сил!  А может,  с
дядей Ефимом что случилось и ему надо помочь?
     Заслонив лицо   от   ветра  согнутой  рукой,  пригнувшись,  Костя
пробирается к запасным бакенам и вехам.  Дяди там нет.  Несколько  вех
свалено ветром на землю.  Костя идет по берегу вверх,  потом вниз - ни
дяди, ни его лодки не видно. Костя снова спускается к воде, кричит, но
звонкий голос его глохнет у самого рта, как в вате.
     Ветвистые огненные деревья падают со  всех  сторон,  и  вслед  за
каждой  вспышкой  наверху  начинается обвал,  будто черные громады туч
окаменели и непрерывно рушатся на притихшую в испуге землю.
     При вспышке  молнии  Костя  видит,  как что-то черное,  длинное и
толстое стремительно несется к берегу и бросается  на  него,  взгребая
толстым рылом кучу мокрого песка. Костя в ужасе отпрыгивает в сторону.
Ему хорошо известно,  что никаких чудовищ в Днепре  нет,  но  кто  его
знает?..  Сейчас вся школьная наука выскочила у него из головы,  и он,
замирая,  ждет,  когда откроется  пасть  этого  страшилища.  Пасть  не
открывается,  чудовище лежит, зарывшись башкой в песок, и только хвост
его подпрыгивает и бьет по воде.  Потом хвост  поворачивается  вправо,
чудовище сползает с песка, отплывает, и при новой вспышке молний Костя
с восторгом и облегчением видит, что это обыкновенное бревно,
     Костя жмурится  и  встряхивает  головой  -  так ему стыдно своего
испуга - и сразу успокаивается.  Гроза как гроза.  Ну,  молнии,  гром,
ветер... Есть чего бояться!
     Он возвращается  в  домик  и  деловито  принимается  за   уборку.
Развешивает  упавшую одежду.  Расстилает скатерть.  Сметает макароны в
кучку к порогу,  сваливает в ведро битое стекло  и  черепки  цветочных
горшков. Молнии по-прежнему полосуют гремящее небо, ветер пронзительно
свищет и воет, но Костя уже не боится.
     Окончив уборку,   он   садится  на  свою  кровать  и  ждет  Ефима
Кондратьевича, поглядывая на ходики. Порывом ветра маятник накинуло на
цепочку, часы остановились, и неизвестно, сколько времени прошло с тех
пор.  А Ефим Кондратьевич все не  возвращается.  И  что  можно  делать
сейчас на реке? В голову приходят такие предположения, что Косте опять
становится не по себе, и он старается об этом не думать, но чем больше
старается, тем больше думает.
     Сначала редко,  потом все чаще начинает барабанить  по  крыше,  и
громкий шум дождя наполняет комнату.  Капли бьют по стеклу, дробятся и
быстро-быстро текут вниз.  Костя смотрит на них и жалеет  о  том,  что
сейчас  ночь.  Был  бы  день,  можно  бы  сбегать  к  Гремячему  яру и
послушать, гремит ли он, или это просто так, одни разговоры...
     Дверь открывается,  дождь  хлещет через порог,  и в косых потоках
его появляется Ефим Кондратьевич.  Прикрыв дверь, он проходит к столу.
С торчащего коробом плаща льется вода,  но Ефим Кондратьевич почему-то
не снимает его,  а так и садится на табуретку и осторожно кладет  руки
на стол.
     - Не спишь? - спрашивает он.
     - Ага, - кивает Костя.
     Он с готовностью слезает с  кровати,  чтобы  рассказать,  как  он
проснулся,  как  ветер  разбил  стекло  и  горшки,  и вдруг осекается,
испуганно уставившись на дядины руки. Левая кисть его кажется огромной
по сравнению с правой.  Распухшая,  в ссадинах,  она пугающим багровым
пятном лежит на скатерти.  Лицо дяди бледно,  дышит  он  прерывисто  и
трудно, будто долго бежал в гору.
