рь я
каторжник,  прикованный к живой четырехлапой тачке,  которая к тому же
все  понимает.  Я не могу никуда уехать - один вид чемодана вызывает у
него истерику.  Хочу или не хочу, здоровый или больной, я должен вести
его гулять.  Я не могу отлучиться из дома больше, чем на восемь часов,
я - увы!  - не могу совершить  ни  одного  безнравственного  поступка,
потому  что  этот  поганец  не  спускает  с  меня  глаз,  а  я не могу
развращать его невинную душу...
     Бой и в самом деле неотступно следил взглядом за хозяином. Голова
его,  как стрелка компаса, всегда была повернута к обожаемому полюсу -
хозяину.  Даже если Федор Михайлович сидел в кухне,  а Бой спал тут же
рядом,  он спал в полглаза.  Глаз всегда был только полузакрыт, зрачок
плавал,   закатывался   куда-то   в   дремоте,  но  время  от  времени
останавливался и вперялся в Федора Михайловича:  "Ты тут?  Тут..." - и
снова уплывал в сон.
     Однажды у Федора Михайловича была  высокая  температура,  и  тетя
Сима со свойственной ей категоричностью сказала:
     - Никуда вы не пойдете!  Это же,  простите,  дикость -  ходить  с
температурой. Антон отлично выгуляет Боя.
     Антон надел ему ошейник,  взял поводок, но Бой не хотел уходить с
лестничной  площадки,  рвался  в  комнату.  Потом  природа взяла свое:
жалобно поскуливая,  он ринулся вниз.  В какие-нибудь  пять  минут  он
сделал  все  свои  дела и бросился в подъезд.  Антон,  боясь отпустить
поводок,  полетел следом, как лодчонка на буксире у торпедного катера.
Дом  был  построен экономично - без лифта,  но Антон взлетел на третий
этаж,  будто экспрессом.  Он был в мыле,  растрепан и  растерзан.  Бой
поднялся  на дыбы,  всей тяжестью тела обрушился на дверь и начал свою
молотьбу хвостом вокруг хозяина.
     - Загонял  он тебя?  - сказал Федор Михайлович.  - Он,  наверное,
подумал, что ты собираешься увести его.
     Потом Бой  привык  и,  уже  не  опасаясь,  охотно  ходил гулять с
Антоном, но, если хозяин сидел дома, прогулки были короткие, скучные и
крайне деловитые.
     Окрестные ребята были  покорены  сразу,  хотя  поначалу  едва  не
разразился скандал. Что делают в летние дни мальчишки на всех улицах и
во всех дворах?  Читают книги, чинно беседуют о прочитанном, пережитом
или  о  судьбах мира?  Нет,  они играют в футбол.  Их ругают прохожие,
проклинают водители машин,  преследуют дворники,  за  разбитые  стекла
дают  взбучку  родители,  но  все  это отскакивает от них,  как мяч от
штанги. Без устали, в самозабвенном упоении азарта они лупят по мячу с
утра  до  ночи,  видя в себе будущих Яшиных,  Лобановских и Татушиных.
Чоколовские мальчишки ничем не отличались от других, а положение у них
было   даже   выгоднее:  улицы  здесь  еще  только  намечались,  дворы
отсутствовали и каждый пустырь,  если только строители не  изрыли  его
ямами и не завалили мусором, мог служить футбольным полем.
     Федор Михайлович приехал в субботу вечером, а в воскресенье днем,
когда он повел Боя гулять,  Антон пошел с ними.  Бой деятельно обживал
новые места - камни,  штабеля досок,  груды кирпича и  мусора,  -  но,
когда они повернули за угол дома,  исчез.  За домом был пустырь,  а на
нем орава ребятишек без лада и  склада,  но  с  тем  большим  усердием
колотила  ногами  по  мячу.  В  эту ораву ворвался черный ураган.  Что
произвело  большее  впечатление  -  величина,  внезапность  появления,
скорость  бега  или разинутая клыкастая пасть?  Как бы там ни было,  в
несколько секунд всех бесстрашных нападающих, несгибаемых защитников и
твердых,  как  скала,  вратарей сдуло с пустыря.  Вопли ужаса сиренами
прорезали воздух.  Бой никого не преследовал.  Он сколько мог  разверз
пасть,  ухватил  мяч  и,  гордо  вскинув  голову,  затрусил к хозяину.
