переднюю дверцу.  Тот достает парусиновые
штаны  и  натягивает,  потом  распахивает  все  четыре  дверцы,  чтобы
проветрить:  машина раскалилась на солнце, из нее пышет, как из только
что истопленной печи. И в это время разражается предсказанный "бенц".
     - Ануся,  почему ты убежала?  - еще издали говорит мать. - Я ведь
запретила тебе уходить...  Боже мой, на кого ты похожа?! - кричит она.
-  Ты  нарочно,  назло?  Или опять собирала всякую дрянь с тем грязным
мальчишкой?!
     - Мамочка, при чем тут он? Он же меня не пачкал, я сама...
     Звездочет издает странный звук - не то фыркает,  не то хрюкает, -
и Сашуку кажется, что он ему подмигивает, но не уверен в этом: толстые
стекла очков мешают рассмотреть.
     - Ты еще его оправдываешь?  Не смей к нему подходить!  Слышишь?..
Пусть он только попадется мне на глаза!..
     В этот  момент  она  обходит  багажник,  и Сашук попадается ей на
глаза.
     - Ах,  ты здесь? А ну, убирайся отсюда! Немедленно! И чтоб я тебя
больше не видела!..
     - Люда! - вполголоса говорит Звездочет. - Нельзя же так. Как тебе
не стыдно!
     - Нисколько   не  стыдно.  Если  ты  не  хочешь  думать  о  своем
ребенке...
     - Но ведь он тоже ребенок.
     - Какое мне дело до чужих сопливых детенышей! У меня и так голова
кругом идет...
     Сашук поворачивается и, вобрав голову в плечи, уходит. Уши у него
горят, глаза щиплет, и в горячую бархатную пыль под ногами даже падает
несколько капель.  Ух,  до чего злющая тетка! И как он ее ненавидит...
Чего она к нему придирается?  Ануся сама к нему прибежала. Разве он ее
звал?  Пусть теперь только попробует подойти,  он так шуганет... И сам
ни за что не подойдет. Нужны они ему...
     Несмотря на  всю  горечь  незаслуженной   обиды,   уйти   совсем,
окончательно он не может.  Хоть издали,  хоть краешком глаза он должен
посмотреть,  как тронется с места, поедет оранжевое чудо. Что она ему,
запретит?  Степь не ее,  кто хочет,  тот и ходит... Отойдя в сторонку,
Сашук садится на землю и делает вид, что расковыривает ход в подземное
жилище  мурашей,  а  на  самом  деле  искоса  наблюдает происходящее у
машины.  Злющая тетка снимает с Ануси платье,  вытряхивает и  надевает
снова.  И  все  время  что-то  говорит.  Что  говорит,  понятно и так:
ругается и наговаривает на него,  на Сашука.  А Звездочет долго стоит,
опустив  голову  и поглаживая бороду,  потом решительно поворачивается
и...  идет к Сашуку.  Сашук вскакивает.  На всякий случай. Чтобы сразу
дать деру, если что...
     - Рассердился? - спрашивает Звездочет, подойдя.
     - А чего она придирается?
     - Обидно,  я понимаю, - раздумчиво говорит Звездочет, дергая свою
бороду.  -  Что  ж,  хотя  это  абсолютно  непедагогично,  могу только
повторить совет Чапая.  - Сашук,  не понимая,  смотрит на  него  снизу
вверх.  -  Насколько  я  помню,  он рекомендовал наплевать и забыть...
Теперь пошли со мной.
     - Зачем?
     - Звездочеты не только знают звезды,  они умеют  предсказывать  и
угадывать чужие желания. Твое я уже угадал.
     - А вот и нет!
     - Вот и да!  Смотри на меня!  - строго говорит он и,  указывая на
Сашука пальцем,  торжественно произносит:  - Ты хочешь  проехаться  на
машине!