     - Бревном помяло, - говорит Ефим Кондратьевич, заметив испуганный
взгляд Кости. - Наверху где-то плот разбило, что ли, - бревна по всему
фарватеру,  как бешеные жеребцы, скакали. Кажется, все уже пронесло...
Перевязать бы.
     Костя хватает полотенце.
     - Смочи водой.
     Мокрое полотенце толстым жгутом обматывается вокруг кисти.  Чтобы
повязка не сползла, Костя перевязывает ее бечевкой.
     - Плохо,  брат,  дело,  - говорит  Ефим  Кондратьевич,  глядя  на
обмотанную руку.
     - Ничего, заживет! - Костя старается говорить как можно увереннее
и бодрее.
     - Я не про руку,  рука заживет... Бакен погас. На Каменной гряде,
у  Чертова  зуба...  То ли ветер,  то ли бревна эти...  Бакен на самом
стрежне стоит - они небось в аккурат по нему молотили. Может, и совсем
с места сорвали...
     - Так надо... - начинает и не оканчивает Костя.
     Конечно, надо зажечь,  но как это сделать? В таких потемках баржу
не найдешь, не только бакен. А если его и вовсе нет - что тогда? И как
до  него  добраться?  Дядя  с  одной  рукой не гребец,  а Костя...  Он
вспоминает клокочущую,  взмыленную воду, яростно бьющие в берег волны,
и внутри у него холодеет, будто он уже оказался среди этих волн.
     - А если сбегать в село, позвать кого-нибудь?
     Ефим Кондратьевич  поворачивается  к окошку,  в которое хлещет то
мутно-белый, то голубой при вспышках молнии поток.
     - Нет,  - говорит он,  - теперь через яр не пройдешь. А в обход -
далеко,  времени нет...  - Он вынимает часы,  смотрит на них и  громко
щелкает крышкой. - Через три часа должен скорый идти на Херсон.
     - Так разве в такую погоду...
     - То дело капитана - идти или нет.  Он у меня не спрашивает.  Мое
дело,  чтобы бакены горели...  А он вот погас!..  - На щеках  у  Ефима
Кондратьевича вздрагивают и злыми буграми застывают желваки.
     Так сидят они, маленький и большой, смотрят на перехлест дождевых
струй и думают об одном и том же.  В бегучих,  брызжущих потоках Косте
видится огромный белый пароход, который осторожно, словно ощупью, идет
по   взлохмаченной  реке.  Пассажиры  спокойно  спят,  а  вся  команда
впивается глазами в беловатую мглу дождя,  отыскивая  бакен.  Огня  не
видно,  значит,  его уже прошли,  не заметив. Все облегченно вздыхают,
вахтенный по  медной  трубе  дает  команду  в  машину  увеличить  ход.
Пароход,  покачиваясь,  ускоряет  бег,  и  вдруг с лязгом и громом все
летит на палубу,  в пробитое днище вламывается позеленевшая, осклизлая
скала,  хлещет вода,  которую ни остановить, ни откачать. Гаснет свет,
кричат  сброшенные  с  коек  пассажиры,  и  дальше  начинается   такое
страшное,  что  Костя  едва  не вскакивает с места,  чтобы куда-нибудь
бежать, звать на помощь...
     Но бежать  некуда,  крика  никто  не  услышит.  Чем  больше Костя
понимает это,  тем страшнее ему становится,  и он все чаще взглядывает
на дядю.  Ефим Кондратьевич,  не отрываясь, смотрит в окно. Морщины на
лбу и возле губ его становятся глубже и  резче.  Он  приподнимается  и
осторожно снимает левую руку со стола.
     - Придется тебе подсобить,  Константин,  - говорит он и испытующе
смотрит на Костю.
     - А как же... Конечно! - с готовностью вскакивает Костя.
     Из чулана они приносят два красных фонаря,  заправляют и зажигают
их.
