упая!
     - Почему глупая?  Разве мы что-нибудь не так сделали?  - спросила
Юка.
     - Не вы глупы. Те, кто такую команду дал.
     - Это ж какой-то начальник,  - сказал Сашко. - Что он, маленький,
что ли?
     - Думаешь,  как взрослый, так обязательно умный? - вскипел Антон.
- Знаешь, какие дураки бывают?.. Хо!..
     - Бывают, бывают, - вздохнул Сергей Игнатьевич.
     - Так надо их убрать! - решительно сказала Юка.
     - Оно бы хорошо,  конечно, - засмеялся Сергей Игнатьевич, - взять
да издать такой приказ: "Пошли вон, дураки!.." К сожалению, нельзя. Их
директивой не уберешь.  Это процесс трудный,  затяжной.  Вы, наверное,
слышали - на пленумах,  совещаниях разоблачают всяких  очковтирателей,
обманщиков  и  прочих героев показухи.  И гонят их.  И в этом деле все
должны помогать.
     - И мы?
     - И вы. Почему же нет?
     - Кто нас будет слушать?
     - Коли дело скажете, услышат. Главное - нельзя молчать и мириться
с  дураком  и  дурацкими  его  делами.  Отчего твоя собака хромает?  -
перебил сам себя Сергей Игнатьевич.
     Антон и Юка подбежали к Бою.
     - Сидеть! Покажи лапу!
     Бой уселся,  готовно  поднял  лапу,  но  при каждом прикосновении
вздрагивал,  пытался выдернуть ее из рук  Антона.  Она  была  горячей,
порезанная вчера подушечка распухла,  из раны сочилась сукровица.  Все
склонились над Боем,  а он,  наклонив башку,  внимательно следил,  что
делают с его лапой.
     - Завязать? Опять сорвет...
     - Где это он так?
     - В речке. Приезжие всякие битые бутылки бросают...
     - Временный житель - штука скверная.  Временному ничего не жалко,
на все наплевать.  Он пожил,  напакостил и укатил.  Ну, а вы-то что же
смотрите? Вы живете здесь постоянно...
     - Мы с Антоном приезжие, - сказала Юка. - А они же сельские.
     - Это взрослым надо,  - сказал Сашко. - Что мы можем сделать? Нас
побьют, и все.
     - Взрослые  другим  делом  заняты,  у  них руки не доходят.  А вы
свободны,  и вас много - всех не побьют.  Главное, не надо бояться! Вы
же в общем народ бесстрашный, верно?
     - Ого!  - сказала Юка. - Вон Хома ружья не побоялся, Серка своего
заслонил, его даже этот Митька ранил...
     - Вот  видите!  А  вас  много,  если  организуетесь,  такая  сила
получится - никто тронуть не посмеет...
     - А что?  - загорелась Юка. - Вот устроить такой заслон из ребят,
кордон  такой...  Чтобы никто сквозь него не пробрался.  Не вообще,  а
чтобы не гадили,  не уродовали...  Чтобы штаб был и свои разведчики...
Вот!  -  показала  она  на Семена.  - Готовый разведчик.  Он со своими
коровами всюду ходит...
     - На шо оно мне нужно? - мрачно возразил Семен.
     - Как это "на шо"? Тебя это не касается?
     - Я тут до осени.  Осенью в город,  в ремесленное поеду.  Потом в
армию подамся. В летчики. Может, потом в ракете полечу...
     - Нужны там такие!
     - А шо? Гагарин тоже в ремесленном учился.
     - Ладно,  допустим,  - сказал Антон. - Может, и наш теленок волка
съест. Пустят тебя в ракету. А дальше что?
     - Героя дадут...
     - Я не про это.  Ну,  выстрелят, полетаешь, полетаешь, потом куда
денешься?  Так  и  будешь  в космосе болтаться?  Небось опять на землю
прилетишь.  И сюда приедешь.  А здесь все вырублено,  загажено...  Это
хорошо, по-твоему, правильно, да?