     Глаза и рот Сашука так распахиваются,  что Звездочет снова издает
странный звук - не то хрюкает,  не то фыркает, поворачивается и идет к
машине. Не веря, сомневаясь и пламенно надеясь, Сашук вподбежку спешит
следом.
     Жена Звездочета встречает их колючим взглядом.
     - Зачем ты его привел? Что ты собираешься делать:
     - Восстановить справедливость.  В таком возрасте нельзя терять  в
нее веру.
     Жена закусывает нижнюю губу,  сажает  Анусю  на  заднее  сиденье,
садится сама и со страшным стуком захлопывает дверцу.
     - Вот  так,  -  говорит  Звездочет,  -  а  спереди  будет  сидеть
избранное мужское общество. Прошу!
     Он распахивает  перед  Сашуком  правою  дверку,  ждет,  пока  тот
взберется на сиденье,  и захлопывает.  Внутри так чисто и красиво, так
блестят разные штучки и ручки,  такая диковинная собачка болтается  на
резинке  перед  ветровым  стеклом,  а сзади так зловеще молчит Анусина
мама,  и Сашук так всей спиной и затылком чувствует ее колючий  взгляд
что он не только ничего не трогает, но боится пошевелиться и с трудом,
прерывисто переводит дыхание.
     - Ну как, нравится? - спрашивает Звездочет, садясь за баранку.
     От полноты чувств Сашук не может выговорить  ни  слова  и  только
быстро-быстро кивает.
     - Что же надо делать, чтобы поехать?
     - Погудеть! - шепотом подсказывает Сашук.
     - Погудеть?  Да,  в самом деле,  какая же езда без гудения? Давай
гуди.
     Сашук тянется к большой черной кнопке на торце  рулевой  колонки,
нажимает, но гудка нет.
     - Дудки,  - говорит Звездочет.  -  Гудок  у  меня  заколдованный,
настоящий  звездочетский...  -  Глаза  Сашука вспыхивают восторгом.  -
Сейчас мы его расколдуем.  "Эн, де, труа, бешамель де валуа..." Теперь
нажми эту дужку.
     Сашук осторожно трогает хромированный пруток под баранкой,  и над
степью  разносится  гудок.  Он  зычен  и  звонок  и так же не похож на
хриплое кряканье "газона" дяди Семена,  как сам видавший виды облезлый
"газон" на оранжевого щеголя.
     - Папа,  пап!  Я тоже хочу!  - кричит Ануся, вскакивает ногами на
сиденье,  переваливается  через  плечо отца и тянется к дужке сигнала.
Звонкий голос "Москвича" раскатывается над обрывом, падает вниз, чайки
шарахаются от него в море.
     - Хватит,  граждане, - говорит Звездочет. - Надо совесть иметь, а
то сейчас обратно заколдую, и машина никуда не пойдет.
     Сашук отдергивает руку, Анусю мать сердито стаскивает и сажает на
место.  Звездочет поворачивает ключик,  внизу что-то рычит и сейчас же
смолкает.
     - Поломалась?  -  встревожено  спрашивает  Сашук,  но  тут же сам
видит,  что ничего не поломалось и они уже не стоят, а едут, и даже не
едут, а плывут - так плавно и мягко трогает машина с места.
     - Газанем? - спрашивает Звездочет.
     - Ага! - радостно кивает Сашук.
     - Ну, держись, увезу тебя сейчас на край света...
     - Ага! - ликуя, кивает Сашук.
     Он согласен на все,  лишь бы  ехать  и  ехать  в  этой  волшебной
машине.  Она мягко раскачивается на ухабах, волочит за собой длиннющий
хвост пыли и мчится так, что воздух ревет, врываясь в окна.
     Счастье никогда   не  бывает  долгим.  Обогнув  по  задам  четыре
усадьбы,  "Москвич" въезжает в улицу,  поворачивает и  останавливается
возле  ворот пятой хаты.  Пыль,  которая раньше никак не могла догнать
машину, теперь набрасывается на нее и окутывает густым желтым облаком.