Сиреноподобные вопли дошли  по  адресу.  В  открытых  окнах  появились
испуганные лица взрослых, раздались панические крики:
     - Что?..  Что  такое?..  Кто  это  там?..  Собака?..  Какая   там
собака!..  Я вам говорю,  она бешеная...  Безобразие!.. А если медведь
бешеный,  по-вашему,  лучше?..  В  милицию  надо  позвонить...  А  где
хозяин?.. Плевать на хозяина, пристрелить, и все... - И на все голоса,
на все лады перепуганные родители  начали  выкликать  своих  Игорьков,
Юрочек, Петек и Мишек.
     Федор Михайлович окинул взглядом  орущее  многоликое  собрание  в
окнах, нахмурился и резко скомандовал:
     - Бой,  ко мне! Дай мяч! (Мяч шлепнулся на подставленную ладонь.)
Идем, хулиган.
     Они вышли на середину пустыря.
     - Эй, футболисты, не бойтесь!
     Из-за груд кирпича,  штабелей леса показались головы неустрашимых
героев кожаного мяча.
     - Чего вы попрятались? Идите сюда.
     - Как  же,  очень  надо...  Чтобы  полатал,  да?..  Заберите свою
собаку!..
     Переговоры продолжались  довольно  долго.  Наконец  самые храбрые
вылезли из укрытий,  но остановились в  изрядном  отдалении,  чтобы  в
случае чего немедля дать тягу.
     - Вы не бойтесь, ребята, он зря не трогает. Просто он очень любит
играть в футбол.
     - Ну да, рассказывайте...
     - Вот увидите. Становитесь в круг и пасуйте друг другу. А главное
- не бойтесь. Ну, начали...
     Федор Михайлович поддал ногой мяч - Бой метнулся за ним. Когда он
уже настигал его,  Антон отбил дальше.  Бой заметался по кругу. Ребята
старались  как можно скорее и подальше отбить мяч.  Не потому,  что им
нравилась эта игра,  а чтобы поскорей отдалить от себя мяч  и  летящее
следом  за  ним страшилище.  Они боялись и потому часто промахивались.
Тогда Бой бросался на мяч,  захватывал его в пасть и,  победно вскинув
голову, распушив хвост, бежал по кругу. Федор Михайлович отбирал мяч и
снова пускал в игру.  Мало-помалу футболисты успокоились, стали меньше
бояться и лучше бить.  Бой метался в кругу, бросался мячу наперерез, а
если тот шел поверху,  подпрыгивал и отбивал  носом.  Ребята  орали  и
визжали,  но  уже  не  от  страха,  а  от  восторга.  Федор Михайлович
улыбался,  Антон сиял.  Это, конечно, была не его собака, но вроде как
бы и его - из их квартиры.
     С тех пор он увязывался за Федором Михайловичем каждый раз, когда
тот  вел  Боя  на  прогулку  или  в  город  за  покупками.  Тетя  Сима
выговаривала Антону, но Федор Михайлович становился на его сторону:
     - Серафима Павловна,  он мне нисколько не мешает.  Даже удобно: я
захожу в магазин, а он держит Боя, или наоборот.
     - Бой держит Антона?
     - Или меня.