     - А хай воно горыть! Я сюда не приеду, в городе жить буду.
     - А если ты сюда не приедешь, пускай тут хоть что, да?
     - А шо мне?
     - Шкура! - сказал Сашко.
     - Шо шкура? - не понял Семен.
     - Не шо, а кто. Ты шкура. Только про себя думаешь.
     - А про других хай коняка думает, у ней голова большая.
     - Эх,  ребятки,  ребятки, - сказал Сергей Игнатьевич. - Вот вам в
школе говорят про Родину и всякие такие слова. А что такое - Родина?
     - А что тут объяснять?  - пожал плечами Антон,  - Ну, Москва... и
строительство... и все вообще.
     - Вот  то-то  и  оно - "вообще".  Я об этом тоже раньше не думал.
Работы всегда выше носа - не до того...  А  вышел  на  пенсию,  -  что
делать,  в  домино  играть?..  Я  бы  тому,  кто  домино придумал,  на
памятнике  написал:  "Изобретателю   наилучшего   способа   превращать
человека в обезьяну"...
     Ребята засмеялись.
     - Смеяться  нечему.  Штука эта прилипчивая,  как зараза.  А когда
"козла" забивают,  убивают время,  значит,  расходуют  свою  жизнь  на
дурацкие   костяшки   и   разучиваются   думать.   Начисто!   Да...  Я
подумал-подумал и решил:  пока ноги носят, надо хоть землю посмотреть,
на которой живешь.  А то кого видел,  кроме сослуживцев?  Где был,  на
курортах?  Это та же толкучка,  только жарче и много  соленой  воды...
Взял  я  рюкзак на плечи,  палку в руки и пошел.  Второй год хожу - не
наглядеться,  не наслушаться...  Вы поглядите-ка, - повел рукой Сергей
Игнатьевич, - какая красота жизни вокруг!
     Ребята, как бы повинуясь его жесту, оглянулись вокруг себя.
     - Здорово, конечно, - сказал Антон. - Красиво.
     - Эх,  ты,  - усмехнулся Сергей  Игнатьевич.  -  Об  этом  такими
словами  сказать - все одно что кузнечным молотом стрекозу выковать...
Слова должны человека до красоты  этой  поднимать!  Жил  такой  умного
сердца  поэт  Алексей Константинович Толстой.  Он говорил об этом так,
что дух захватывает.

                    Благословляю вас, леса,
                    Долины, нивы, горы, воды!..

     - Ага, - подхватила Юка, - я знаю:

                    Благословляю я свободу
                    И голубые небеса!
                    И посох мой благословляю,
                    И эту бедную суму,
                    И степь от краю и до краю,
                    И солнца свет, и ночи тьму,
                    И одинокую тропинку,
                    По коей, нищий, я иду,
                    И в поле каждую былинку,
                    И в небе каждую звезду!

     Смущенный замечанием Сергея Игнатьевича,  Антон отвернулся, потом
невольно  посмотрел  на палку и рюкзак Сергея Игнатьевича.  Палка была
самая обыкновенная,  только длинная,  рюкзак  нисколько  не  похож  на
нищенскую  суму,  но  сейчас  они выглядели совсем иначе,  будто стали
значительнее, необычнее, чем за минуту перед тем.
     - Вот,  - сказал Сергей Игнатьевич. - "И в поле каждую былинку, и
в небе каждую звезду!.." Это вы  должны  понимать,  потому  что  всему
этому вы - наследники.  Учат вас понимать красоту земли своей?  Нет. И
меня не учили...
     - У нас в старших классах, - сказал Сашко, - уже по специальности
учат - кто в доярки, кто в трактористы...
     - Это  хорошо,  нужно.  Но  вся  природа  в сельское хозяйство не
укладывается.  А человек ведет себя иной раз как  злейший  свой  враг.