Сердито   отплевываясь,   жена  Звездочета  выскакивает  из  машины  и
утаскивает за собой Анусю. Сашук вопросительно смотрит на Звездочета.
     - Слезай, приехали, - говорит тот. - Путешествие окончено.
     Сашука пронзает горькое разочарование.  Он  вылезает  из  машины,
отходит в сторонку, но как только Звездочет разворачивает автомобиль и
въезжает во двор,  Сашук припадает к редкому штакетнику, опоясывающему
двор.  Звездочет открывает капот,  долго там копается, потом закрывает
капот,  все дверцы и,  наконец,  замечает прижатое к  штакетнику  лицо
Сашука.
     - Ты собираешься стоять здесь всю ночь?
     Сашук молчит.
     - Лети домой, а то тебе тоже бенц устроят.
     Сашук отрывается от штакетника, но тотчас опять припадает к нему.
     - Ладно, я к вам еще приду? - с надеждой спрашивает он.
     - Валяй,  -  соглашается Звездочет,  и теперь даже сквозь толстые
стекла очков Сашук отчетливо видит, что левый глаз его подмигивает.
     Блаженная улыбка  снова растягивает лицо Сашука,  и он припускает
домой, к бригадному бараку.

ПИЩА НАША

     Соскучившийся Бимс бросается ему навстречу, но Сашуку не до него.
Первым  делом  он  бежит  в  барак  к  зеркалу.  Оно  всегда  стоит на
подоконнике:  возле окна рыбаки бреются.  Зеркало треснутое,  мутное и
изрядно засиженное мухами. Сашук плюет на него, протирает рукавом. Оно
ничуть не светлеет,  но все  равно  видно,  что  с  носом  плохо.  Две
дырочки,  обращенные к небу,  над ними кожа, красная и лоснящаяся, как
нарыв,  а вокруг - остатки  старой,  облупыши.  Сашук  сковыривает  их
ногтем, но под ними такая же воспаленная, багровая кожа.
     - Ты чего нос себе обдираешь? - спрашивает Иван Данилович.
     Рыбаки почти  все в бараке:  кто отсыпается после червового,  кто
просто так лежит,  отдыхает перед обедом и вечерним  выходом  в  море.
Жорка уже выспался и лежит,  заложив руки под голову, а ноги задрав на
спинку койки. Он тоже наблюдает за Сашуком и тут же встревает.
     - Так  он  же,  - кричит Жорка на весь барак,  - он же кралю себе
нашел!  Я видел,  как они до машины побежали. Там такая фуфыря - антик
марэ с мармеладом! И где только выискал? Вот теперь форс и наводит...
     Рыбаки смеются, а Сашук вспыхивает и, сжав кулаки, оборачивается.
А он-то еще собирался рассказать Жорке про машину, про все...
     - Как не стыдно! - кричит Сашук. - Как не бессовестно!
     - Да ты не серчай,  не отобью.  Только гляди на свадьбу позови! -
хохочет Жорка.
     Рыбаки смотрят на яростно взъерошенного,  пылающего Сашука и тоже
грохочут.
     - Жеребцы стоялые, - говорит Иван Данилович, - нашли над кем...
     Ненавидя их всех, Сашук выбегает из барака. Бимс кидается ему под
ноги. Сашук пинает его, тот жалобно скулит, и Сашуку становится стыдно
и жалко. Он нагибается и гладит его.
     - Ладно, - говорит он, - не сердись, я нечаянно, со злости...
     Щенок зла  не  помнит.  Он  тут  же  начинает  ластиться,  лизать
Сашукову руку. Сашук тормошит его и мало-помалу отходит.
     Мать уже вернулась и возится у плиты под навесом,  готовит  обед.
Сашук бежит к ней.
     - Мам, дай мне другую рубашку.
     - Чего ради?
     - Эта уже грязная.
     - Поменьше  в  грязи гваздайся.  Вчера только надел.  И с чего ты
чистюля такой стал?
