риву.  Бой вильнул хвостом, повернул к девочке свою
широко раскрытую, хакающую пасть.
     - Игорь! - взвизгнула мать и в отчаянии зажмурилась.
     Отец шагнул было к дочери,  но,  видя,  что собака  не  проявляет
враждебных намерений, засмеялся.
     - Смотри, Машка, придется тебе заняться перевоспитанием матери...
В самом деле,  Валя, хватит прятаться, вылезай. Поедим - и пора ехать.
Может, и ты с нами? - сказал он Антону. - Присоединяйся давай...
     - Спасибо,  я не хочу есть,  - сказал Антон.  Есть он хотел, и на
газетах были разложены очень вкусные вещи,  но он стеснялся  и  вообще
считал, что в такой ситуации неудобно. - Вот если только у вас, может,
кости какие остались? Для собаки...
     - Кости?  По-моему,  в жареном мясе обязаны быть кости...  Ну-ка,
Машка, держи, угощай нового приятеля.
     Мужчина вырезал из куска мяса изрядную кость, протянул дочери. Та
заковыляла с ней к Бою.  Бой  заранее  лег,  следя  за  приближающимся
угощением,  облизнулся. Машка стала на четвереньки и сбоку заглядывала
ему в рот.
     - Папа,  па!  - закричала она. - У него жубы! Во! - И, как ТОЛБКО
могла, широко раздвинула руки.
     - Ну, это ты врешь, не приучайся врать даже в восторге. И вообще,
хватит восторгов, иди ешь...
     Антон тихонько свистнул Бою и пошел дальше,  к маленькому пляжу у
излучины.  Они поплавали,  полежали, подсыхая, на песке, а когда пошли
обратно, хозяева "Волги" собирались уезжать.
     - Ну, сторож, принимай хозяйство, - сказал мужчина.
     - Я не сторож, а доброволец.
     - Тем лучше, заслуга больше.
     Вокруг машины все было прибрано.
     - Ну как, порядок?
     - Порядок! - улыбнулся Антон. - Все бы так...
     - Можно всех приучить. И нужно! Ну, будь здоров, желаю успеха.
     - До свиданья, собака! - закричала Машка, высовываясь в окно. Она
размахивала обеими руками,  кивала головой,  и  огромный  бант  на  ее
макушке колыхался, как опахало.
     "Волга" укатила.  Антон еще раз  оглянулся.  Вокруг  не  было  ни
консервной  банки,  ни  клочка  бумаги.  Все  получилось очень легко и
просто.  Достаточно сказать,  и люди поймут.  Что же,  все  назло  или
нарочно   делают?  Просто  не  думают  об  этом,  а  если  напоминать,
перестанут безобразничать.  Он так был доволен первым  успехом  и  так
горд  своей  выдумкой,  что  ему  не  терпелось  поскорее  кому-нибудь
рассказать. Может, потом и в самом деле введут такое. Он твердо решил,
как только приедет дядя Федя,  рассказать ему свою идею;  он подскажет
лесничеству,  а  лесничество  -  учреждение  государственное,  и   оно
добьется.  Но пока ему не терпелось рассказать хоть кому-нибудь,  и он
обрадовался появлению Юки больше, чем еде, которую она принесла.
     - Вот,  - сказала Юка,  раскладывая свертки.  -Это особо-минская.
Вполне  приличная  колбаса.  И  сало.  И  молоко.   Видишь,   литровая
бутылка...
     - Подожди,  - уписывая за обе щеки, сказал Антон. - Я придумал. И
проделал первый опыт. Здорово получилось, прямо мирово!
     Юка пришла в восторг.  Это было как раз то,  чего  они  не  могли
придумать,  а  теперь,  раз  придумали,  все пойдет превосходно.  Надо
действительно всем говорить и требовать,  чтобы вели себя культурно, а
не по-свински...
     - Постой, - спохватился Антон. - Откуда ты все это взяла?
     Юка заулыбалась.
     - Во-первых, у меня прорезался аппетит. Мама всегда жалуется, что
я  плохо  ем.  Мне и в самом деле никогда особенно есть не хочется.  А
теперь я сказала, что, когда прихожу домой, у меня нет аппетита, а вот
когда  гуляю в лесу или купаюсь,  мне ужасно как есть хочется.  И мама
мне вот и молока дала, и коржиков, и даже, видишь, вареники с вишнями.
     - А колбаса, подушечки. Это же из магазина?
     - Ну...  - замялась Юка,  - во-первых,  у меня были свои  деньги.