Мордует красоту земли своей, а то и уничтожает ее силу...
     - Реки отравляют,  - сказал все время молчавший Толя.  - У нас  в
Чугунове  завод  есть.  Маленький,  а  все  равно  вредный.  Он в реку
химикаты какие-то выпускает. Вся рыба передохла, одни жабы остались.
     - Вот-вот. И все молчат, мирятся. И вы тоже, наследнички дорогие.
Что наследовать-то будете?  Испакощенную землю?  Надо этих пакостников
за  ушко  да  на солнышко,  чтобы весь честной народ видел,  как они к
будущему дурацкие поправки делают...
     - Я придумала!  - сказала Юка. - Сделать из ребят такой кордон. И
назвать - кордон бесстрашных!  Чтобы ничего не боялись,  и  расставить
всюду пикеты. Ребят же много...
     - Это не серьезно, - сказал Толя. - Детская игра.
     - Никакая не игра!  Всех таких, которые безобразничают, прогонять
или делать им такое,  чтобы больше не ходили и не ездили.  Вот взять и
перекопать дорогу вон там в лесу,  где шлагбаум. Шлагбаум что? Подняли
- и езди сколько хочешь. А через канаву не переедут...
     - Не  годится,  - сказал Сергей Игнатьевич.  - Ездят ведь не одни
безобразники.  За что же всех наказывать?  На природу  замок  повесить
нельзя.  Она не музей, человеку нужна, и пускай все пользуются. Но без
хулиганства... Придумайте что-нибудь другое.
     - Тут без взрослых не обойтись, - сказал Сашко.
     - А и не надо без взрослых.  Вы  следите,  предупреждайте,  а  не
послушают - зовите взрослых на подмогу. Думайте, ребятки, думайте.
     - Тут нечего и думать, - сказала Юка. - Делать надо. И я согласна
хоть сейчас. А вы, ребята?
     - А ну вас,  - сказал Семен,  поднимаясь. - Еще побьют... Як шо и
делать,  так  треба так,  шоб никто не чув и не бачив.  Потихоньку.  А
взагали на шо оно мне нужно?  Шо мне - больше  всех  болыть?  Мне  вон
коров треба пасти...
     - Ну и уходи! - рассердилась Юка. - Ты просто трус!
     Семен ничего не ответил; сбивая кнутом цветы под ногами, поплелся
к своим коровам.
     - Семен! - закричал ему вслед Антон. - Ты мимо лесничества будешь
проходить,  посмотри,  дядя Федя не приехал?  Только никому не говори,
где я. И ему не говори. Скажи, чтоб не беспокоился, я сам приду...
     - Ладно, - донеслось из-за кустов.
     - Вот  трус!  -  продолжала  негодовать  Юка.  -  За  шкуру  свою
боится...
     - Может,  и  не  трус,  а просто хатоскрайник.  Из тех,  чья хата
всегда  с  краю.  Благодаря  хатоскрайникам  дурак  или   какой-нибудь
чиновный маклак и орудует безнаказанно.  А маклак ради того,  чтоб его
похвалили,  все может:  и реку отравить, и лес свести, все затоптать и
продать.  Глядите, ребятки, у вас все впереди, присматривайте за своим
наследством сызмалу, берегите его...
     Ребята сосредоточенно молчали,  глядя на него,  ждали, что Сергей
Игнатьевич скажет еще, но он сказал самое обыкновенное:
     - Отдохнул я с вами знатно, можно дальше двигать.
     - А куда вы теперь?
     - Сначала в Ганеши - хочу кое-кого повидать, потом дальше пойду.
     - Можно, я с вами? - сказала Юка.
     - Отчего ж, вдвоем веселее.
     - Мне тоже домой надо, - сказал Сашко.
     - Я с тобой, - сказал Толя. - Папа скоро в Чугуново поедет.
     - Бывай здоров,  - сказал Антону Сергей Игнатьевич.  - Не  робей.