     - Оденься потеплее.
     - Да я не замерзну...  - пробует возразить  Костя,  но,  встретив
суровый взгляд дяди, умолкает, надевает штаны и куртку.
     Ефим Кондратьевич протягивает  ему  обшитый  парусиной  пробковый
пояс, и Костя подвязывает его на груди. Пояс для него велик, пробковые
бруски упираются Косте  под  мышки,  и  ему  приходится  держать  руки
растопыренными.  Дядя  берет моток толстой веревки с петлей на конце и
веревку потоньше, Костя подхватывает фонари, и они идут сквозь секущий
порывистый ливень к реке.
     Лодка на  треть  залита  водой,  но  ее  все   равно   мотает   и
подбрасывает.   Костя   черпаком   выплескивает  воду  за  борт,  дядя
устанавливает и привязывает  на  носу  фонари,  укладывает  под  банки
багор.
     - Я поведу бечевой, а ты будешь править. Метра полтора от берега,
лишь бы на берег не наезжала. Сумеешь?
     - Конечно.
     - А не боишься?
     - Чего бояться?
     Дядя обвязывает Костю тонкой веревкой,  конец ее укрепляет у себя
на поясе.  Толстую он с помощью Кости привязывает  к  скобе  на  носу,
петлю надевает через плечо.
     - Ну,  держись,  Константин!  - сурово и беспокойно говорит  Ефим
Кондратьевич.
     - Ладно, чего там...
     Ефим Кондратьевич отпускает нос лодки,  и ее сейчас же утаскивает
в  шумную  толчею  волн  и  дождя.  Вся  Костина  храбрость  мгновенно
улетучивается.  Вцепившись в банку,  он с ужасом смотрит, как исчезает
дядя,  берег и остается только мокрая, скользкая лодка, которую бьют и
подбрасывают  волны.  Он  понимает,  что дядя близко,  что нужно брать
весло и грести,  но не может оторвать рук от банки,  ему кажется,  что
его  немедленно  сдует,  стряхнет  с  раскачивающейся кормы в холодную
черную воду.
     - Готово? - доносится из дождевой мглы.
     Костя отрывает руки от банки и хватает весло:
     - Готово!
     Лодка дергается,  виляет носом,  и по тому, как начинают хлестать
волны  под  задранный  нос,  Костя догадывается,  что она пошла против
течения.
     Молнии полосуют  гремящее небо,  и сквозь дождь видна согнувшаяся
фигура дяди. Он совсем близко, метрах в двадцати, и Костя окончательно
приходит  в  себя.  В  случае чего,  он в любой момент может повернуть
лодку,  и она уткнется в берег.  И на  поясе  у  дяди  конец  веревки,
которой обвязан Костя.  В конце концов, можно бы и без веревки, а то и
спасательный пояс и веревка...  Это уж просто перестраховка.  Но,  как
только  под  порывами  ветра  лодку  начинает  мотать больше обычного,
Костя,  не выпуская весла,  прижимает локоть  к  боку,  чтобы  ощутить
опоясывающую его веревку.  Так проходит немало времени. Костя не знает
сколько,  и ему некогда об этом думать.  Оказывается,  вести лодку  на
бечеве  совсем  не просто.  Она уже дважды прибивалась к берегу,  дядя
подходил и молча отпихивал ее.  Дождь становится  тише,  в  струящейся
пелене  его  уже  можно смутно различить берег.  Костя так старательно
вглядывается в него и работает веслом, что совсем забывает о страхе, и
страх исчезает.
     Лодку резко разворачивает и подносит к берегу.
     - Все, вылезай! - говорит Ефим Кондратьевич.
     - Да как же вы? Разве вы сами?.. - умоляет и протестует Костя, но
дядя молчит, и он вылезает на берег.
     Дядя отдает Косте свой дождевик,  веревки,  укладывает поближе  к
себе багор и берет весло:
     - Отталкивай. И иди домой.