Немножко,  правда...  А потом Сергей Игнатьевич, когда я его проводила
за село,  достал трешку и говорит: "На, возьми, Юка". Я говорю: "Зачем
это  я  буду  брать  у  вас  деньги,  с  какой  стати?"  А он говорит:
"Пригодятся. Я же тебе не на конфеты, не на мороженое, а для дела. Раз
Антон оказался в таком положении,  надо парню помочь, пока приедет его
дядя Федя?" Я подумала-подумала  и  решила,  что  правильно,  взяла  и
сказала  спасибо  и  что  мы с Антоном этого никогда не забудем.  А он
улыбнулся и сказал,  что нас он тоже не  забудет,  что  мы  подходящие
ребята...  Правда,  какой он хороший человек,  а? Просто удивительный!
Ой!  Я же самое главное забыла!  Мы  когда  пришли  в  Ганеши,  Сергей
Игнатьевич  пошел  в  сельсовет  и  так  говорил с председателем,  так
говорил, что тот прямо не знал, куда деваться...
     - А ты откуда знаешь? Подслушивала?
     - Ну, не совсем... - слегка смутилась Юка. - Знаешь, в сельсовете
всегда открыты окна,  жарко потому что.  Так мне уши затыкать, что ли?
Вот я и слышала...  И председатель сказал,  что правильно, таким типам
оружие доверять нельзя и, как только Митька приедет, он отберет ружье,
и все!  И,  по-моему, теперь уже нечего бояться, ты хоть сейчас можешь
идти домой.
     - Ну да!  Я лучше подожду,  пока отберет. А то он, может, сегодня
приедет и прямо в лесничество, к деду, придет...
     - Что ж,  - подумав,  согласилась Юка,  - пожалуй, ты прав. Лучше
побыть здесь, ничего с тобой не случится за несколько часов...
     - Тихо!  -  сказал  Антон  и  прислушался.  Лесное  эхо   донесло
отдаленный  рокот  автомобильного  мотора.  - Еще кто-то едет...  Надо
сходить посмотреть, - хозяйским тоном добавил он.
     - Подожди,  я  же  не  все  рассказала!  На председателя и Митьку
кто-то карикатуру нарисовал,  как они собак убивают. Я сама не видела.
Сашко  рассказывал.  Председатель прямо чуть не лопнул от злости...  А
еще Сашко говорил, что отец Семена-Версту так бил, так бил... Вожжами!
- Юка в ужасе распахнула глаза.
     - За что?
     - Он что-то такое украл. У людей из машины. Когда они купались.
     - Так ему и надо!
     - Как тебе не стыдно, Антон?! Разве можно, чтобы били!
     - А  что,   разъяснительную   работу   среди   него   вести?   Он
послушает-послушает,  а потом опять украдет.  Один украдет,  а на всех
думать будут...  Я б ему  еще  сам  добавил.  И  ребят  бы  подговорил
объявить ему бойкот, и все! Нечего с вором водиться.
     - Жалко его. Может, он так... по глупости?
     - Да   брось  ты  эти  штучки-мучки,  нюни  распускать?  Что  он,
маленький? Вон дубина какая - пятнадцать лет...
     Благородное негодование   не   повлияло  на  аппетит  Антона,  он
основательно "заправился",  накормил Боя,  спрятал под  камни  остаток
припасов.
     - Я пошел. Посмотрю, кто там приехал, и в случае чего - шугану.
     - И я с тобой! - вскочила Юка. - Я тоже хочу.
     Антон заколебался.  С одной стороны,  ему очень  хотелось,  чтобы
другие ребята,  а особенно Юка, видели, как здорово у него получается:
как он призывает этих  автосвиней  к  порядку  и  как  они  становятся
шелковыми. Но, с другой стороны, появление с Юкой могло испортить все.
Одно дело,  когда подходит он один  и  разговаривает  с  этими  людьми
всерьез,  по-мужски,  и совсем другое, если он подойдет с девчонкой...
Нет, это не солидно.
     - Давай так,  - сказал Антон. - Мы пойдем вместе, но ты подходить
не будешь.  Спрячешься и будешь наблюдать.  И  ни  в  коем  случае  не
показывайся!
     Юка недоуменно и обиженно накопылила губы.
     - Подожди,  не надувайся. Когда я один, то получается вроде как я
на службе и обхожу свой участок.  Понимаешь?..  И потом я с тобой  Боя
оставлю, а то пугаются его...
     - Ну хорошо, - нехотя согласилась Юка.
