  ей  боль,
потому что Лиза закусила губы, сдерживая стон.
   - Помоги мне? Вытащи его?.
   Только тут он увидел, что выше широкого пояса, прямо  под  грудью  торчит
рукоятка ножа.
   - Вэнс?
   Она прикрыла глаза, подтверждая. Горькое отчаяние охватило Бориса.  Опять
он пришел слишком поздно, не сумел защитить единственное в  мире,  существо,
которое его любило.
   - Вытащи его, - шептала Лиза, - мне так мешает.
   Он сдернул с постели все  подушки  и  подложил  Лизе  под  голову.  Потом
ухватился за нож и одним рывком вытащил  его.  Кровь  хлынула  из  раны.  Он
присел возле девушки на колени, понимая, что сделать уже ничего нельзя  -  с
такой раной Лиза проживет не больше пятнадцати минут, - Вэнс бил наверняка.
   - Не больно, - прошелестела Лиза и вздохнула.
   - Девочка моя, Лиза? - Голос его дрогнул.
   - Поцелуй меня, - попросила она одними губами.
   Борис наклонился к ней и вдруг увидел в е„ глазах ужас  и  опасность.  Он
схватил в руки валявшийся рядом нож, но обернуться не успел, потому что  шею
его захлестнул тонкий шелковый шнурок.
   Вэнс, выйдя из флигеля, увидел, что на улице стемнело, и сообразил, что в
темноте его белый колониальный сюртук  будет  слишком  заметен,  поэтому  он
решил вернуться в комнату Морли, пересидеть  там  до  ночи,  переодеться,  а
потом уходить, когда все вокруг успокоится.
   На долю секунды раньше, чем шнурок успел затянуться, Борис, забросил  нож
за плечо и полоснул наугад, стараясь попасть в руку, которая держала шнурок.
Очевидно, ему это удалось, потому что сзади послышалось: ?Шейс-с-с!?  -  как
будто шипела разъяренная змея.
   Бог ли решил в этот раз позаботиться о жизни Бориса,  либо  же  господину
Вэнсу изменила его всегдашняя сноровка, но он на миг выпустил из  порезанной
руки шелковый шнурок. Этого мига Борису было достаточно,  чтобы  обернуться,
вскочить на ноги и с размаху всадить широкий  немецкий  нож  Вэнсу  прямо  в
живот. Закаленная  сталь  вошла  в  человеческую  плоть,  мягко  преодолевая
упругое сопротивление.
   Борис подержал в руках нож, потом отпустил его и оттолкнул от  себя  тело
Вэнса. Тот упал на пол уже мертвым. Борис поглядел на его лицо,  на  остатки
грима, из-под которого выглядывали рыжие волоски, и повернулся к  Лизе.  Она
глядела на Бориса открытыми глазами, в которых не было жизни. Она умерла.
   Борис посидел немного возле девушки, потом прикрыл ей глаза, поцеловал  в
лоб и перекрестил Он переложил е„ на постель и закрыл  покрывалом.  Вряд  ли
англичане пригласят священника, но похоронят все же, не бросят так.
   Затем Борис подошел к Вэнсу и посмотрел на свои руки. Вот этими руками он
только что всадил нож в живого человека. Борис вспомнил это ощущение,  когда
нож мягко входил в тело. Он, Борис, стал убийцей?
   И ничего, у него не случилось обморока, его даже не тошнит, как  тогда  в
море, когда он пристрелил анархиста. Мало того,  если  бы  понадобилось,  он
зарезал бы Вэнса ещ„ раз, без колебаний.
   М-да-а, очевидно, после смерти Лизы он стал другим человеком.  Но  сейчас
некогда  заниматься  самокопанием.  Плохо  одно:  Вэнс  убит,  а  это   была
единственная связь с турками. И  теперь  Борис  так  и  не  узнает,  кто  же
предатель,  как  зовут  турецкого   агента,   что   служит   в   деникинской
контрразведке. Хорошо было бы Вэнса допросить, но он не дал Борису времени.
   Борис расстегнул сюртук на мертвом теле и вытащил  из  кармана  бумажник.