     Бой очень  любил такие прогулки.  Гордо вскинув голову,  он чинно
вышагивал между ними и с  любопытством  ко  всему  присматривался.  Им
любовались  и  восхищались:  "Ну  и собака!..  Ох,  какой красавец!" -
раздавалось то с одной,  то с другой стороны. Бой поворачивал голову к
говорившему  и невозмутимо шагал дальше.  Стоило им остановиться,  как
вокруг собиралась толпа.  Все хотели знать, что за порода, сколько ему
лет,  сколько  он  весит,  ученый  он  или неученый.  Федор Михайлович
терпеливо отвечал,  хотя вопросы - всегда одни и те  же  -  очень  ему
надоели.
     Восторгались не все.  Почти всегда находилось  два-три  человека,
которые  спрашивали,  сколько он съедает,  недоумевали,  зачем держать
такую собаку, или даже зло добавляли: "Лучше бы кабана кормил..."
     - Вот дураки! - негодовал Антон.
     - Конечно,  люди небольшого ума, - соглашался Федор Михайлович, -
Но  дело  не  только  в  этом.  Из  них попросту вылезает кулак.  Если
чего-нибудь нельзя сожрать или заставить  на  себя  работать,  они  не
понимают,  зачем  оно  существует.  Кулаков  уничтожили,  но  кулацкой
психологии еще достаточно.  И не обязательно в  селе,  в  городе  тоже
хватает.  Случается,  она  лезет  и  из  так  называемых образованных.
Помнишь, как у Андерсена насчет позолоченной свиной кожи? "Позолота-то
сотрется,  свиная  кожа  остается..." Когда я слышу:  "Лучше бы кабана
кормил",  так и кажется,  что говорит это кабан,  который хочет, чтобы
его кормили...
     Федор Михайлович не заставлял Боя работать,  он рвался сам.  Если
хозяин  нес  в  руках  сумку,  пакет,  книгу,  Бой настойчиво старался
отобрать и,  еще горделивее вскинув голову,  нес  сам.  Главной  своей
обязанностью он считал охрану.  По натуре Бой был миротворец.  Если на
улице дрались мальчишки или собаки,  он бросался между ними и разгонял
в  разные  стороны.  Хулиганы,  орущие,  размахивающие  руками  пьяные
вызывали  у  него  ярость.  Шерсть  на  холке  вздымалась,  обнажались
вершковые  клыки,  и  тут  нужно было изо всех сил держать поводок - в
желании охранить хозяина он мог зайти далеко... При этом он никогда не
рычал,  не лаял и вообще не разводил переговоров,  а просто бросался с
утробным ревом.
     Он вообще  почти никогда не лаял.  Впервые Антон услышал Боев лай
только через несколько месяцев.  Боя полюбили в доме,  к нему привыкли
соседи, поэтому, когда Федору Михайловичу пришлось уехать на несколько
дней,  он мог оставить Боя,  не опасаясь,  что тот будет голодным  или
невыгулянным.   Увидев  чемоданчик,  Бой  обезумел.  Он  вился  вокруг
хозяина,  тыкался ему в руки,  подпрыгивал,  чтобы лизнуть, и умоляюще
заглядывал в глаза.
     - Ничего,  брат,  не поделаешь,  - сказал Федор Михайлович.  - Со
мной нельзя. Я скоро вернусь. А гулять с тобой будет Антон.
     Бой оглянулся на  Антона,  вильнул  хвостом  и  снова  с  мольбой
уставился на хозяина.
     - Да не могу я тебя взять! Понимаешь? Нельзя со мной.
     Федор Михайлович присел перед ним, взял обеими руками его голову.
Бой изловчился и мгновенно облизал ему все лицо.
     - Ну  ладно,  ты никаких резонов знать не хочешь,  - махнул рукой
Федор Михайлович и ушел.
     Бой стал  у  входной  двери,  наклонил  голову  так,  что большое
лопухастое ухо отвисло,  и прислушался к удаляющимся шагам.  Потом  он
наклонил  голову в другую сторону,  отвисло второе ухо.  Шаги затихли.