     Они подошли  к  опушке.  Шагах в двадцати от нее под нежарким уже
солнцем стоял обтянутый брезентом,  видавший виды "ГАЗ-69", называемый
в просторечии "козлом".  Кто знает,  откуда взялась эта кличка? Может,
появилась она благодаря тому,  что кургузая машина эта  отзывается  на
рытвины и ухабы всем корпусом, то есть попросту подпрыгивает на них, и
тогда действительно напоминает козла?  А  может,  в  кличке  этой  нет
насмешливого пренебрежения и прозвана она козлом за то, что поистине с
козлиной настырностью в любую пору года идет  и  проходит  по  всем  и
всяким  дорогам,  даже  по  таким,  которые  полгода  в  году заведомо
непроходимы, непроезжи и называются грунтовыми, в отличие от дорог, на
самом деле существующих.
     От скатерти,  расстеленной на земле,  к "козлу" и  от  "козла"  к
скатерти   ходила   женщина,  одетая  в  платье  из  материи,  которая
называлась  "петушиные  перья".  Когда  женщина  двигалась,  казалось,
население  целого  птичника  бросается в атаку.  Изрядная грузность не
мешала хозяйке "петушиных перьев" двигаться споро и бойко. Она убирала
со   скатерти   свертки,   сверточки,  отбрасывала  в  сторону  пустые
консервные банки,  скомканную бумагу с объедками.  По  другую  сторону
скатерти  лежал  живот.  Большой,  круглый и желтовато-бледный.  Живот
пошевелился,  и оказалось,  что пониже живота надеты  трусы  и  что  у
живота есть руки, ноги и голова.
     В стороне на откосе берега сидел еще один мужчина,  но одетый и с
животом  совершенно нормальным.  Он,  несомненно,  имел касательство к
людям,  находящимся возле скатерти,  но то,  что лежало на скатерти, к
нему  явно  отношения  иметь не могло.  Опираясь локтями о раздвинутые
колени,  он сосредоточенно выделывал перочинным ножом  узоры  на  коре
только что срезанной ореховой палки.
     - Бой,  лежать!  -  Бой  послушно  улегся.  -  Смотри,  Юка,   не
показывайся, мало ли что... - сказал Антон и вышел из-за кустов.

14

     Степан Степанович рассердился.  Возвращаясь из областного центра,
он решил заехать по пути  в  лесничество.  До  конца  рабочего  дня  в
Чугуново все равно не поспеть,  а здесь можно было совместить полезное
с приятным:  на месте проверить,  выполнено ли  указание  о  выделении
участка, а потом часок-другой провести в лесу возле речки, полежать на
солнышке.  Такое удовольствие Степан Степанович мог позволить себе  не
часто.  У  себя  в  городе для этого никогда не хватало времени,  да и
выглядело бы несолидно. Что бы о нем сказали, если б он вдруг появился
в  трусах на городском пляжике среди мальчишек и девчонок,  играющих в
волейбол?  А здесь,  в лесу,  как говорится,  сам бог велел - никто не
увидит и ничего не скажет...
     Благодушное до того настроение испортили в лесничестве. Лесничий,
оказалось,  уехал  в  город,  участок  до сих пор не выделен,  так как
лесничий  не  согласен  с  данным   ему   указанием   и   поехал   его
опротестовывать.  Во-первых, кто спрашивает его согласия? А во-вторых,
если он и не согласен - что никого не интересует,  - обязан  выполнить
команду, а потом пускай протестует сколько влезет, пока ему не вправят
мозги.  Что получится,  если каждый начнет рассуждать:  того не  хочу,
этого не желаю - и совать свое мнение, где его не спрашивают? Работать
надо,  а  не  рассуждать.  Распустили  людей,  панькаются  с  ними,  а
важнейшее мероприятие срывают...
     Окажись лесничий на месте,  ему попало бы  по  первое  число,  но
лесничего  не  было,  поэтому досталось ни сном ни духом не виноватому
шоферу Лене и Марье Ивановне (в  семье  Степана  Степановича  говорили
друг  другу "ты",  но называли по имени-отчеству).  Так бывало всегда.
Степан Степанович жил своей работой,  можно сказать,  горел на работе.
Каждую недоделку или срыв он так близко принимал к сердцу, что выходил
из себя,  и тогда,  случалось,  влетало не  только  виноватому,  но  и
правому,  если подвертывался под горячую руку. В Лесхоззаге все знали,
что Степан Степанович горяч,  но все так же знали, что это оттого, что
в работе он не терпит никакого разгильдяйства,  очень расстраивается и
переживает каждый такой случай.  Расстроенному Степану Степановичу уже
все  было  не то и не так:  и солнце чересчур жаркое,  а вода чересчур
прохладная,  Марья Ивановна  слишком  расплывшаяся,  а  луговая  трава
кололась,  как  стерня,  даже через вигоневое одеяло,  комаров чертова
пропасть,  а шофер Леня уселся в стороне и  демонстративно  вырезывает
палку, обиду свою показывает...