Все утрясется.
     Антон молча кивнул.
     - Я скоро приду, - сказала Юка, - еще поесть принесу.
     Сергей Игнатьевич надел рюкзак,  взял палку и зашагал по  берегу.
На  правом  берегу  вдоль гречишного поля почти не было кустов,  и еще
долго  виднелись  удаляющаяся  высокая  фигура  Сергея  Игнатьевича  и
маленькое  пестрое  пятнышко - Юка.  Сашко,  Толя и Хома перешли вброд
реку и скрылись за кустами.  Антон долго лежал,  слушая самолетный гул
над полем,  и наблюдал ленивое таяние облаков.  Потом он вспомнил, что
здесь его могут увидеть сельские или работники лесничества,  и пошел к
порогу.  Там  лежали  спрятанные  под камнями Юкино одеяло,  продукты,
принесенные Толей,  и остатки хлеба.  Бой уже не бежал впереди, тяжело
плелся сзади, припадая на раненую ногу.

     Семен-Верста трусом  не был.  И соображал он значительно быстрее,
чем можно было подумать,  глядя на его всегда полусонное лицо.  Просто
он уже давно решил про себя,  что не следует показывать сразу,  что ты
понял,  о чем говорят или чего от тебя хотят другие,  и тем  более  не
следует  обнаруживать  свое к этому отношение.  Сначала надо подумать,
выгодно это или не выгодно,  к чему приведет и  чем  закончится,  а  в
зависимости от того говорить или не говорить,  делать или не делать. И
сейчас он сказал,  что ему нет до этого дела не потому, что так думал,
а потому,  что еще не решил для себя,  как он,  Семен,  должен к этому
отнестись и должен ли он что-либо делать,  а  если  сделает,  чем  это
кончится  для  него,  Семена.  Стишки,  всякие там слова про красоту -
ерунда. Думая об этом, Семен даже оттопырил презрительно губы. Красоту
не  съешь  и  чоботы  из  нее  не  сошьешь.  Хозяйственная душа Семена
возмущалась другим.  Прошлым летом он сам порезал ногу и едва не умер.
А  нынешней  весной  Кострицына корова легла и пропорола вымя какой-то
железякой.  Железяку бросили приезжие,  потому что кто же из  сельских
понесет  ее  сюда и бросит,  если ее можно употребить в дело.  А летом
прошлого года,  когда стояла страшная  сушь,  кто-то  зажег  костер  и
бросил.  Зажег  зря - было видно,  что на костре ничего не варили и не
жарили.  И, значит, жгли просто так, чтобы горело. А зачем днем огонь,
если  жарко  было  так,  что коровы только по холодку и паслись,  а то
прятались в тени и лежали?  Когда Семен увидел брошенный костер, огонь
был уже близенько от сосняка,  а там хворост сухой,  как порох.  Семен
руки и ноги себе пожег, пока огонь забил, а все угли засыпал землей.
     А грибы приедут собирать? Ничего не видят, не понимают, вытопчут,
как кони,  все грибы,  а сами ничего не наберут. А если найдут, рвут с
корнями,  грибницу  портят,  и там уже грибы больше не растут...  Ну и
мусор всякий кидают.
     А еще когда рыба была,  приедут,  взрывчаткой глушат.  А что тут,
киты  были,  сомы  пудовые?  Ну,  щурята,  окуньки  вот   такусенькие,
плотичка...  Как жахнут, вся рыба кверху пузом; они покрупнее выберут,
а вся остальная так и пропадала...  Все это было так.  А  что  с  этим
делать  -  неизвестно.  Пугать?  Напугаешь  их,  как  же!  Приедут  на
грузовике  человек  двадцать  -  тридцать.  Наорут,   нагадят,   водки
напьются. Попробуй скажи им что. Душу вынут!.. На легковых приезжают -
народу меньше, а тоже нагадят, будь здоров.
