еет - можно незаметно пронести домой...
     Засунув руки в брюшину, он выгребал внутренности, услышал шорох и
резко вскинулся. Позади него стоял дед Харлампий.
     - Тьфу! - сплюнул Митька и выругался. - Что ты тут лазишь, старый
черт!
     Дед смотрел не на него, а на маленький жалкий трупик козы.
     - Ах стервец ты,  стервец! Чтоб тебе ни дна ни покрышки! - сказал
он. - Ну почто застрелил? Еды - кот наплакал, шкура бросовая...
     - Тебя не спросил. Уматывай отсюда, а то как...
     Харлампий не обратил на угрозу внимания.
     - Говорил же я:  "Ловить тебя не надо,  сам  попадешься".  Вот  и
попался.
     - Ты попробуй только лязгать - как клопа, придавлю!
     - Ну,  в клопах-то ты ходишь, а не я, тебя и давить теперь будут.
Бери свою добычу, пошли. Там тебя уж поджидают...
     - Кто?
     - Участковый.
     Митька посерел.
     - Ты привел? - сразу севшим голосом спросил он.
     - Не я его,  а он меня...  Ну,  не прохлаждайся,  бежать все одно
некуда,  а заставишь ждать - осерчает, тебе же хуже будет... Ружьишко,
так и быть, я понесу...
     Митька потерянно смотрел на свои  руки,  по  кисти  перепачканные
кровью,  на выпотрошенный труп козы. За полминуты не боящийся ни бога,
ни черта  удалец  превратился  в  мозгляка.  Все  его  самодовольство,
уверенность  в  полной  безнаказанности  испарились,  он вроде бы стал
меньше,  как  бурдюк,  из  которого  наполовину  выпустили  воду.   Он
безропотно   ухватил   козу  за  задние  ноги  и  волоком  потащил  за
Харлампием.
     Харлампий подвел лодку к прибрежной полоске аира,  где уже стояли
Федор Михайлович, участковый и ребята. Не поднимая глаз, Митька шагнул
через борт,  поднял козу и зашлепал по воде к берегу, но тотчас бросил
козу в воду,  панически метнулся обратно в лодку.  Бой узнал его  и  с
ревом, уже совсем непритворным, кинулся к нему.
     - Назад! - закричал Федор Михайлович. - Бой, ко мне!
     Бой нехотя повиновался.
     - Серьезный парень!  - уважительно качнул головой Вася Кологойда.
- Такой даст прикурить...
     - Испугался? - ехидно спросил Митьку Харлампий. - Ну герой, прямо
пробу ставить некуда. Не жмись, не жмись, иди на расправу...
     Со страхом косясь на оскаленные клыки Боя, Митька вышел на берег.
Участковый вынул из его карманов патроны,  нож,  плоскую флягу, открыл
ее, понюхал.
     - Заправочка?
     Ребята с ужасом и  отвращением  смотрели  на  изуродованный  труп
козы,  на  человека,  убившего  ее,  на  его  руки,  покрытые коростой
засохшей крови.
     - Поскольку  товарищ уезжает,  - сказал Кологойда,  - а ты,  дед,
местный,  будешь свидетелем...  Бери  вещественное  доказательство,  -
скомандовал  он  Митьке.  -  Никто  за  тебя  носить не будет.  Марш в
сельсовет...
     Федор Михайлович попрощался с участковым, дедом Харлампием.
     - Топай! - сказал участковый Митьке.
     Втянув голову  в  плечи,  Митька  пошел  в  село,  следом  за ним
Кологойда и дед Харлампий с  председательским  ружьем.  Сопровождаемый
ребятами, Федор Михайлович направился к лесничеству. Бой, мотая черным
факелом хвоста, бежал впереди.
     Пересекая шоссе,  Федор  Михайлович  посмотрел  вперед  и спросил
Антона:
     - Ты Серафиме Павловне телеграмму отправил?