     Разъезжаясь ногами  в мокрой глине,  Костя отпихивает лодку.  Ему
видно,  как, уперев рукоятку кормового весла в локоть левой руки, дядя
энергично загребает правой,  лодка поворачивается, уходит в темноту, и
скоро ни дяди,  ни ее не  видно,  только  тревожно  пляшут  в  темноте
красные огоньки привязанных фонарей.
     Ветер пронизывает мокрую куртку,  штаны облипли вокруг ног, Косте
холодно,  но он не уходит,  следит за огоньками и загадывает: на месте
бакен или нет?  Дядя плывет  туда,  рассчитывая  на  течение,  которое
должно отнести лодку к Каменной гряде. А удастся ли дяде угодить на то
место?  Это ведь не днем,  когда видны берега,  другие бакены и  можно
ориентироваться.  Сейчас  там  ничего  не  видно,  кроме  беснующейся,
взмыленной воды.
     Огоньки быстро удаляются,  сливаются в один, потом и он исчезает.
Костя вскакивает на взгорок -  огонек  появляется  снова,  колеблется,
словно задуваемый ветром,  и потом быстро начинает уходить вправо,  по
течению.  Костя бежит  по  берегу,  спотыкается,  скользит  на  глине,
падает,  но,  не  чувствуя боли,  сейчас же вскакивает и бежит дальше,
боясь упустить подпрыгивающий на  волнах  огонек.  Он  приближается  к
берегу все больше и больше, неожиданно лодка оказывается совсем близко
и пристает.  Костя хватает веревку на носу,  придерживает, чтобы лодку
не унесло.
     Ефим Кондратьевич сидит на средней банке, опустив голову на руки;
Косте  даже  сквозь  шум  волн  слышно,  как он тяжело и хрипло дышит.
Отдышавшись, дядя встает и замечает Костю:
     - Нету... Нет бакена или не нашел - черт его знает... Хорошо, что
ты остался. Надо снова заводить лодку вверх...
     Костя опять  берет  весло,  садится  на корму,  дядя впрягается в
бечеву, и они снова ведут лодку вдоль берега, к тому месту, откуда, по
расчету  Ефима  Кондратьевича,  течение  должно сносить лодку на бакен
Чертова  зуба.  Дождя  нет,  ветер  немного  стихает,   только   волны
по-прежнему мотают и подбрасывают лодку,  но Костя уже не боится.  Ему
просто некогда думать  о  черной,  взлохмаченной  воде,  о  глубине  и
опасности - он изо всех сил старается вести лодку так, чтобы дяде было
легче и не приходилось  останавливаться.  По-прежнему  грохочет  гром,
края   неба  опоясывают  ветвистые  огненные  деревья,  озаряя  устало
шагающего Ефима Кондратьевича.
     Наконец Ефим Кондратьевич подтаскивает лодку к берегу и приседает
на нос - отдышаться. Костя подбирается к нему вплотную и, не веря и не
надеясь, отчаиваясь, начинает горячо убеждать:
     - Дядя Ефим,  возьмите меня!..  Вам же трудно...  Разве  можно  с
одной рукой?.. А я помогу... Ну, хоть немножечко, а помогу. Думаете, я
боюсь?  Я нисколечко не боюсь! Вам же надо и грести и смотреть... И мы
найдем!.. А, дядя Ефим?.. Возьмите, а?
     Ефим Кондратьевич ничего не отвечает  и  отрицательно  покачивает
головой. Костя принимается уговаривать еще горячее:
     - Вы думаете, я буду бояться? Да я здесь один еще хуже боюсь! А с
вами я не боюсь...  И как же вы там с одной рукой? И опять не найдете,
а скоро пароход... А, дядя? Я же теперь сильный, я же хорошо гребу!..
     - А что нам твоя мать скажет?