     Легковиков Семен особенно не любил.  Во-первых, у них были машины
свои,  собственные. Куда хотят, туда едут, и никто им не указ. Бывали,
конечно,  и старые,  мятые "Москвички",  и трепаные газики,  чадящие и
стреляющие выхлопом,  как трактора.  Но приезжали и слепящие  лаком  и
хромом новенькие "Москвичи" и "Волги". Хозяева этих машин были хорошо,
по-городскому одеты.  И у них были всякие разные вещи,  которые  Семен
издали плохо различал, но они тоже сверкали никелем, яркими красками и
были непонятны. Семен потом подходил к брошенной стоянке и старательно
присматривался.  Он  всегда  надеялся - вдруг они забудут или потеряют
какую-нибудь хорошую,  полезную вещь, а он, Семен, найдет. Но приезжие
ничего  не  теряли  и не забывали.  После них оставались мусор,  мятая
грязная бумага и пустые консервные банки.  Семен швырял ногой  бумагу,
читал  надписи на консервных банках.  Иногда он даже не мог прочесть -
надписи были на иностранном языке.  От банок пахло непонятно  и  очень
вкусно.  Семен с завистью думал,  как, должно быть, много у этих людей
денег,  если они покупают автомобили  и  разные  другие  штуки,  могут
ездить куда хотят и едят,  должно быть,  очень дорогие и вкусные вещи,
которых Семен никогда даже не  пробовал  и  неизвестно,  попробует  ли
когда-нибудь.  А еще он думал,  почему это так,  что у этих людей есть
все это, а у него, Семена, нет. Он яростно им завидовал и потому очень
не любил.
     И к легковикам тоже не сунешься.  Они всегда так смело и уверенно
говорят все и делают,  что прямо кто их знает,  что они за люди... Вот
если бы что-нибудь такое придумать,  чтобы они и не видели и не знали,
кто  да  что,  и  доказать не могли.  Что-нибудь назло сделать,  чтобы
отбить охоту сюда ездить. Раз, другой напорются и перестанут...
     Но, как   ни   раздумывал  Семен,  ничего  такого,  что  было  бы
неприятным для чужаков и что можно было бы сделать скрытно и  остаться
незамеченным,  придумать  не  мог.  Его осенило внезапно,  на обратном
пути,  когда он издалека увидел стоящий  на  берегу  синий  "Москвич".
Возле него никого не было.  Семен подошел ближе. Кусты заслоняли реку,
оттуда доносились плеск,  мужской голос и женский смех.  Дверцы машины
были распахнуты.  На сиденье лежала большая белая сумка.  Она сверкала
как лакированная.  "Пластмассовая",  - подумал Семен и снова посмотрел
на реку.  Голоса за кустами звучали слабее,  удалялись.  Семен схватил
сумку,  сунул ее под рубаху и скатился  в  ложбинку,  скрывшую  его  с
головой.  Добежать  по  ложбинке до кустов лещины - дело одной минуты.
Семен нырнул в кусты, пробрался в гущину, отвалил попавшийся по дороге
камень, положил под него сумку, набросал на камень веток, так же бегом
вернулся к своим коровам и неторопливо погнал  их  по  опушке,  огибая
гречишное поле со стороны леса и удаляясь от реки.

11

     Время от  времени  Семен  поглядывал в сторону синего "Москвича".
Там появились мужчина и женщина в купальных костюмах.  Голоса на таком
расстоянии  не  слышны,  но было видно,  что люди возбужденно о чем-то
говорят или ссорятся.  Потом женщина начала рыться  в  кузове  машины,
мужчина полез в багажник.
     "Шукайте, шукайте,  - злорадно подумал Семен.  - Три года  будете
шукать, а не найдете..."
     Он погнал коров дальше. Машина становилась все меньше, люди возле
нее  казались  крохотными.  Семен  перестал  смотреть  в  их  сторону,
поднимал опавшие сосновые шишки и швырял  в  шишки,  еще  торчащие  на
ветках.