     - Ой, - спохватился Антон, - совсем забыл!
     - Забыл? - зловеще переспросил Федор Михайлович. - Тогда остается
только спросить,  как спрашивал Отелло у Дездемоны:  "Молился ли ты на
ночь?"  -  Антон  удивленно  уставился на него.  - Не молился?  Я тоже
нет...  И,  хотя теперь не ночь,  нам обоим сейчас  будет  очень-очень
плохо... Посмотри.
     Антон взглянул вперед и даже приостановился.
     На крыльце  дедовой  хаты,  заломив руки,  как статуя бесконечной
скорби и укоризны, стояла тетя Сима.
     - Полундра,  ребята,  - сказал Антон.  - Спасайся, кто может. Это
моя тетя. Сейчас она начнет сеять "разумное, доброе, вечное..."
     Предсказание исполнилось, как только они подошли ближе.
     - Антон!  Что ты делаешь со мной,  Антон!  - трагическим  голосом
сказала  тетя  Сима.  -У  тебя  нет  сердца!  Ты бессовестный,  гадкий
мальчишка, я едва не умерла от страха... А от вас, Федор Михайлович, я
не ожидала!  Я понадеялась,  поверила,  положилась на вас,  а вы...  С
завтрашнего дня у меня путевка,  а я уже сдала билет и вынуждена  была
приехать сюда...
     - Только  три  секунды!  -  поспешно  ворвался  в   паузу   Федор
Михайлович.  - Через пять часов мы будем в Киеве. Завтра утром я усажу
вас в самолет,  в десять - вы в Алуште...  Что касается  остального...
Антон, за мной!
     Федор Михайлович упал на колени и молитвенно сложил  руки.  Антон
немедленно сделал то же самое. Бой оглянулся, вильнул хвостом и уселся
рядом с хозяином.
     - Что это значит? - негодуя, воскликнула тетя Сима. - Перестаньте
паясничать, встаньте немедленно!
     - Не  встанем!  - мотая опущенной головой и протягивая молитвенно
сложенные руки, сказал Федор Михайлович.
     - Как вам не стыдно! Встаньте сейчас же!
     - Нам стыдно,  и потому не встанем!  - патетически ответил  Федор
Михайлович.
     - Ребята, - тихонько сказала Юка за их спиной. - А ну!
     Она тоже  упала на колени и сложила руки,  а вслед за ней Сашко и
даже маленький Хома.  Один Толя отстал.  Он подтянул на коленях брюки,
выбрал место, где трава росла погуще, и только тогда солидно опустился
на колени.
     Федор Михайлович обернулся к ним и одобрительно подмигнул.
     - Ну что это такое?!  - все еще негодуя, сказала тетя Сима, потом
невольно  улыбнулась  и  махнула рукой.  - А ну вас!  Безобразники,  и
больше ничего...
     - Прощены,  - шепотом сказал Федор Михайлович.  - Три,  четыре...
Ура!
     - Ура-а! - закричали ребята, вскакивая на ноги.

     Грузовик лесничества выехал на шоссе. Тетю Симу усадили к шоферу,
лесничий сел в кузове на скамье возле кабины.
     - Прощайся с друзьями, - сказал Федор Михайлович. - Пора.
     Антон обошел ребят и  пожал  всем  руки,  даже  маленькому  Хоме.
Ребята  были сумрачны.  Юка смотрела на Боя,  по щекам ее текли слезы.
Она старалась удержать их,  но они без  конца  выкатывались  из  глаз,
щекотно  ползли  по  щекам и углам рта.  Юка высовывала кончик языка и
подхватывала их.  Она присела на корточки,  обхватила руками  огромную
башку  Боя,  тот  лизнул ее в щеку,  солоноватые слезы пришлись ему по
вкусу,  и он облизал ей все лицо.  Смеясь и плача,  Юка поцеловала его
прямо   в   шагреневую   нюхалку.  Бой  деликатно  высвободил  голову,
встряхнулся и чихнул. Ребята засмеялись. Антон со страхом подумал, что
сейчас  она  полезет  целоваться с ним,  и тогда ему хоть проваливайся
сквозь землю.  Юка целоваться не полезла.  Улыбаясь сквозь слезы,  она
смотрела на Антона и только сказала:
     - Ты нам напиши. Ладно?