Так, английский паспорт на имя Морли, это он взял  здесь,  а  вот  и  бумаги
самого   Вэнса.   Удостоверение   итальянского   коммерсанта,   тут   что-то
по-грузински. Среди множества визитных карточек и разных бумажек Борис нашел
почтовую  открытку.  Написана  она  была  по-русски,  и  это  привлекло  его
внимание. Борис  поднес  открытку  ближе  к  свету.  Характерным,  необычным
почерком, с сильным наклоном влево на открытке было написано:
   "Графиня прибыла третьего,  наутро  скончалась  от  инфлюэнцы.  Завещание
утеряно. Кузен?.
   Внимательно рассмотрев открытку, Ордынцев нашел на ней почтовый  штемпель
Феодосии с датой четвертого августа. Очень интересно - открытка из Феодосии,
отправлена четвертого числа. Именно тогда Бориса и взяли в контрразведку  по
подозрению в убийстве Махарадзе. Не следует ли читать открытку так:
   "Махарадзе прибыл третьего, наутро убит. Список турецких агентов, что был
при нем, пропал. Кузен?.
   То  есть  не  Кузен,  а  имя  человека,  который  служит  в   деникинской
контрразведке и работает  на  Вэнса,  то  есть  на  турок.  Очевидно,  между
Феодосией и Батумом у турок есть постоянная  связь,  но  данный  случай  был
неординарный,  и  агент  воспользовался  почтой,  понадеялся  на   шифр.   И
действительно, если бы Борис не нашел эту открытку именно у Вэнса и не  знал
всей  подоплеки,  никому  бы  и  в  голову  не  пришли  никакие  подозрения.
Подумаешь, старуха-графиня скончалась! Эка невидаль! Сейчас в Крыму  умирает
столько старых графинь - хоть каждый день ?Пиковую даму? ставь!
   Как бы там ни  было,  эта  открытка  -  ?единственное,  что  Борис  может
предъявить Горецкому в Феодосии. Да, после смерти Лизы и  Вэнса  ему  больше
нечего делать в Батуме. Он вспомнил своего случайного собеседника в кофейне,
который клянчил на косушку, и поморщился. Как бы не кончить тем же! Нет  уж,
он поедет в Крым. И разберется с Горецким, поможет  ему  найти  предателя  и
этим снимет с  себя  подозрение  в  убийстве  Махарадзе.  А  потом  займется
поисками Вари.
   Он открыл  шкаф  и  обнаружил  там  военную  форму,  надо  полагать,  она
принадлежала мистеру Морли. Френч был узковат в плечах, и рукава коротки, но
в темноте авось никто не заметит. Зато бриджи  пришлись  впору  -  в  бедрах
Борис был узок, а поскольку бриджам положена была длина по колено, то  и  не
видно было, что коротки. Борис надел ещ„ чистые гетры, а  ботинки  и  так  у
него были английские, форменные. Это  оказалось  очень  кстати,  потому  что
обувь мистера  Морли  не  подошла  бы  ему  никак  -  несчастный  задушенный
переводчик имел маленькие, почти женские ноги.
   Борис сунул в карман френча бумажник Вэнса, свой наган, а нож прикрепил к
поясу Жалко было оставлять такое отличное оружие, оно может ещ„ пригодиться.
Усмехнувшись, прихватил он и шелковый шнурок - на память.  Бросив  последний
взгляд на тело Лизы, накрытое покрывалом, он осторожно приоткрыл дверь.
   В коридоре по-прежнему никого не было,  но  голоса  звучали  близко.  Вот
пробежали несколько  солдат,  гремя  ботинками  Борис  дождался,  когда  они
скрылись за углом, поглубже надвинул  на  лоб  фуражку,  которая  тоже  была
маловата, и устремился следом.  Поскольку  от  всеобщего  переполоха  все  в
миссии передвигались только бегом, вид бегущего офицера никого не удивил. На
улице было совсем темно, Борис быстро миновал освещенные участки  и  скрылся
за деревьями парка.
   Вот показался каменный забор, белеющий  в  темноте.  Забор  был  высокий,
метра два высотой. Борис  перешел  на  шаг  и  осторожно  продвигался  вдоль
забора. Колючей проволоки он наверху не заметил - англичане  понадеялись  на
высоту забора, да и вообще были достаточно легкомысленны.