     - Да ну, мамк... - начинает канючить Сашук, но мать отмахивается:
     - Не приставай, без тебя тошно.
     Похоже, что   ей   на   самом   деле   тошно:   ходит  с  трудом,
полусогнувшись,  лицо бледное,  под глазами темные круги,  а на висках
выступили  капельки  пота.  Сашук  направляется к рукомойнику и долго,
старательно моет руки,  даже трет их песком.  Руки светлеют,  но самую
малость, а пальцы так и остаются с обгрызенными ногтями и заусеницами.
     За обедом Сашук смотрит в свою миску и ни с кем не разговаривает.
Принципиально. Раз они такие.
     Рыбаки идут  на  причал.  Мать,  тяжело  вздыхая,   то   и   дело
приостанавливаясь, моет посуду, потом уходит в барак и ложится.
     Сашук идет на берег, втайне надеясь, что Звездочет снова привезет
свое семейство купаться.  Больших медуз в воде уже нет, они снова ушли
на глубину,  в свою бездну,  из которой приплыли к берегу погреться на
солнце.  У  берега  болтаются  лишь маленькие,  как блюдечки,  да и те
постепенно исчезают.  Солнце скрывается за излучиной обрыва. Звездочет
не приезжает и уже, должно быть, не приедет. Сашук бредет домой.
     Мать лежит  в  боковушке  и  тихонько  стонет.  От  этого  Сашуку
становится  скучно  и  не  по  себе.  Он идет во двор,  усаживается за
длинный,  на  козлах,  обеденный  стол  под  навесом  и  смотрит,  как
постепенно  догорает,  гаснет  закатное  зарево.  Сизая дымка густеет,
наливается синевой,  потом сразу становится непроглядно черной.  На не
видной отсюда окраине Балабановки взлаивает пес,  ему отвечают другие.
Некоторое время они  перебрехиваются,  будто  ведут  перекличку  перед
ночным  дежурством,  и  замолкают.  С  моря  не  доносится  ни единого
всплеска.  Легкий бриз,  который  весь  день  дул  с  моря,  затих,  а
береговой еще не поднялся,  и Сашука обступает глухая, плотная тишина.
Сидеть в темной тишине жутко, но Сашук оглядывается назад. Распахнутая
дверь  барака,  где лежит мать,  - в трех шагах,  а босая нога ощущает
короткую теплую шерсть Бимса,  свернувшегося под скамейкой.  "И вообще
чего бояться?  - уговаривает себя Сашук. - Если бояться, так никогда и
не найдешь..." Правда,  Звездочет не сказал,  как ее искать,  но уж он
как-нибудь найдет. Если она его, так она ему сама даст знак: подмигнет
или еще как... Звезды одна за другой уже проклевываются в черном небе,
но  такие дрожащие и слабенькие,  что ни одна из них не может быть его
звездой. Сашук облокачивается на стол, опирается скулой о кулак...
     - Ты чего здесь куняешь?
     Шершавая, как наждак,  ладонь Ивана Даниловича запрокидывает  лоб
Сашука.  В бараке горит свет, слышны голоса вернувшихся рыбаков. Сашук
сначала не хочет отвечать,  но вспоминает,  что Иван Данилович никогда
над ним не смеется,  сильнее всех и больше всех знает. Может, он и про
это знает?
     - Я звезду ищу.  Дяденька...  ну,  который на машине, на красной,
сказал, что у каждого должна быть звезда.
     - Вон оно что!.. Ладно, пойдем, я тебе покажу.
     Они выходят из-под навеса, заслоняющего звезды.
     - Большую Медведицу знаешь?  Тогда смотри за моим пальцем...  Вон
семь звезд.  Получается вроде ковша или кастрюли с  ручкой.  А  теперь
через  эти  две  звезды  смотри  вверх...  Там  тоже кастрюля,  только
поменьше и ручкой в другую сторону.  На  конце  той  ручки  -  звезда.