     Мама? Костя даже зажмуривается  от  этой  мысли.  Ну,  если  мама
узнает!..  Это  не Лельку за бант дернуть или сесть за стол с грязными
руками...
     - Так она же и знать не будет! - находит Костя выход.
     - Ну нет, врать я не стану, - отвечает Ефим Кондратьевич. И после
долгого  раздумья  говорит:  - Ладно...  Времени мало,  а я с одной-то
рукой опять могу промахнуться.
     Костя садится на весла,  Ефим Кондратьевич отталкивается кормовым
веслом. Лодку подхватывает течение и судорожно мотает с борта на борт,
с носа на корму.
     Только теперь Костя начинает понимать,  на что он  вызвался.  Это
совсем  не  то,  что  грести в тихую,  ясную погоду на спокойной реке.
Весла дергает,  бьет волной,  они то загребают пустоту,  то  по  самые
вальки зарываются в воду,  мокрые вальки скользят, бьются в руках, как
живые,  норовят стукнуть Костю в грудь,  в колени,  сбросить с банки и
вырваться на свободу.  Сцепив зубы, Костя борется с ними изо всех сил,
но силы слабеют,  он начинает задыхаться,  а волны становятся крупнее,
весла все упрямее рвутся из рук.
     И откуда-то снизу  по  Косте  идет  ледяная  волна  неудержимого,
отчаянного  страха,  от  которого  спирает  дыхание и все тело немеет.
Ничего они не найдут и не сделают!  Волны сильнее,  они вырвут  весла,
зальют, опрокинут лодку, разметают их, дядю и Костю, в разные стороны,
потащат по беснующейся воде  к  Чертову  зубу,  с  размаху  швырнут  о
Каменную гряду и забьют,  зальют в водовороте...  Надо скорей, скорей,
пока не поздно,  выбраться из этой злобной водяной  толчеи.  Судорожно
напрягаясь, Костя бьет по воде все чаще и торопливее.
     - Спокойнее,  Костя!  Держись!  - сквозь плеск и свист  доносится
голос Ефима Кондратьевича.
     Костю охватывает злость и жгучий стыд.  А как же настоящие моряки
в бурю? Какой будет из него моряк...
     - Трус!  Трус!  - сквозь зубы шепчет он сам себе,  и по щекам его
вместе с дождевыми каплями текут злые слезы.
     От этих слез оцепенение слабеет,  и Костя начинает приноравливать
взмахи к качке; весла не так суматошно и бестолково бьют по воде и уже
не так рвутся из рук.  Занятый собой,  он не видит, куда и сколько они
проплыли,  и  с  опозданием замечает,  что боковая качка прекращается,
волны начинают бить в нос. Костя догадывается, что дядя повернул лодку
против течения.
     - Налегай! - подает голос Ефим Кондратьевич.
     Он приподнялся  на  корме  спиной  к  Косте  и при свете редеющих
молний оглядывает угрюмую,  лохматую реку. Костя изо всех сил налегает
на  весла,  всей  тяжестью повисая на них.  Лишь бы только снесло куда
надо,  лишь бы только не проскочить мимо бакена! На второй заезд сил у
Кости не хватит...
     Ефим Кондратьевич вдруг оборачивается и зло,  как кажется  Косте,
кричит:
     - Греби! Сильнее греби!
     Сам он изо всех сил буравит кормовым веслом воду с правого борта,
лодка отваливает влево.  Костя, приподнимаясь над банкой, почти падает
с веслами то вперед, то назад, слышит, как кто-то в самые уши хрипло и
надсадно дышит,  и не догадывается,  что так трудно, со свистом, дышит
он  сам.  Дядя,  бросив  весло,  подхватывает  багор и забрасывает его
влево, в воду.
     - Бросай весла!
     Костя поднимает весла,  лодку валит волной набок и почти сразу же
разворачивает носом по течению, но не сносит.
     - Нашли? Нашли бакен? - задыхаясь, кричит Костя.