     - Ага, обязательно, - сказал Антон, влезая в кузов.
     Он сел у  закрытого  заднего  борта;  рядом,  свесив  через  борт
голову,  стал  Бой.  Неподвижной цепочкой стояли ребята поперек шоссе,
смотрели на Антона и Боя. Маленький Хома поднял руку и прощально мотал
ею  над  головой.  Грузовик  зарычал,  дернулся,  и  только  тут Антон
вспомнил.
     - Адрес! Адрес! - закричал он.
     Ребята не расслышали.  Со стесненным  сердцем  Антон  смотрел  на
быстро уменьшающиеся фигурки.  Они стояли все так же неподвижно,  пока
машина не скрылась за поворотом.  По опушке леса у обочины шоссе  гнал
свое  стадо  Семен-Верста.  Антон закричал ему,  помахал рукой.  Семен
безучастно посмотрел на него и отвернулся.
     Снова распластывались  по  сторонам  поля,  стремительно вылетала
из-под кузова серая лента дороги,  а горизонт неторопливо сматывал  на
свой  невидимый  барабан  и поля,  и перелески,  и дорогу.  Не замечая
толчков,  Антон смотрел на узкую ленту ее, которая все дальше и дальше
отодвигала  лесничество и все,  что пережил там Антон за три дня и две
ночи.  Ему было и хорошо и плохо,  так плохо и страшно,  что небо и  в
самом  деле казалось с овчинку.  А насколько было бы хуже,  если бы не
оказалось там Юки и Сашка, Сергея Игнатьевича и деда Харлампия, и даже
неисправимой ругательницы тетки Катри!..
     Антон впервые с удивлением подумал,  как много на  свете  хороших
людей,  как  охотно  они  помогают  другим  в  беде и как это хорошо -
помогать другим, не ища для себя ни выгоды, ни награды...




ОГНИ НА РЕКЕ

                                ОТЪЕЗД

     Костю провожают мама и Лелька.
     Мама - это он еще понимает. А вот Лелька? Мама хотела оставить ее
дома,  но она подняла такой рев,  что пришлось взять с собой. Конечно,
ей  интересно посмотреть на пристань и пароход,  а не провожать Костю.
Очень нужно ему, чтобы его провожали, да еще такие, как Лелька! Другое
дело - если бы ребята,  и особенно боевой, верный друг Федор. Но друга
Федора нет,  он еще вчера уехал с отцом в Остер, на рыбалку. Они ездят
туда каждую субботу.  Костя сколько раз просился вместе с ними, обещая
привезти целое ведро рыбы,  но мама не пускает  и  говорит,  что  рыбу
можно купить на базаре.  Просто она боится, что Костя утонет. А почему
он обязательно должен тонуть? В пятом "Б" он плавает лучше всех.
     Теперь у  дяди  он  половит  рыбку!  Вот  только удилища пришлось
оставить дома. Мама и слушать не захотела:
     - Нет уж, пожалуйста! Никаких палок в троллейбус... Я и так с ног
сбилась.
     Палок! Лучше  Костиных  удилищ  ни  у  кого  нет.  Даже у Федора.
Настоящие бамбуковые.  Неизвестно еще,  есть ли такие у дяди.  И вовсе
она  не  сбилась с ног.  Ходит дай бог всякому - Костя еле поспевает и
должен делать большие шаги, чтобы не отстать.
     - Костя, не вышагивай, как журавль! Что за баловство?
     Последние дни ей невозможно угодить - все не так,  все не по ней.
Сама  говорит,  что  с  этой  командировкой она прямо голову потеряла.