     Поэтому, когда из-за кустов появился какой-то  мальчишка,  Степан
Степанович встретил его не слишком ласково.
     - Тебе чего тут?
     - Сейчас  скажу,  -  ответил  Антон,  деловито  достал  блокнот и
записал номер машины. - Подберите после себя мусор. Здесь люди бывают.
     - Это какие еще люди? Ты, что ли?
     - И я, и другие тоже.
     - Вот и подберете сами.
     - Мы вас всерьез предупреждаем. А то нехорошо вам будет.
     - Что? - Степан Степанович приподнялся. - А ну пошел отсюда!
     - Вы на меня не кричите,  - сказал Антон.  - Мы охраняем лес. И я
предупреждаю:  после себя никакого хлама не оставлять. А то мы сделаем
так, что вы сюда больше не приедете.
     Степан Степанович встал:
     - Ты это кому говоришь? Да я тебе сейчас...
     У Антона пересохло во рту, он отступил, но только на один шаг. Он
вовсе не хотел скандала и,  конечно,  не хотел,  чтобы его побили,  но
понимал,  что  отступать  нельзя,  иначе все пойдет насмарку.  А кроме
того,  за кустом стоит Юка,  она все видит и слышит, увидит и услышит,
как он сдрейфил, отступил.
     - Вы мне не грозите,  я  вас  не  боюсь.  А  полезете  драться  -
пожалеете...
     - Вот я тебе покажу...
     Степан Степанович  сжал  кулаки  и шагнул вперед.  Антон коротко,
резко свистнул.  Напролом через куст к нему бросился Бой.  Он взглянул
на  Антона  и уставился на голого незнакомого человека,  шерсть на его
загривке начала подниматься.
     - Лучше не подходите! - побелевшими губами сказал Антон,
     Он совершал непоправимое,  ужасался этому и не мог сделать иначе.
Он хорошо помнил запрет дяди Феди - ни в коем случае не давать команду
"фасе!",  но знал,  что,  если брюхтей полезет драться, он эту команду
даст, а что произойдет тогда - об этом даже страшно было подумать...
     - Ты... ты...
     Больше Степан  Степанович не мог произнести ни слова,  Но и этого
было достаточно:  верхняя губа Боя поднялась, обнажая вершковые клыки,
Степан Степанович задыхался от ярости,  кулаки его тряслись,  но он не
двигался.  Он вдруг понял, что ничего не может сделать. Будь он у себя
в кабинете,  за столом, где кнопка звонка к секретарше, телефон, он бы
закричал,  позвонил куда следует,  и все немедленно было бы сделано...
Но  не было ни кабинета,  ни секретарши,  ни телефона.  У него не было
никаких атрибутов  власти,  никаких  средств  ее  проявить  и  никаких
возможностей показать, что он этой властью обладает. Он был один. И он
был голый.  На нем не было ничего,  кроме трусов,  и Степан Степанович
впервые понял,  какой у него большой,  мягкий и совершенно беззащитный
живот.  А напротив стоял какой-то сопливый мальчишка,  он не знал, кто
такой  Степан  Степанович,  поэтому нисколько не боялся его,  и Степан
Степанович не мог мальчишку вздуть,  потому что рядом  с  ним  гнусный
черный  зверь  скалил  вершковые  клыки.  Зверю наплевать на должность
Степана Степановича, его авторитет, он в любую секунду может броситься
и  впиться  своими  клыками  в горло,  ляжки Степана Степановича,  его
жирную грудь или в живот. Степан Степанович с ужасом понял, что это не
только нестерпимо само по себе,  он не только беспомощен и беззащитен,
он смешон и - что самое скверное  -  за  спиной  стоят  свидетели  его
неслыханного и смешного унижения - Марья Ивановна и шофер.  Жена будет
молчать,  но шофер...  У шоферни языки  как  на  подбор.  Кого  хочешь
просмеют.  Этот  -  тихоня,  но  все  они  хороши.  Уж  он  прославит,
раззвонит...
     Сколько он стоял так:  час, три, бесконечные солнечные сутки? Или
всего три секунды?  Время исчезло,  остались только злобно  оскаленные
клыки,  и  Степан  Степанович  не  мог  отвести  от них взгляда,  даже
обернуться, позвать на помощь.
     По ушам хлестнул пронзительный визг,  хлопнула дверца машины. Уже
из этого надежного укрытия Марья Ивановна закричала шоферу:
     - Леня! Что ж ты стоишь и смотришь?!
