лько ты зря
снял, Степан Степанович.
     - Что ж,  по-твоему, я должен был стоять сложа руки? Народ ходит,
понимаешь, смотрит, смеется.
     - Так-то оно так, но то бы мы из области собаку вызвали, а теперь
что, как найдешь?
     - Ну, это не мое дело, а ваше... Вон там отпечатков - весь листок
заляпан. За границей по таким отпечаткам враз преступников находят.
     Листок бумаги действительно по краям был усеян оттисками пальцев,
испачканных фиолетовыми чернилами,  словно оттиски эти  были  наляпаны
нарочно или оставили их безрассудно смелые люди, не боящиеся ничего на
свете.  Егорченко смотрел на четкие отпечатки  папилярных  линий  и  с
сомнением качал головой.
     - Что ж мне теперь,  у  всех  жителей  города  отпечатки  пальцев
брать?
     - Дело твое...  Да,  вот еще что...  - Степан  Степанович  меньше
всего  хотел,  чтобы  в  городе  узнали  о  вчерашней  истории в лесу,
истории, в которой он вел себя не самым героическим образом, но теперь
решил, что на председателя сельсовета полагаться нельзя, будет вернее,
если этим делом займется Егорченко.  - Вчера я заезжал в  лесничество.
Там,  понимаешь, шатается по лесу какой-то мальчишка с большой собакой
и натравливает эту собаку на народ.  Поручи своим  людям  взять  этого
мальчишку,  прощупай, кто такой, что такое... А собаку пристрелить без
всяких разговоров.  Нечего  нам,  понимаешь,  баскервильских  собак  в
районе разводить.
     - Разберемся. Я как раз на сегодня вызвал участкового, лейтенанта
Кологойду. Дам указания, будет полный порядок.
     - Пускай свяжется с  председателем  сельсовета,  он  в  курсе.  И
привлечет охотника, есть там один, председатель его знает. Я с ним сам
говорил - парень, видать, энергичный, напористый, он поможет.
     Через несколько  часов,  когда  лейтенант  Кологойда  прибыл,  он
получил надлежащие указания и выехал в Ганеши рейсовым автобусом.

     Автобус, до отказа набитый  корзинами,  мешками,  чемоданами,  их
владельцами,  неприятностями  и  огорчениями  владельцев,  преодолевал
последние десятки метров городской  булыги.  Она  была  так  изрыта  и
раздолбана,   автобус   так  угрожающе  заносило  и  раскачивало,  что
неодушевленные  предметы  приобрели   совершенно   несвойственную   им
подвижность и даже прыткость,  а пассажиры на некоторое время забыли о
своих неприятностях,  так как надо было держать  вещи,  изо  всех  сил
держаться самим,  чтобы не слететь с сиденья,  не стукнуться головой о
потолок,  не боднуть соседа и не подвергнуться такому же  нападению  с
его   стороны.   Федору  Михайловичу  в  этот  момент,  как  и  другим
пассажирам,  было не до того,  чтобы выглядывать в открытое окно, хотя
он и сидел возле него,  поэтому он не увидел,  как в кузове встречного
грузовика цепляется за крышу кабины,  приплясывает, стараясь сохранить
равновесие,  дед Харлампий.  Дед Харлампий его увидел, закричал и даже
замахал рукой,  но голос его заглушил рев моторов,  дребезжанье  обеих
машин, а легкомыслие, с которым он оторвал руку от кабины, было тотчас
наказано:  деда швырнуло на пол кузова и  занесло  в  угол.  Когда  он
поднялся,  автобус  в  отдалении подбрасывал кургузый зад на последних
ухабах,  выбрался на шоссе и уже легко покатил  своих  пассажиров,  их
пожитки и неприятности прочь от Чугунова. Дед в сердцах сплюнул, возле
базара слез со своего грузовика и тотчас пошел  разыскивать  попутный,
чтобы ехать обратно.
     Федор Михайлович и лесничий  молчали.  Их  попытка  опротестовать
предписанную  вырубку  ни к чему не привела.  Федор Михайлович как мог
подбадривал его,  предложил сейчас же  по  возвращении  в  лесничество
написать  соответствующее  письмо  и ехать в Киев,  чтобы не допустить
уничтожения леса.
     Глядя на   мелькающие   за   окном   перелески,   первые  заставы
лесничества,  Федор Михайлович невесело думал о том,  как много  вреда
может принести злой дурак.  Но разве дураки бывают добрыми?  Известный
медведь, размозживший голову пустыннику, имел самые благие намерения -
убить муху. А благими намерениями, по слухам, вымощена дорога в ад...