   Наконец Борис нашел то, что искал - рядом с забором росло дерево, судя по
шуршанию жестких листьев - магнолия. Она давно отцвела, сбросила свои  белые
цветы размером с тарелку и теперь отдыхала, дожидаясь следующего лета.  Если
бы такое большое  дерево  росло  снаружи,  англичане  приняли  бы  меры,  но
поскольку магнолия росла на  территории  миссии,  никого  не  беспокоила  е„
близость к забору.
   Борис без труда взобрался  на  дерево,  перебрался  с  него  на  забор  и
огляделся.  Был  виден  вход,  возле  него  толпились   солдаты,   подъехали
мотоциклисты. Очевидно, все были заняты отъездом грузинских  представителей.
Сочтя момент удобным, Борис повис на руках и спрыгнул на мостовую. Никто его
не окликнул, и он пошел в сторону порта, выбирая улицы потемнее.
   Долго блуждал он по городу. Возбуждение от боя прошло, и  теперь  Борисом
овладела огромная усталость. К тому же смерть  Лизы  была  на  его  совести.
Разумеется, она сама хотела ему помогать, да и неоднократно  давала  понять,
что жизнью своей не дорожит нисколько, но где-то в глубине души Борису  было
горько: ?Не уберег, не уберег??
   Боясь встречи с английскими солдатами, он пробирался  к  порту  окольными
путями, и к тому времени, когда дошел до кварталов лавок и складов у  самого
моря, они все уже были пусты, и никого не было  на  улицах,  чтобы  спросить
дорогу. В некоторых оконцах, прикрытых ставнями,  мерцал  слабый  свет  -  в
Батуме народу много, а жилья мало, так что многие лавочники  живут  в  своих
Лавках. Но никак нельзя было ломиться в лавку в английской военной  форме  -
не откроют, да и под подозрение попадешь.
   Борис устал до изнеможения, ноги гудели от ходьбы. Кружа  между  лавками,
он уже потерял ориентацию, слышал  только,  как  внизу  шумит  море.  Он  не
заметил,  как  свернул  в  сторону  и  оказался  вовсе  уж   в   необитаемом
пространстве. Его окружали длинные дощатые сараи без окон. Вокруг не было ни
души. Он выбрал закуток между строением непонятного вида и сваленными в кучу
досками, лег прямо на землю, подложив  под  голову  чурбачок,  прикрыл  лицо
фуражкой и провалился в глубокий и тяжелый сон.

Глава восьмая

   Бряцанье шпор ходило горбясь,
   Преданье прятало свой рост.
   Б. Пастернак. ?Высокая болезнь?

   Борису снился  Петроград,  февраль  семнадцатого.  Он  сидел  в  коридоре
университета на подоконнике и зубрил римское право. До  экзамена  оставалось
не больше двух дней, а эта допотопная дрянь совершенно не запоминалась.
   За окном раздалось громкое  тарахтенье.  Борис  обрадовался  передышке  и
выглянул в окно. По улице ехал странный грузовик, за ним - ещ„ один, набитый
вооруженными людьми. Люди были самые разные - бок о  бок  сидели  солдаты  и
студенты,  солидные  господа  и  серьезные,  добротно   одетые   путиловские
рабочие?
   По коридору пробежал знакомый студент, крикнул  на  бегу,  что  в  городе
беспорядки. Потом прозвучало куда более грозное слово ?революция?.
   Борис отложил учебник с облегчением - надо полагать, экзамена  теперь  не
будет? Этот мелкий повод заставил его обрадоваться революции.
   Все высыпали на улицы. Вдалеке  раздавались  редкие  выстрелы,  проходили
группами и поодиночке расхлябанные солдаты в расстегнутых шинелях, у  многих
штатских были красные банты на груди.
   Вдруг, рядом посыпались и зазвенели стекла. Люди разбежались  в  стороны,
один Борис замешкался, пока не дошло до него,  что  это  ударила  пулеметная
очередь. Все смотрели на него с уважением, будто это от  смелости  он  стоял
под огнем не шелохнувшись, а не от глупости и неопытности.
   Борис шел по городу, удивленно оглядываясь по сторонам.  В  воздухе  было
странное  радостное  возбуждение  -   чувство,   будто   начались   какие-то
неожиданные каникулы. Об экзамене можно было забыть надолго.