     Шофер положил  нож  в  карман,  перехватил  палку   поудобнее   и
направился  выручать  своего  начальника,  но  не  слишком  поспешно -
размеры и собаки и клыков он оценил издали. Таких он никогда не видел,
но  знал - даже одна овчарка,  играючи,  справится и с тремя мужиками,
если у них нет огнестрельного оружия.  А у  него  была  только  легкая
палка, вроде тросточки...
     - Кыш! - сказал он. - Пшла, ну!
     - Бросьте палку! - крикнул Антон.
     Он опоздал.  Бой взметнулся в прыжке,  схватил палку возле  самой
руки шофера и, едва не опрокинув его, вырвал.
     - Бой,  ко мне!  - отчаянно закричал Антон,  ужасаясь  того,  что
разразится дальше.
     Бой вернулся к нему, бросил палку и снова оскалил клыки на чужих.
Побледневший шофер улыбнулся кривой, пристыженной улыбкой.
     - Ну ее к богу в рай! - сказал он. - Такая зверюга из кого хочешь
душу  вырвет.  Что  я,  нанимался с собаками воевать?  Мое дело машину
водить...
     Степан Степанович   разъяренно  посмотрел  на  него,  сделал  три
попятных шажка, потом повернулся и, поглядывая через плечо, поспешил к
своей одежде.
     - Слышь,  парень,  уведи свою собаку, - сказал шофер. - Что ты, в
самом деле, на людей такого черта натравливаешь?
     - Я не натравливаю, - сказал Антон. - Не трогайте меня, он вас не
тронет.
     - Да кто тебя трогает?
     - А чего этот брюхтей драться полез...
     - Чш-ш...  - сказал шофер, понижая голос. - Да ты знаешь, кто это
такой?
     - А мне наплевать,  кто он там такой,  - громко и уверенно сказал
Антон.  Победа была полной, теперь он не боялся никого и ничего. - Мне
нужно, чтобы хлама после себя не оставляли...
     Шофер оглянулся на пиршественную скатерть:
     - Ну соберем, большое дело, подумаешь...
     - Вот я и подожду, посмотрю, как вы соберете.
     Степан Степанович кончил одеваться и сел на свое  место  рядом  с
водительским.  Марья  Ивановна "ни за что на свете" не хотела выйти из
машины.  Леня свернул в узел все оставшееся  на  скатерти,  подал  ей.
Потом  он  сгреб  бумаги  и пустые консервные банки,  запихал себе под
сиденье,  сел и завел мотор.  Сунув кулаки в карманы,  Антон вприщурку
наблюдал.
     "Козел" тронулся,  но,  поравнявшись с Антоном,  по знаку Степана
Степановича остановился. Степан Степанович был одет, и, хотя находился
не в кабинете,  а всего-навсего на переднем сиденье "козла", он уже не
боялся.  Вместе с этим сиденьем и штанами к нему вернулась уверенность
в  себе  и  непреклонная  вера  в  то,  что,  как  скажет  он,  Степан
Степанович, так и будет.
     - Ты чей?  Откуда?  - слегка приоткрыв дверцу,  резко  и  властно
спросил он. - Из села? Лесничества?
     - А разве вам не все равно, чей я и откуда? - сказал Антон.
     - Ничего, тебя найдут, не спрячешься.
     Дверца захлопнулась, "козел" заковылял по кочкам к лесной дороге.
     Юка ужасалась и восхищалась,  Антон скромно сиял.  До сих пор все
его победы не выходили из круга сверстников и сводились  к  тому,  что
побежденный  в принципиальном споре получал на одну-две зуботычины или
затрещины больше.  Здесь не сверстники - два  здоровенных  мужика.  И,
хотя до зуботычин и затрещин не дошло, они позорно сбежали. Испугались
они,  конечно, не Антона, а Боя, но это уже не так важно. Сам-то Антон
не побоялся и не отступил,  стало быть,  он и победил... Подогреваемое
восторгами Юки ликование распирало Антона, но он помнил назидания тети
Симы  о  скромности,  которая  украшает  человека,  и напускал на себя
небрежность и равнодушие.  Эта поза плохо удавалась  Антону,  особенно
когда  Юка  начала  изображать  в  лицах  бесславных  героев недавнего
столкновения.  Тоненькая Юка так похоже изображала и  толстяка  и  его
жену,  что  оба  смеялись до изнеможения и колотья за ушами.  Бой тоже
принял участие  в  веселой  игре:  разинув  клыкастую  пасть,  тяжелым
галопом  носился вокруг них,  рычал и всячески притворялся кровожадным
зверем.