     - Подай кошку!  Держи багор! - командует Ефим Кондратьевич вместо
ответа.
     Костя хватается   за   рукоятку  багра,  Ефим  Кондратьевич  тоже
придерживает ее,  прижав левым локтем,  а правой рукой бросает  кошку.
Падает  она  неудачно,  он вытаскивает ее,  бросает снова.  Теперь она
вцепляется во что-то.  Ефим Кондратьевич отпускает багор,  привязывает
веревку  кошки  к  скобе,  потом привязывает и рукоятку багра.  Отерев
рукавом мокрее лицо,  он оборачивается к Косте и вдруг здоровой  рукой
крепко прижимает его к себе:
     - Спасибо, Константин! Молодцом!
     От радости   у   Кости   перехватывает  дыхание,  но  он  тут  же
вспоминает,  как в паническом страхе молотил веслами по  воде,  и  его
снова захлестывает горячая волна смущения.
     - Так я что же... Разве я... - стесненно бормочет он.
     - Нет,  нам  за  такое дело медаль полагается...  Или,  в крайнем
разе, - стопка водки! - смеется Ефим Кондратьевич.
     Косте тоже становится весело и смешно.  Нет, в самом деле: это же
не шутка - в такую грозу,  в потемках найти на ревущей,  бушующей реке
маленький  деревянный треугольничек бакена и причалить к нему.  Дядя и
Костя радуются и смеются,  не замечая ни снова начавшегося  дождя,  ни
пронизывающего  ветра.  А  он становится сильнее,  подкашивает белесые
полоски дождя, насквозь прохватывает сидящих в лодке.
     - Где же бакен? - вдруг изумленно спрашивает Костя.
     - В том-то и штука!  - говорит Ефим Кондратьевич.  - Нету бакена,
разбило его. Одна крестовина осталась. Как я ее увидал, и сам не знаю.
     - А как же?.. Куда же теперь фонарь?
     - Некуда. Придется нам самим вместо бакена... Ты небось замерз?
     - Н-нет,  - говорит Костя и  только  теперь  чувствует,  что  ему
действительно очень холодно.
     Дядя распахивает свою куртку и прижимает Костю.  Он, так же как и
Костя,  промок насквозь, но от его большого, сильного тела идет тепло,
и мало-помалу Костя согревается.
     Теперь, когда  миновало вытеснившее страх ожесточенное напряжение
борьбы с  волнами,  ветром,  ожившими  веслами,  когда  делать  больше
нечего,  остается  только сидеть и ждать,  треплющие лодку волны опять
кажутся  жуткими,  а   порывы   ветра   -   зловещими.   Через   борта
переплескивают  волны,  льет  дождь,  поверх  решетки  в  лодке гуляют
маленькие волны.  Костя вычерпывает воду и снова подсаживается поближе
к дяде - рядом с ним ему спокойнее.
     - Покурить бы, - говорит тот.
     Однако курить   нечего:  спички  промокли,  табак  превратился  в
скользкую,  липкую кашицу.  Ефим Кондратьевич сосет пустую  трубку,  а
Костя  старается сесть так,  чтобы сделаться как можно меньше - сидеть
мокрому под порывистым ветром совсем не  так  весело  и  приятно,  как
выбежать в жаркий день под слепой дождик.
     Так сидят они и ждут час,  другой.  Дождь прекращается, понемногу
стихает  ветер,  однако все так же беснуются волны и такая же глубокая
темень стоит вокруг.  Давно  миновал  час,  когда  должен  был  пройти
пароход,  -  парохода  нет,  но  они  сидят и ждут:  Чертов зуб нельзя
оставить без ограждения.  И чем дольше они сидят, тем Косте становится
яснее,  что самое трудное - не переправа,  не поиски бакена, а вот это
неподвижное ожидание в холодной мокреди.  Но как бы  ни  было  трудно,
ждать надо. Они сидят и ждут.
     Кост