   Он шел  и  постепенно,  сквозь  радость  и  опьянение  свободой,  начинал
чувствовать почти во всех встречных  людях  злую  разнузданность.  Принялись
бить витрины, грабить магазины, избивать целой  толпой  кого-нибудь  одного,
беззащитного, беспомощного.  На  каждом  шагу  стояли  ораторы  и  говорили,
говорили пламенными лживыми голосами - говорили откровенную  льстивую  ложь,
спекулируя красивыми словами - ?народ?, ?Россия?, ?свобода??
   Народа Борис не видел - на улицах были  только  разные  темные  личности,
дезертиры, уголовники, пьяные хулиганы.
   "И это - та самая революция, о  которой  так  долго  мечтали,  так  много
говорили? Неужели революция - это только возможность безнаказанно грабить  и
избивать тех, кто слабее тебя? И неужели каждый человек  остается  человеком
только до тех пор, пока за ним присматривает государство, пока ему  угрожает
наказание - а чуть угроза наказания отступает, как  в  человеке  просыпается
первозданная ненасытная дикость??
   Борис  шел  по  улице,  не  разбирая   дороги,   подгоняемый   горячечным
возбуждением, и видел всюду одно и то же: напыщенные речи  лживых  ораторов,
бесчинства пьяных толп, грабежи.
   Возле  большого,  ещ„  недавно  красивого  магазина  он   замедлил   шаг.
Зеркальные витрины были вдребезги разбиты, осколки сверкали под  ногами  как
бриллианты. Из низкого окна, хрустя сапогами по этим  бриллиантам,  выбрался
здоровенный небритый детина, согнувшийся под тяжестью награбленных вещей. Он
нес какие-то кофты, платки, материи целыми  штуками  и  радостно,  плотоядно
улыбался. Борису он подмигнул, как ?своему?, и проговорил сиплым баском:
   - Что смотришь? Иди, бери тоже. Там много  всего,  тебе  хватит.  Что  не
идешь-то? - он повысил голос, видя, что Борис окаменело стоит перед  ним.  -
Ты что, спишь, что ли?

***

   Разбудил его чей-то кашель и негромкие голоса. Не  открывая  глаз,  Борис
мгновенно вспомнил все, что произошло накануне  и,  хоть  шею,  затекшую  от
неудобного положения (еще бы, деревянная  чурка  никак  не  может  считаться
мягкой подушкой) невыносимо ломило, сдержался и не стал шевелиться.
   - И лежит, и лежит, - слышал он хриплый шепот. - Давно я за  ним  смотрю.
Не то спит, не то пьяный сильно, не то по голове ему дали.
   - Если бы по голове  дали,  то  и  раздели  бы,  -  авторитетно  возразил
простуженный бас. - А так  -  все  обмундирование  цело.  А  ботинки  на  ем
хорошие, крепкие? Я бы взял ботинки-то.
   Голоса стали слышнее, видно, их обладатели понемногу придвигались  ближе.
Боше приоткрыл один глаз и взглянул из-под фуражки. Рядом с ним сидели  двое
портовых нищих - из тех, кого жизнь загнала на самое дно. Один прокашлялся и
засипел:
   - Погоди ты с ботинками-то.  Карманы  бы  обшарить  да  тикать,  пока  не
очухался. Иди, пошарь, а я посторожу.
   - Ишь какой скорый нашелся! А вдруг он очувствуется  да  драться  начнет?
Англичане хороши драться-то, они все больше боксой? Третьего дня один солдат
ихний троих итальяшек возле веселого дома отделал.
   - Может? дать ему доской  по  голове,  для  верности-то?  -  нерешительно
предложил сиплый.
   - И так хорошо. Вон лежит, не шевелится. Давай, ищи деньги.
   Чужая рука неуверенно полезла в карман френча. Борис  вдруг  сел  рывком,
схватив чужую руку и встряхнув как следует е„ обладателя.
   - Пусти! - заныл тот, даже и не пытаясь вырваться - силы у него  были  не
те.
   - Спокойно, парни, ничего вам плохого не сделаю.
   Услышав чистую русскую речь, нищие от удивления успокоились.