     Толин папа и Толя молчали тоже.  Толя обиделся: папа ни за что не
хотел  оставить  его  в  Чугунове  одного.  Утром,  когда Толя и Вовка
прибежали к Доске почета, портрет Омельченки висел на месте, а листок,
приклеенный Вовкой,  исчез.  Они так и не узнали, видел его кто-нибудь
или нет.  Следовало проделать все сначала и проследить, какие это даст
результаты.  Тогда можно было бы Юке и Антону рассказать, что ездил он
в Чугуново не зря, а чего-то добился. Разумеется, объяснять, зачем ему
нужно  остаться  в Чугунове,  Толя не стал,  а папа не видел для этого
никаких резонов и,  кроме  того,  сказал,  что,  если  бы  даже  он  и
согласился,  существует мама,  которая не допустит,  чтобы он болтался
один в городе, и немедленно помчится за ним - Толя ведь ее знает. Толя
хорошо знал свою маму и понял,  что дальнейшее сопротивление ни к чему
не приведет.  Тем не менее на папу он обиделся - на одну ночь оставить
его он все-таки мог.
     А лейтенант Вася Кологойда молчал потому,  что рядом с ним сидела
хлипкая  старушка  того  вида,  который называют "божьим одуванчиком",
непрерывно  зевала  и  каждый  раз  крестила  рот,  опасаясь,  как  бы
бес-искуситель  не  проник  в  это  отверстие  и  не  погубил ее душу.
Разговаривать с богомолкой  не  хотелось,  да  и  вообще  единственный
человек,  с  которым  Васе  хотелось  бы  разговаривать сегодня,  была
Ксаночка,  кассирша городского кинотеатра.  Теперь  у  Васи  появилось
опасение,  что  из-за  дела с собакой он может задержаться в Ганешах и
встреча с Ксаночкой не состоится.  Что  он,  капитан  Егорченко,  себе
думает?  Если  участковый,  так  его можно гонять из-за всякой ерунды?
Просто возмутительно!  Но как бы Вася ни возмущался,  человек  он  был
дисциплинированный  и  знал,  что,  даже  рискуя  не  увидеть  сегодня
Ксаночку, не уедет из Ганешей, не доведя дела до конца.
     Возле лесничества  шофер затормозил,  лесничий и Федор Михайлович
сошли,  автобус покатил дальше, в Ганеши. Увидев на двери замок, Федор
Михайлович  удивился,  но  не обеспокоился.  Время обеденное,  хозяева
должны  прийти,  прибегут  и  Антон   с   Боем,   которые,   наверное,
околачиваются  где-нибудь  у  реки.  Он  пошел  в  контору  и вместе с
лесничим  занялся  составлением  письма  в  вышестоящие  инстанции   о
недопустимости вырубки. Через некоторое время он вышел и снова подошел
к хате Харлампия. Замок висел на месте, никого не было видно и слышно,
только поросенок, который прежде похрюкивал, теперь визжал непрерывно,
как сирена,  которую забыли  выключить.  Федор  Михайлович  подошел  к
хлеву,   поросенок   смолк,   начал   тыкаться   мордой  в  загородку,
требовательно похрюкивая.
     - А,  ты просто лопать хочешь? - сказал Федор Михайлович. - Тут я
тебе ничем...
     И в это время чей-то голос прокричал:
     - Антон сказал,  шоб вы его не шукали,  бо он  ховается.  Он  сам
придет, когда будет можно...
     То ли потому,  что в это  время  он  сам  говорил,  то  ли  из-за
поросенка, который снова включил свою сирену, Федор Михайлович даже не
смог определить, откуда долетел голос.
     - Кто там?
     Никто не ответил.
     - Кто кричал, я спрашиваю! - закричал Федор Михайлович и поспешно
вернулся к хате.
     Ему снова  никто  не  ответил,  ни  души  не  было  вокруг,  и не
доносилось ни звука, кроме визга проклятого поросенка.
     - Хватит  дурака  валять!  - вспылил Федор Михайлович,  - Кто там
прячется? И вообще, в чем дело?
     Никакого ответа.
     - Слушай,  кто ты там такой?  Дипкурьер,  загробный  дух,  леший?
Вылезай и расскажи,  что случилось, почему Антон прячется? Мне некогда
играть в прятки! Ну!
     Как и прежде, ответа не последовало. Федор Михайлович уже всерьез
рассердился и обеспокоился. Если это шутка, то дурацкая.
     - Слушай, привидение, если ты не сбежало, - громко сказал он. - Я
оставлю на плетне записку, ее нужно немедленно передать Антону.