Лелька не поняла и удивилась:
     - Как же ты, мама, потеряла, если она тут?
     - Ты еще маленькая, не понимаешь, - засмеялся Костя.
     Костя большой, и он понимает.
     Ого, поехать в Каховку!  Тут можно  потерять  голову,  даже  если
едешь  не  насовсем,  а  в  командировку.  Шутка ли - увидеть трассу и
место,  где будет плотина,  и геологов, как они бурят всякие скважины!
Но  мама  волнуется  не  из-за этого,  а из-за пустяков:  как оставить
Лельку и Костю,  что делать с комнатой,  почему дядя не приехал и  как
теперь быть?
     Костя предложил самое разумное:  ехать всем  вместе,  с  комнатой
ничего  не  сделается,  пока они путешествуют.  Но мама рассердилась и
сказала,  чтобы  он  не  выдумывал.  Это  не  путешествие,  а  деловая
командировка,  и  детям  там  нечего  делать.  Вообще,  если бы он был
положительным  человеком,  она  оставила  бы  его  и  Лелю   у   Марьи
Афанасьевны  и  спокойно  уехала.  Но  он  совсем отбился от рук - это
ужасно,  когда дети растут без отца! - никого не слушается и, конечно,
не будет слушаться Марьи Афанасьевны.  А раз так,  она оставит Лелю, а
его отправит в Полянскую Греблю, к дяде, и тот приберет Костю к рукам.
     Ну и  очень  хорошо!  В  прошлом  году  он  уже оставался у Марьи
Афанасьевны,  и с него хватит. "Костя, не горбись!", "Костя, не таращи
глаза!",  "Почему  ты  не вымыл руки перед обедом?",  "Разве можно так
отвечать? Какой невоспитанный мальчик!", "У тебя болит животик?", "Дай
лобик,  я пощупаю"... Животик, лобик, рубашечка... Костя презирает эти
телячьи нежности,  его прямо тошнит от них,  и он начинает озорничать,
даже когда ему не хочется.
     А с дядей они, конечно, поладят.
     И нечего маме волноваться:  он отлично доедет.  Что из того,  что
дядя не приехал?  Он же на работе.  И телеграмма ведь прибыла,  что он
будет встречать. Значит, все в порядке.
     Но мама не может не волноваться.  Она  начала  волноваться,  едва
узнала о командировке, и с тех пор только и делает, что волнуется. Как
он доедет? Как будет жить? Что ему дать в дорогу?
     А что  ему  нужно  в дорогу?  По-боевому,  по-походному:  трусы и
рубашку.  Вместо этого мама упаковала полный  саквояж  да  еще  набила
авоську всякой едой,  словно он едет на необитаемый остров.  Теперь ей
кажется,  что непременно что-то забыли,  оставили дома,  и, раскрыв на
коленях саквояж, она начинает все перебирать и говорить Косте, где что
лежит.
     Костя не  слушает.  В  открытое окно троллейбуса врывается ветер,
треплет Лелькины  волосы  и  пузырем  надувает  Костину  рубашку.  Уже
проехали зоосад,  убежала назад ограда Политехнического;  презрительно
шипя  шинами  на  остающиеся  сзади  трамваи,  троллейбус  мчится   по
Брест-Литовскому шоссе.
     - Леля,  не  крутись  на  сиденье!..  Так  смотри,  Костя:  здесь
рубашки, вот теплая куртка, вот носовые платки...
     - Ладно,  - не оборачиваясь,  отзывается Костя.  -  Мы  прямо  до
конца, мама?
     - С  какой  стати?  Пересядем  на  трамвай,  а  потом   спустимся
фуникулером.  И не спорь,  пожалуйста,  мы и так опаздываем! - говорит
мама, хотя Костя и не думает спорить.
     Конечно, не  штука  и опоздать,  если увязалась Лелька и ее нужно
было переодевать, причесывать и навешивать всякие банты. Вон на голове
- как пропеллер.