Видишь?  Полярная называется. Для нашего брата - наиглавнейшая звезда.
Она всегда  север  показывает.  Как  моряки  или  рыбаки  без  компаса
заблудятся - ни берега, ничего не видать, - найдут эту звезду и по ней
прямехонько домой...
     - Не!  - подумав,  отвечает Сашук.  - Это всехняя. А он сказал, у
каждого своя.
     - Тогда ищи сам.  Только другим разом,  а теперь спать беги, тебе
уже третий сон видеть пора...
     Мать не  спит,  блестящие  глаза  ее смотрят куда-то в угол,  под
потолок. Отец растерянно мыкается по боковушке и приговаривает:
     - Взвара бы...  Или киселя холодненького.  Может,  и обошлось бы,
полегчало... А завтра что ж будет?
     - Как-нибудь отлежусь,  - тихонько отвечает мать. - Ты спи, устал
ведь...
     Сашук ложится  на  свой жесткий топчан и думает,  что взвара бы -
хорошо,  и ему бы перепало. Когда он хворал, бабка варила взвар только
для  него.  Но тогда - он хорошо это помнит - ему даже не хотелось.  А
когда он поправился и ему захотелось,  никакого взвара уже не варили и
не давали.  Почему это вкусные вещи дают только больным,  когда они им
вовсе ни к чему, а здоровым очень даже к чему, но им не дают?..
     Додумать эту важную мысль Сашук не успевает - веки склеиваются, а
мысли разбегаются в разные стороны, как рассыпанный горох.
     Когда Сашук просыпается, в бараке тихо. Значит, рыбаки ушли, а он
снова проспал.  Но тут же видит,  что мать лежит, стало быть не так уж
поздно.  Тихонько,  чтобы не разбудить мать, он выскальзывает во двор.
Солнце еще только-только поднялось над морем,  и, если прищуриться, на
него  даже  можно  смотреть.  Сашук щурит по очереди то один глаз,  то
другой и смотрит на солнце до тех пор,  пока глаза не начинает резать,
а голова кружиться. Потом вспоминает все вчерашнее, бежит со двора, но
спохватывается и возвращается к рукомойнику.  Он плещет с  ладошек  на
лицо,   даже  зачем-то  смачивает  белобрысый  свой  чубчик.  Идти  за
полотенцем некогда, и утирается Сашук уже на бегу, рукавом.
     Оранжевый "Москвич" стоит за штакетником на прежнем месте. Окна в
хате распахнуты настежь,  но никого не видно и не слышно. Спят. Улица,
на которой хаты стоят только в один ряд, пуста, нет даже ни мальчишек,
ни собак.  А эти же еще хуже,  городские,  наверно, спать будут долго.
Все-таки Сашук не уходит. Он бродит по канаве, тянущейся вдоль дороги,
только там ничего интересного нет - окаменелая грязь, бурьян да совсем
бросовый  хлам.  Солнце  припекает,  в  животе Сашук явственно ощущает
пустоту,  а там все спят и  спят.  Он  бросает  прощальный  взгляд  на
"Москвича" и уходит. К его удивлению, мать еще не встала.
     - Мамк, я есть хочу, - говорит Сашук, подходя к койке.
     Оказывается, она совсем не спит. Блестящие глаза ее смотрят все в
тот же угол под  потолком,  круги  под  глазами  еще  больше,  а  лицо
синевато-бледное.  Она  шевелит  запекшимися губами,  но отзывается не
сразу.
     - Ключ  возьми...  под подушкой.  В кладовке хлебца отрежь...  Не
порежься смотри...
     - Что я, маленький?
     - Только,  сынок,  там сало лежит - не трогай...  Оно артельское,
нельзя. Если хочешь, капустки возьми, в кадушке...