     Вероятнее всего, таинственный вестник убежал, но Федор Михайлович
все-таки написал на листке бумаги несколько  слов,  засунул  листок  в
надтреснутый кол плетня и пошел в контору.
     Как только дверь за ним закрылась, из-за плетня протянулась рука,
схватила  записку  и исчезла.  Потом из густого куста сирени осторожно
выбрался Семен-Верста,  пригибаясь,  перебежал шоссе и скрылся в лесу.
Коровы  уже  разбрелись  в  разные  стороны,  он  собрал их и погнал к
Соколу.
     Время, говорят,  лучший  врач  для  душевных  ран,  но  этот врач
оказался более нужным Семену-Версте для ран телесных. Эту ночь он спал
на животе,  так как следы отцовского внушения не позволяли повернуться
на спину и даже на бок,  Обида на ребят оказалась не такой  стойкой  и
памятной.  Тем  более,  что  вопреки  его  ожиданиям ребята над ним не
смеялись и вовсе его  не  сторонились.  Вот  и  сегодня  эта  приезжая
девчонка, хотя она, конечно, в курсе, сама заговорила с ним, как будто
ничего не случилось. Да и другие ребята тоже... В конце концов чем они
виноваты, что он ту клятую сумку взял, а потом батько его отодрал? Они
же говорили вообще,  а не чтобы сумки красть...  Ну  и  что,  если  он
надуется и будет ходить один, как сыч? Не с кем будет и слова сказать.
И так целый день коровы да коровы, будь они неладны...
     Он был на опушке леса, когда проезжал автобус, увидел приехавшего
Федора Михайловича и вспомнил просьбу Антона  сказать  о  нем,  но  не
выдавать,  где  он  прячется.  Загнав  коров  подальше  в  лес,  Семен
пробрался к хате Харлампия и спрятался в густой сирени.  Он  решил  на
глаза не показываться.  Крикнуть,  что нужно, и убежать. А то начнутся
спросы да расспросы,  он не выдержит,  расскажет, а потом этот дядька,
наверное,  заведется  с  Митькой  и  запутает  Семена,  потому  что он
рассказал.  Нет, лучше без всяких. Хватит с него инициативы. Сказал, и
все, а там пускай сами разбираются как хотят...
     Он только слишком глубоко залез в  куст,  крикнул,  но  не  сумел
сразу выбраться,  а потом побоялся,  что Федор Михайлович его увидит и
догонит.  Поэтому  он  затаился  и  ни  словом  не  отозвался  на  все
обращения.  И так получилось даже лучше - в руках у него была записка,
а передать ее Антону - пустяковое дело.
     Антона не оказалось в его тайнике под скалой, и, сколько Семен ни
кричал,  Антон не отозвался.  Коров пора было  гнать  домой,  и  Семен
направил их кратчайшей дорогой к селу.  На полдороге его встретили Юка
и Толя,  который сразу же по приезде снова стал неразлучным  спутником
Юки.
     - Слышь,  ребята,  - сказал Семен, когда они поравнялись, - а тот
дядька приехал...
     - Какой дядька?
     - А тот, шо с Антоном.
     - Ты ему рассказал?
     - Не... сказал только, шо Антон ховается и шоб его не шукали.
     - И все?
     - А шо?
     - Боже мой! - всплеснула Юка руками. - Почему ты такой глупый?!
     - А шо? - тупо повторил Семен. - Он ось записку написал...
     Юка схватила записку.
     "Антон! Какую ты бы там ни затеял игру - в индейцев,  Робинзонов,
сыщиков и разбойников,  - бросай все и немедленно  возвращайся.  Через
два часа мы должны выехать в Киев. Ф. М."
     - Он думает, это игра. Ничего себе игра! Бежим скорее!
     Юка и Толя побежали.
     Семен смотрел им вслед,  и в нем снова опарой поднималась  обида.
Тоже умные,  воображают... Пускай делают теперь сами что хотят, а его,
Семена, дело - сторона.
     В этом  решении  он  окончательно утвердился,  когда возле самого
села встретил участкового.
     - Слышь,  - остановил его участковый,  - ты там коров пасешь,  по
лесу ходишь.  Не встречал пацана с большой черной собакой?  Вчера  или
сегодня?
     Семен удивленно открыл рот и тотчас захлопнул его.
     - Не, - сказал он, - не встречал.
     - Может, слышал про него? Знаешь, откуда он?
     - Ничего я не слыхал и не знаю...  Куды,  шоб тебя! - заорал он и
хлестнул кнутом комолую корову,  хотя та и не думала никуда уходить, а
спокойно брела за остальными.