     Отсчитывая пассажиров,  щелкает турникет  у  входа  в  фуникулер.
Вагончик полупустой. Костя садится у окна, но Лелька требует это место
для себя,  вертит головой во все стороны,  чтобы увидеть все сразу - и
Днепр, и ползущий снизу вагончик, и толстую черную, блестящую от масла
змею троса.  Ей жутко смотреть вниз,  на землю,  и она повизгивает  от
страха, но тихонько, чтобы мама не забрала ее от окна.
     Вагончик, поднимающийся снизу,  равняется с ними,  потом уползает
вверх  и становится маленьким,  как игрушечный.  А черные,  тоже все в
масле,  колеса,  по которым бежал трос,  все еще крутятся и  крутятся,
будто торопятся за ним вдогонку.
     Смотреть вниз и правда немного жутко. К подножию крутого косогора
сбегают сверкающие рельсы,  а вокруг вздымаются высоченные деревья. Их
вершины тянутся к вагончику,  и,  если не смотреть на землю,  кажется,
что он не катится по рельсам, а плывет между деревьями по воздуху, еще
немножко - и он оборвет трос,  перемахнет через нижнюю  станцию,  дома
Подола*,  да  так  и понесется поверху через Днепр к синеющему вдалеке
лесу. (* Район города Киева.)
     Однако трос  не обрывается,  вагончик никуда не плывет,  а плавно
останавливается у ступенек.  Костя,  мама и Лелька торопливо бегут  по
ним,  потом по гулкому бетонному коридору,  пересекают душную улицу, и
вот наконец пристань.
     За деревянным  зданием  вокзала  раздается  густой  хриплый  рев.
Лелька испуганно вздрагивает и обеими руками хватается за Костю.
     Костя тоже  начинает  беспокоиться,  ему  кажется,  что  они идут
слишком медленно и обязательно опоздают.
     Они проходят через здание речного вокзала, спускаются по лестнице
к пристани - большой барже,  на которой высится постройка вроде  дома.
Из-за  этой  постройки  совсем не видно парохода - торчит одна толстая
черная труба с красной каемкой да мачта с фонарями,  подвешенными один
над другим.  Впритык к барже стоит пароход. Между ними совсем не видно
воды,  и можно даже не прыгать,  а шагнуть прямо с причала на пароход,
но  дорогу  преграждает  толстый  брус.  Остается лишь узкий проход на
сходни - огражденные перилами две доски с прибитыми поперек планками.
     У сходни  стоят  два моряка.  Костя знает,  что они не моряки,  а
водники - моряки бывают на море,  а не на реке,  - но они  совсем  как
моряки:  в синих кителях с блестящими пуговицами и белых фуражках.  На
фуражках у них "крабы" - золотые якоря, окруженные золотыми листиками.
Водники  так  беззаботно разговаривают и смеются,  что Костя ужасается
своей торопливости и начинает шагать нарочито медленно, вразвалку, так
что матери приходится дернуть его за рукав:
     - Костя,  не спи,  пожалуйста!..  Где я могу  найти  капитана?  -
спрашивает она у водников.
     - Капитана сейчас нет,  - отвечает один из  них,  наблюдающий  за
чем-то происходящим в коридоре парохода.
     - Как же быть? Что же теперь делать? - теряется мама.
     Второй оглядывается на маму, и лицо его светлеет.
     Костя знает,  что мама красивая, он и сам любит смотреть на нее -
конечно,  не тогда, когда она сердится и ругает за что-нибудь. Но этот
молодой водник с лейтенантскими погонами и такими же белобрысыми,  как
у  Федора,  волосами  что-то  уж очень долго смотрит и улыбается.  Это
Косте не нравится, и он хмурится.
     - А в чем дело, гражданка? - спрашивает белокурый лейтенант.
     - Брат мне писал,  что надо с капитаном,  а  его  нет...  Как  же
теперь быть? Может, у него есть заместитель?