Бой поднял голову и...  бухнул.  Это был не бас,  а басище. Лестничная
клетка  отозвалась  гулом.  У  Антона  звенело в ушах,  отдавалось под
черепом. Испуганная тетя Сима выскочила из комнаты, вслед за ней вышли
мама и папа.  Все заговорили разом,  пытались его успокоить, но Бой не
обращал на них внимания и бухал, сотрясая дом. Буханье его становилось
все   выше,  жалобнее  и  закончилось  плачем.  Он  замолчал  и  снова
прислушался.  Хозяин не возвращался. Он лег в прихожей носом к двери в
"крокодильей",  как говорил Федор Михайлович,  позе:  положив морду на
пол между широко раздвинутыми лапами. Так он лежал почти все время, не
сводя  глаз  с двери.  Когда наступала пора гулять,  он покорно шел за
Антоном,  но  гулял  мало,  неохотно  и,   подгоняемый   надеждой,   с
удовольствием возвращался домой.  Хозяина не было, и Бой снова ложился
носом к двери.  Он не хотел играть,  ничего не ел,  лишь изредка шел в
кухню, лакал воду и снова возвращался в переднюю. Его не привлекали ни
сахар, ни мясо, ни даже любимое лакомство - косточки. Так продолжалось
три  дня,  пока не вернулся Федор Михайлович.
     Тогда Бой залаял снова.  Едва не сбивая хозяина с ног, он излизал
ему  лицо,  потом  поднял голову и забухал,  но уже совершенно иначе -
обиженно и укоризненно,
     - Обиделся, старик? - Бой продолжал лаять. - Что поделаешь, жизнь
не соткана из одних удовольствий...
     Бой перестал  лаять,  но  еще  долго  в  глотке  у  него урчало и
клокотало.  Только когда Федор Михайлович сел в  кухне  к  столу,  Бой
подошел к своей кастрюле и вылизал ее дочиста. Антон положил перед ним
груду накопившихся костей. Кухню наполнил громкий треск и хруст.
     - Такие кости,  - сказала тетя Сима, - а он хрупает, как печенье.
Я с ужасом думаю,  что будет,  если ему  в  пасть  попадет,  например,
рука...
     - Боюсь,  будет нехорошо,  - согласился Федор Михайлович. - Лично
я, как говорится, в долю в таком случае не войду...

3

     - Ты  собираешься  в  Антарктиду,  в  Заполярье,  на  необитаемый
остров?  Впрочем,  остров там,  кажется,  есть,  но тебе на нем делать
нечего...  Стало  быть,  барахло  - прочь.  Из всего оборудования тебе
нужны главным образом глаза и уши.  Зубы тоже пригодятся. Что касается
одежды,  предписывается  форма  номер один:  трусы.  Днем и ночью.  На
всякий случай прихвати башмаки,  куртку.  Ну и штаны.  Штаны, пожалуй,
нужно.   Для  представительства  и  дипломатического  протокола.  Все!
Остальное не понадобится или найдется на месте.
     - А носовые платки?
     - Дорогая Серафима Павловна,  насморк - штука домашняя. В полевых
условиях  его  не  бывает,  верьте  моим сединам.  Там не бывает также
гриппа, бронхита и прочих городских радостей.
     - Но спать он на чем-то должен?!
     - Пуховых перин не обещаю,  зато  гарантирую  неизмеримо  лучшее:
ворох свежего сена.  Ну и отыщем какое-нибудь рядно.  Что еще человеку
нужно,  если пузо у него набито,  ноги гудят и сами складываются,  как
перочинный нож, а глаза слипаются без клея "БФ"?
     Антон был совершенно согласен с  Федором  Михайловичем.  Впрочем,
что сейчас ни скажи Федор Михайлович,  Антон принял бы с восторгом.  В
самом  деле,  зачем  ему  рюкзак,  да  еще  чемодан,  да  еще   сумка?
Единственное, что его огорчило, - пришлось оставить компас.