     Просто Семен  заторопился   уйти,   чтобы   избежать   дальнейших
расспросов.  Надо  держаться  подальше.  Если  уж  милиция за это дело
взялась,  значит,  хорошая каша заваривается.  И нечего ему в ту  кашу
лезть! Хватит с него! Еще про сумку дознаются...
     Юка постучала в дверь конторы и распахнула дверь:
     - Извините, пожалуйста, нам нужен дядя Федя.
     Федор Михайлович поднял голову:
     - Ага,  на этот раз не загробный дух, а депутация живых... Что ж,
не буду отпираться: я - дядя Федя.
     - Ой, как хорошо, что вы приехали! А то тут такое делается, такое
делается - просто ужас!..
     - Что же именно делается и где Антон? Почему он не пришел сам?
     - Он не может! Если его Митька подстережет, он же застрелит...
     - Что?   -  Федор  Михайлович  поднялся.  -  Какой  Митька?  Кого
застрелит?
     - Боя  застрелит  и  Антона побьет...  Ой,  пожалуйста,  не будем
больше разговаривать, пойдемте скорее! Я вам все по дороге расскажу...
     - Извините,  Вячеслав Леонтьевич, - сказал Федор Михайлович, - вы
же слышали...
     - Может, мне с вами, помочь?
     - Зачем?  Я  самбист,  накостыляю  любому  Митьке,  если  он   не
чемпион... Ну, ведите, вестники бедствий!
     Размашисто шагая,  Федор Михайлович выслушал  историю  несчастий,
которые  одно  за  другим  свалились на Антона,  как только он остался
один.
     - Ну-ну, - сказал он наконец, - тоже мне рыцари-антихламовники...
За такую сопливую самодеятельность надирают уши,  а то  место,  откуда
растут   ноги,   потчуют   березовой   кашей.   Ваше  счастье,  что  я
принципиальный противник рукоприкладства... Далеко еще?
     - Уже близенько, может, с километр осталось или меньше.
     Они не  прошли  и  четверти  километра,  как  показался   бегущий
навстречу Сашко. Далеко отстав от него, ковылял маленький Хома.
     - Скорей!  Скорей!  - на бегу прокричал Сашко.  -  Там  Митька...
Митька на остров поехал...
     Федор Михайлович побледнел и,  сжав кулаки,  побежал.  Он  только
поравнялся с маленьким Хомой, как впереди, со стороны озера, прогремел
выстрел и почти тотчас второй.

18

     Он повернул на звук выстрелов,  ребята сзади что-то закричали, но
Федор Михайлович не расслышал. Наперерез ему из кустов метнулся черный
зверь,  сбил его с  ног,  и  оба  покатились  по  земле.  Встрепанный,
захлебывающийся от восторга,  Бой вскочил первый, набросился на своего
хозяина,  и они снова покатились по  земле,  теперь  уже  в  радостной
игре-сражении,  которая  изредка случалась дома на ковре.  Их окружили
подбежавшие ребята,  а среди них и сияющий Антон,  но для  Боя  сейчас
никто,  не существовал.  Утробно рыча, он в притворной ярости бросался
на хозяина,  запрокидывал его на спину; пойманный за шею, валился сам,
вскакивал,  успевал при этом лизнуть своим огромным язычиной обожаемое
лицо и снова притворялся самым свирепым, самым кровожадным зверем...
     - Что здесь происходит, граждане?
     Позади ребят стоял лейтенант  Кологойда,  держа  руку  на  кобуре
пистолета. Из-за его плеча сконфуженно выглядывал дед Харлампий.
     Федор Михайлович поднялся:
     - Хватит, Бой, подожди...
     Бой не  мог  успокоиться.  Он  вьюном  вился  вокруг   его   ног,
встряхивался, подпрыгивал и лизал в лицо.
     - Погоди, тебе говорят!
     Бой поднял  голову кверху и залаял не громко,  протяжно,  со всей
силой упрека, на какую только был способен.
     - Ладно, не сердись, старина, больше я тебя не оставлю...
     - В чем дело,  я спрашиваю?  Что  здесь  происходит?  -  повторил
Кологойда. Руку с кобуры он уже снял.
     - Ничего особенного: встреча после разлуки... А почему?.. - начал
Федор Михайлович и посмотрел на деда.
     Харлампий развел руками.  Что он  мог  сделать,  если,  слезая  с
грузовика,  попал прямо в объятия участкового? Вася Кологойда не терял
времени напрасно,  в течение нескольких минут узнал у  лесничего,  чья
собака, кто ее хозяин, где он, а у тетки Катри, вернувшейся наконец от
сестры из Ганешей,  выпытал все,  что можно  было  извлечь  из  потока
руготни,   который   она   не   замедлила  обрушить  на  него,  своего
лайдака-мужа,  Федора Михайловича,  бандита Митьку и весь белый  свет.