     Сашук шарит у нее под подушкой,  достает ключ. Кладовка во дворе,
наполовину врытая в землю,  там сумрачно и прохладно.  Прижав к животу
хлебный кирпич,  Сашук срезает себе горбушку.  Подумав,  отрезает  еще
ломоть - про запас и для Бимса.  На ящике, прикрытое холщовой тряпкой,
лежит сало. Его много. Три толстых белых пласта, рассеченных на четыре
части,  поблескивают  крупной солью.  Сало Сашук любит,  но ест его не
часто. Он оглядывается на открытую дверь кладовки и раздумывает. Никто
же  не  увидит...  Потом  глотает  слюну  и решительно прикрывает сало
тряпкой.  Капуста старая,  воняет бочкой - прямо с души воротит. Сашук
посыпает  свою  горбушку  крупной  солью,  запирает  кладовку  и бежит
обратно к матери.  Бимс юлит,  виляет бубликом-хвостом. Получив ломоть
хлеба,  укладывается  и  тоже  принимается жадно есть.  Мать переводит
взгляд на громко тикающие ходики.
     - Господи, скоро шесть... - и пробует приподняться, но обессилено
опускает голову на подушку.  - Сынок,  а сынок,  - немного передохнув,
говорит она, - рыбаки скоро с моря придут...
     Сашук перестает болтать ногами, но продолжает уплетать горбушку.
     - А я вот слегла...  Есть-то им будет нечего... - Сашук перестает
жевать и,  зажав ладошки между коленками, ждет, что она скажет дальше.
- Может, ты расстараешься?
     - Так а я чего? Я не умею.
     - Хоть как-нибудь.
     - Да ну, мамк, не хочу я! И некогда мне, пускай сами...
     - Ты погоди,  ты подумай...  Ушли они до света,  а придут часов в
восемь...  Они ж не катаются,  а работают. Тяжко работают, сынок... Ты
весла ихние видел?
     Сашук кивает. Весла здоровущие. Он как-то попробовал приподнять -
и  пошевелить  не  смог.  Как  бревно.  Не  зря  на одном весле по два
человека сидят.
     - Ты подумай-ка сам: пять часов таким веслом помахать!
     - Я бы взял и бросил.
     - Глупый  ты  еще...  И  они,  чай,  не  от  радости  -  на жизнь
зарабатывать надо...  Ты вон только побегаешь и то есть хочешь.  А  им
каково? Небось все руки-ноги ломит...
     Сашук пытается представить,  как это ломит руки-ноги, и не может.
Но  он  знает,  что рыбаки всегда приходят голодные-преголодные.  Едят
быстро и молча.  А потом сразу ложатся отдыхать.  Очень устали  потому
что.  А тут они придут,  а есть нечего, надо варить и ждать. Они будут
сердиться и ругаться, и даже сам Иван Данилыч...
     - Ладно, - говорит Сашук, - только ты говори чего...
     - Вот и хорошо,  вот и ладненько...  - говорит мать, и губы у нее
почему-то дрожат.  - Хоть кондер сварим.  Я тебе все по порядку...  Ты
перво-наперво плиту почисти, кочережкой...
     Через полминуты  под навесом начинается извержение вулкана - зола
и пепел столбом поднимаются над плитой,  усыпают все подступы  к  ней.
Сашук  чихает,  кашляет,  но  орудует  кочережкой,  пока  колосники  и
поддувало не становятся чистыми.
     - Дальше чего? - прибегает он к матери,
     - Господи,  измазался-то,  как чертушка!  - скосив на него глаза,
говорит мать.  - Ладно уж...  Натаскай воды в котел, ладошки две не до
краев... Потом чайник. И разожги.
     Хорошо хоть железная цистерна с водой близко.  Сашук таскает воду
котелком и старательно прикладывает к краю ладошки. На растрескавшейся
эмали  котла  остаются  сажевые  следы,  зато мера точная,  тютелька в
тютельку - две ладошки.  Разжечь плиту - дело плевое.  Сашук не раз  с
ребятами жег костры и в плавнях и на огородах.  Пламя в плите начинает
реветь.  Потом Сашук приносит из подвала два котелка  пшена,  отрезае