     - Если ты  в  лесу  не  научишься  ориентироваться  без  компаса,
заблудишься и с ним.  И не воображай,  что ты едешь в джунгли.  Я ведь
знаю, в голове у тебя сейчас каша и сапоги всмятку: пампасы и лампасы,
саванны и гаваны...  Так вот: мангровых зарослей там нет, охотников за
черепами тоже,  единственные лианы - повилика,  а употребление  любого
огнестрельного  оружия,  включая  лук и стрелы,  запрещено.  Ясно?  Ты
будешь жить совершенно нормальной человеческой жизнью,  если только не
захочешь ходить на четвереньках.

     Кондукторша попалась    добрая,   не   побоялась   ни   Боя,   ни
постановлений, и до окраины они доехали на задней площадке трамвайного
прицепа.  Здесь  следовало ловить попутную машину.  Машины шли одна за
другой, но Федор Михайлович руки не поднимал.
     - Нам  открытая  не  годится.  Мы  пять-шесть часов на солнцепеке
выдержим,  а Бой нет.  Вон какая шубища,  да еще черная.  В два  счета
схватит тепловой удар.
     Только во второй половине дня неподалеку остановился  грузовик  с
фанерной  халабудой  в  кузове.  Водитель  был  небрит  и  зол.  Из-за
пустяковой формальности он не получил груза и вдобавок целый  день  не
ел.  Он  не  стал  ничего  слушать,  хлопнул  дверцей  кабины и ушел в
закусочную.
     - Человек  -  создание  сложное,  -  сказал  Федор Михайлович.  -
Довольно часто путь к его сердцу идет через желудок,  - и тоже ушел  в
закусочную.
     Минут через пятнадцать они вышли.
     - Порядок,  -  сказал  Федор  Михайлович.  Он  забросил рюкзаки в
кузов,  откинул задний борт.  - Давай!  - сказал  он  Бою,  прихлопнул
ладонью по дну кузова. - Барьер!
     Бой слегка  пригнул  голову,  вскинулся   и,   как   подброшенный
катапультой, взлетел в кузов.
     Угрюмое лицо водителя слегка прояснилось.
     - Зверюга! - сказал он с уважением. - Из цирка?
     - Точно, - ответил Федор Михайлович и подмигнул Антону.
     - Чудак,  -  сказал водитель,  поднимая задний борт,  - надо было
сразу сказать. Он волка осилит?..
     Грузовик зарычал, затрясся и, отчаянно скрипя фанерной халабудой,
выехал на шоссе.  Окраина  все  быстрее  побежала  от  них,  умаляясь,
полезла вверх - машина шла под уклон;  потом деревья у моста заслонили
ее,   лес   расступился,   отодвинулся   от   дороги,   по    сторонам
распластывались то зеленые,  то уже желтеющие поля. Кузов встряхивало,
раскачивало,  из-под него стремительно вылетала  серая  лента  дороги,
сужалась в узенькую полоску, в нитку, а горизонт неторопливо сматывал,
прятал и ее, и поля, и перелески.
     Смотреть на  дорогу,  обгоняющие  машины  очень интересно,  но от
качки и толчков голова шла кругом, хотелось пить, сидеть было жестко и
неудобно.  Антон устал,  слегка отупел,  и даже областной центр, через
который они проезжали, оставил его равнодушным.
     За городом  булыжная  мостовая  нырнула в лог к маленькому мосту.
Машина остановилась.
     - Все,  - сказал водитель,  откидывая борт,  - мне налево, вам на
асфальт прямо.  Не цапнет? - спросил он, отступая в сторону, когда Бой
спрыгнул и бросился к ближайшему кусту. - А медведя он подужает?
     - В первом раунде,  - сказал Федор Михайлович.  -  Спасибо,  будь
здоров.
     Машина ушла.  Бой забрался под мост,  жадно и громко лакал воду в
маленьком ручейке.
     - Давай-ка умоемся и пожуем.  Хвала Серафиме Павловне, сегодня от
голода не пропадем.
     Они расположились в кустах, неподалеку от дороги. Бой лег рядом и
внимательно следил за каждым их движением.