     И вдруг он увидел, что совсем близко, прямо по гречишному полю, к
нему идет уже одетый мужчина.  У Семена перехватило дыхание, будто ему
кто "дал раза под  дыхало",  он  еле  удержался,  чтобы  не  броситься
бежать. Облизнув внезапно пересохшие губы, он схватил висящий на плече
кнут, стрельнул им и заорал на коров:
     - Куды, шоб вас холера...
     - А ну, стой, парень! - раздалось у него за спиной.
     Семен обернулся  и  отступил  на  шаг.  Перед  ним  стоял высокий
молодой мужчина.  Кулаки его были сжаты так,  что  кожа  на  косточках
побелела.  По  спине Семена пробежали мурашки.  "Такой как даст - враз
перекинешься", - подумал он.
     - Ты взял сумку? - спросил мужчина.
     - Яку сумку? - изображая спокойное удивление, сказал Семен.
     - Белую дамскую сумку. В машине.
     - Не бачив я ниякой сумки! - возмущенно сказал Семен. - На шо она
мне сдалась, ваша сумка?.. И чого б я лазил в вашу машину?
     - Ты дурака не валяй! Кроме тебя, здесь никого не было...
     - Та шо вы до меня цепляетесь? Яке вы имеете право...
     - Вот я тебе сейчас дам право! А ну, показывай карманы!..
     - Нате!  -  Со  злорадным  удовольствием  Семен  вывернул  пустые
карманы.
     - А что в мешке?
     Семен так же охотно вывернул мешок,  болтавшийся у него на плече.
С утра в нем лежал кусок хлеба, хлеб Семен давно съел, и сейчас там не
было ничего, кроме крошек.
     - Ну,  бачилы?  Тут ваша сумка? Я взял, да? - Поняв, что приезжие
ничего не видели,  доказать не могут,  Семен расхрабрился и перешел  в
наступление. - Ездят тут, до людей цепляются...
     - Слушай,  парень,  - не разжимая зубов, сказал приезжий. - Лучше
по-хорошему отдай сумку. Я ее все равно найду. Но тогда пощады не жди!
     На мгновение Семен внутренне дрогнул - может,  в самом деле лучше
отдать,  не пачкаться с той сумкой? Но тут же успокоил себя: ничего он
не найдет и не докажет.  А признайся такому -  у  него  не  кулаки,  а
кувалды...
     - Та шо вы до меня пристали?!  - оскорбленно заныл  Семен.  -  Не
бачив я вашей сумки!
     - Ну смотри, парень! - испытующе глядя на него, сказал мужчина. -
Потом не жалуйся!
     Он круто  повернулся  и  пошел  к  машине.  Минут  через   десять
"Москвич"  тронулся  с  места,  сверкнул  на солнце ветровым стеклом и
скрылся в лесу,  потом,  должно быть,  выехав на шоссе,  затих. Однако
Семен  не  был  уверен,  что  приезжие  уехали  на  самом  деле,  а не
притворились только и теперь скрытно за ним наблюдают. Поэтому он, все
так  же  плетясь  за  коровами,  обогнул гречишное поле и только тогда
погнал коров к тому месту, где стоял "Москвич". Здесь он еще посидел с
полчаса,  прислушиваясь и приглядываясь ко всему кажущимися сонными, а
на самом деле зоркими и цепкими глазами.  Оба берега были безлюдны,  в
послеполуденном  зное  даже  гудение пчел звучало тише.  Семен полез в
кусты,  достал сумку и пошел к реке.  Теперь найти подходящий  камень,
сунуть в середку - гульк! - и пускай ищут...
     Он с самого начала так и решил - взять и закинуть.  Куда  угодно.
Хоть в речку.  Так, чтобы не могли найти. Небось после этого больше не
приедут.  Побоятся,  что еще что-нибудь пропадет.  Он и на секунду  не
собирался  оставлять  сумку  у се