   - Вот и мне повезло - на соотечественников нарвался, - усмехнулся  Борис.
- Значит, так сделаем: за то, что вы меня обокрасть  хотели,  я  на  вас  не
обижаюсь. А только денег у меня все равно нету. Ботинки мне самому нужны,  а
вот если проводите меня к лавке Костаропулуса, то френч отдам, и фуражку.
   - На что нам фуражка? - заныл было сиплый, но  Борис  достал  из  кармана
шелковый шнурок покойного Вэнса и примотал запястье нищего к своей руке.
   - Не хочешь фуражку - не бери, - покладисто согласился  он,  показав  как
будто случайно широкий немецкий нож.
   Это решило дело, - нищие  безропотно  поковыляли  рядом.  Идти  до  лавки
Костаропулуса было далеко - ночью Борис все равно не нашел  бы  е„.  Наконец
дошли. Лавка по раннему времени была ещ„ закрыта.  Борис  поверил  на  слово
своим новым знакомцам, развязал шнурок и без слова снял  с  себя  английский
френч, вытащив предварительно все из карманов. Взамен  сиплый  протянул  ему
свою старую робу.
   Борис  не  хотел  появляться  в  лавке  в  английской  военной  форме   -
неизвестно, как отнесутся  контрабандисты  к  английскому  офицеру,  вернее,
известно как - плохо.
   Нищие юркнули в переулок и исчезли.  Борис  тихонько  стукнул  в  окошко.
Выглянул заспанный грек и сделал вид, что не понимает русскую  речь.  Однако
он несомненно отреагировал на имя Спиридон, пролопотал что-то и махнул рукой
к морю.
   Борис спустился к берегу  и  сел,  глядя  на  волны.  Там,  в  пяти  днях
плавания, Феодосия. Ему нужно туда.
   - Здравствуй, господин хороший! - кликнул его знакомый голос.
   - Спиридон! - Борис вскочил на ноги. - Ты когда отплываешь?  Меня  возьми
собой.
   - С отплытием пока неясно, - нахмурился Спиридон. - Команды  не  хватает,
осту позавчера сильно порезали в кабаке, не сможет он скоро в море выйти без
матроса никак, двоих на фелюгу ало.
   - Возьми меня третьим, - неожиданно для самого себя предложил Борис.
   - А сможешь? - серьезно спросил Спиридон. Он окинул  Бориса  внимательным
взглядом, прищурился  насмешливо  при  виде  рваной  нищенской  робы,  потом
взглянул в глаза и, очевидно, заметил в них что-то  новое,  потому  что,  не
дожидаясь ответа, сам сказал:
   - Сможешь. - И пошел лавке.
   Борис двинулся за ним.

***

   Плавание прошло спокойно. Сперва мальчишка,  так  похожий  на  греческого
бога Мана, сердился на неумелость Бориса и покрикивал на  него  по-гречески.
Но поскольку  Борис  по-гречески  не  понимал,  а  оттого  не  обижался,  то
мальчишке быстро надоело ругаться. Все время дул ровный  попутный  ветер,  и
фелюга, распустив парус, летела как на крыльях. Борис  с  радостью  вдавался
физической работе, она помогала ему прийти в себя. Ночами он лежал, глядя  а
звезды. Здесь, наедине с  морем,  он  обрел  если  не  покой,  то  жизненный
стержень. Соленый ветер выдул из души все метания  и  страхи  недоучившегося
студента. Давно пора было перестать плыть  в  мутных  волнах  революционного
хаоса и обрести цель. Поиски сестры до сих пор были его  целью.  Но  что  он
сделает, когда найдет Варю? Куда он приведет е„,  на  что  будет  кормить  и
одевать? Как защитит е„ от всех - белых, красных,  зеленых?  Возвращаться  в
Петроград,  в  их  старую  квартиру?  Пустят  ли  туда?  Небось  заняли  уже
большевички? Да не в этом же дело! Жить под властью большевиков,  ждать  все
время, что придут или заберут прямо на улице. Не  понравится  этим  харям  -
пьяным матросам, бородатым дезертирам, - что одет чисто, что бреется  каждый
день, что носовым платком мама с детства пользоваться научила? Нет, туда  он
ни за что не вернется. Ладно, об этом у него