     - Что, старик, тоже проголодался? - Федор Михайлович достал кусок
сырой телячьей головы. - На, получай свою косточку.
     Бой деликатно взял из рук мясо,  отошел в сторонку и  лег.  Через
несколько минут Федор Михайлович оглянулся:
     - Ты что не ешь?.. А где собака? Бой, ко мне!
     Бой выбежал  из  кустов  и  остановился перед хозяином,  изъявляя
полную готовность служить.
     - А где косточка? Зарыл? Вот поганец!.. Его, видно, укачало, есть
не может и спрятал про запас.  Что ж, нам теперь сидеть здесь и ждать,
пока  у  тебя  появится аппетит?  Или бросим косточку?  А где ее потом
взять?
     Преданно глядя на Федора Михайловича, Бой вилял хвостом.
     - Тогда вот что:  раз ты не хочешь,  Антон сейчас пойдет и  съест
твою косточку.
     "Вгав!" - отчетливо произнес Бой.
     - Вот тебе и "вгав"... Где косточка? Пошли, Антон.
     Бой отступил,  повернулся и  бросился  в  кусты.  Антон  и  Федор
Михайлович пошли следом. Бой стоял возле одиночного дерева и смотрел в
их сторону. Когда они подошли ближе, он лег и зарычал.
     - Не отдашь? Только через твой труп? А ну, вставай!..
     Федор Михайлович оттащил упирающегося Боя, разгреб рыхлую землю и
достал перепачканный кусок мяса.
     - Вот видишь,  а  ты  еще  хочешь  тягаться  с  человеком,  царем
природы.
     Солнце склонялось к западу,  уже не жгло так  нестерпимо,  и  они
забрались  в  первый  попутный  грузовик.  За  несколько километров до
Ганешей одиночными деревцами,  куцыми, жиденькими перелесками к дороге
начал подбираться лес.  Ветлы и сосенки,  как любопытные ребятишки, то
подбегали вплотную,  то, оробев и застыдившись, разбегались, прятались
по  лощинам,  показывая  оттуда  только взлохмаченные ветром вихры.  А
дальше еще растрепанные,  но уже плотные ватаги повзрослев  толпились,
не  разбирая  ни  лога,  ни увала,  и вот уже стеной стали по сторонам
зрелые богатыри,  разбросали могучие узловатые  корневища,  расставили
широченные  плечи,  развесили  до  земли  седые бороды,  накрыли тенью
шоссе.  Машина вихляла в узком  коридоре  просеки.  Удесятеренное  эхо
подхватывало рычание мотора,  швыряло,  мяло,  глушило повторами.  Оно
убегало,  возвращалось, настигало, оглушало, но вся эта трескотня, шум
и  гром  метались  внизу,  на  дне коридора,  а стволы были недвижны и
равнодушны,  кроны недосягаемы и тоже неподвижны, только остроконечные
макушки еле заметно покачивались под легким ветром.
     Ганеши от  двух  убогих  магазинчиков  у  дороги  карабкались  по
косогору  и скрывались за ним.  Лес нехотя расступился,  оставив место
неширокой, заросшей кустарником пойме. Путаясь меж кустами, извивалась
и петляла по ней река. Слева за мостом на изволоке стояли бело-красные
руины большого, как дворец, двухэтажного дома.
     - Там  помещик  жил,  Ганыка,  -  сказал Федор Михайлович.  - Всю
округу в кулаке держал. Все его было.
     - И лес?
     - В первую очередь.
     Километра через  два Федор Михайлович постучал по кабине,  машина
остановилась.
     - Дальше  пешком  пойдем,  тут близко.  Спасибо!  - крикнул Федор
Михайлович водителю.
     Они вскинули рюкзаки на плечи и зашагали по обочине шоссе.
     Бой бежал вдоль строя деревьев, принюхивался и фыркал.
     - Вот  он,  - сказал Федор Михайлович.  - Мне о нем рассказывали.