     - Старший помощник занят.  Я - второй помощник.  Да вы скажите, в
чем дело.
     Мама сбивчиво объясняет,  что вот ей надо отправить сына к брату,
бакенщику,  в  Полянскую  Греблю,  там  брат  встретит,  а  она боится
отпускать мальчика одного,  ведь там  даже  нет  пристани,  но  у  нее
безвыходное  положение,  ей  нужно  ехать в срочную командировку,  она
хотела просить капитана, а его нет...
     Лейтенант давно  все  понял,  а  мама говорит и говорит,  и он не
перебивает,  потому что ему просто приятно смотреть на нее и  слушать.
Костя видит это и мрачнеет еще больше.
     - Понятно,  - говорит наконец лейтенант.  - Где же ваш  сын?  Вот
этот сердитый товарищ? А я думал, это брат. Совсем взрослый мужчина!
     Костя не поддается на эту грубую лесть и продолжает хмуриться.
     - Не беспокойтесь,  гражданка,  будет полный порядок.  Доставим в
целости и сохранности.  А Ефима Кондратьевича Кичеева я знаю - как же,
лучший бакенщик!  Сын ваш отлично доедет,  выспится, а по дороге мы из
него водника сделаем...  Проходите, пожалуйста, устраивайте мальчика -
времени еще много. Сейчас я вызову проводницу.
     Насупленный Костя ступает на сходни,  а следом,  держа Лельку  за
руку, идет мама.
     - Тетя Паша! - кричит лейтенант. - Проводи пассажира в каюту.
     Откуда-то из коридора появляется высокая, худая женщина с длинным
носом и тонкими,  сжатыми губами.  Они сжаты  так  плотно,  что  Косте
кажется, будто она говорит, не открывая рта.
     Тетя Паша делает несколько шагов по коридору, поворачивает налево
и вдруг словно проваливается вниз.
     - Боже, что за лестница! - ужасаегся мама.
     - Это не лестница, мама, это трап, - говорит Костя.
     - Ну, ты все знаешь, известный моряк... Смотри не стукнись!
     Когда это он стукался?  Костя пропускает их вперед, а потом лихо,
по-моряцки, бежит вниз. Однако трап такой крутой, ступеньки поставлены
так тесно,  а железные порожки на них такие скользкие,  что он едва не
летит кувырком и хватается за спасительные поручни. Мама оборачивается
на  подозрительный  шум,  но  Костя уже восстановил равновесие и чинно
шагает со ступеньки на ступеньку.
     - Вот   каюта,   -   не   разжимая  губ,  говорит  тетя  Паша,  -
устраивайтесь, - и уходит.
     Каюта маленькая  - здесь всего две койки,  у двери шкаф,  а между
койками узкий  столик.  Вернее,  койка  одна,  вторую  заменяет  узкий
жесткий топчанчик,  обитый клеенкой. Зато над столиком, почти у самого
потолка,  настоящий иллюминатор - круглое окошечко,  прижатое к  борту
медными барашками.
     Костя сразу же взбирается на стол и начинает откручивать барашки.
     - Костя,  не смей!  Слышишь?  И вообще - или ты обещаешь,  что не
будешь открывать окно,  или мы сейчас же идем на берег, и ты никуда не
поедешь!
     Костя слезает со стола:  все равно пока в иллюминатор  ничего  не
видно,    кроме   просмоленного   борта   баржи,   а   в   дороге   он
сориентируется...
     Лелька бродит   по  каюте  и  ощупывает  стол,  койку,  пробковые
спасательные пояса,  а мама  опять  повторяет  наставления:  слушаться
дядю, без взрослых не купаться - боже упаси! - и не хватать сразу, как
маленький,  сладкие пирожки,  а  сначала  есть  вареное  мясо  и  яйца
вкрутую, потом сладкое; по пароходу не бегать, к краю не подходить и в
воду не смотреть,  а то закружится голова,