Митьку или еще кого-нибудь вроде него дед Харлампий,  не задумываясь и
даже с удовольствием,  обвел бы вокруг пальца, но участковому врать не
стал и со всей возможной поспешностью повел его к озеру,  надеясь, что
тот примет чью угодно сторону,  только не  Митькину,  и,  стало  быть,
Антону и Бою ничто угрожать не может.
     - Вы хозяин собаки? А кто стрелял?
     - Это на острове, Митька Казенный, - сказал Антон.
     - В тебя? В вас? - ужаснулась Юка.
     - Не знаю... Мы уже сюда переехали... Он, по-моему, даже нас и не
видел.
     - Митька  на  острове?  -  вмешался дед и яростно хлопнул себя по
ляжкам.  - Ах, стервец, ах, гнида толстомордая... Не иначе как по козе
стрелял!..
     - По козе?
     - Ну да, дикая коза там, с зимы осталась...
     - Ага, браконьерство! Ну, мы сейчас возьмем его тепленьким... Где
твой пароход, дед? Поехали! А вы, граждане, подождите здесь...
     Харлампий с сомнением оглядел дюжую фигуру Васи Кологойды.
     - Не будет дела, утопишь ты мой карапь, больно тяжел... Да еще ту
орясину везти. Ты лучше тут погоди, я сам. Коли он козу подстрелил, от
тебя спрячет, а от меня нет - я там каждый кустик знаю...
     - Ой, дедушка, вы же с ним не справитесь! - сказала Юка.
     - А мне зачем? Он как услышит, кто его тут поджидает, с него враз
вся фанаберия соскочит.  Он ведь  дрянь  человечишка:  молодец  против
овец, а против молодца и сам овца...
     - Ладно,  дед,  отчаливай.  А я тут пока с  этим  собачьим  делом
разберусь.  Только  смотри,  вещественные  доказательства  обязательно
прихвати...
     - Уж я его не помилую! - сказал дед Харлампий и скрылся в кустах.
     - Ну,  - сказал  Вася  Кологойда,  -  выкладывайте,  что  вы  тут
натворили, зачем на людей собак натравливали?
     Участковый выслушал  рассказ  Антона,  поглядывая  на  ребят.  Те
дружно кивали, подтверждая сказанное.
     - Не врете?  - спросил он,  хотя было  совершенно  очевидно,  что
ребята не врут.  - Ну ладно...  В общем, как говорится, у страха глаза
велики,  и  всякое  такое...  Сделать  вам  ничего   не   сделают,   а
неприятности будут...
     - В Чугуново я сам приеду,  только не теперь. Через час мы должны
выехать  в  Киев,  чтобы  приостановить  вырубку  леса.  Вернусь сюда,
разберемся во всем.
     - Вот и ладненько!
     - Антон, - сказала Юка, - а как же он вас на острове не поймал?
     - И сам не знаю...  Я еще издали увидел его на лодке, спрятался с
Боем в кусты.  Бою даже глаза завязал.  Хорошо,  что он такой умный  и
послушный,  не вырывался...  Ну, Митька причалил и сразу чего-то такое
на земле увидел...
     - Там следы той козы, я видел, - сказал Сашко.
     - Он и пошел туда,  вправо,  и все время смотрел под ноги.  Ну, а
когда он скрылся, я еще подождал немножко и бегом в лодку. Вот и все.
     - Он же мог подстрелить, когда вы плыли...
     - Вот я и боялся. Так греб, думал, сердце выскочит...
     - А что ему будет, если он козу убил? - спросил Толя.
     - Ничего страшного, - ответил Федор Михайлович, - возьмут деньги,
то есть оштрафуют.
     - Ну  нет,  - сказал участковый,  - этот Чеботаренко рецидивист -
раз.  Незаконное  хранение  и   пользование   огнестрельным   -   два.
Браконьерство - три. Так просто не обойдется, получит, что положено.
     ...Настроение у Митьки было как нельзя лучше.  Правда, первый раз
он  промазал,  зато из второго ствола как врезал - у козы жаканом чуть
не полбока вырвало.  Шкура подпорчена,  ну, летом она все равно дрянь,
продать   нельзя,   пойдет   пацанам  на  шапки.  Подбавив  "газу"  из
прихваченной с собой плоской фляжки, он не торопясь принялся свежевать
козу,  чтобы не таскать на себе требуху. До вечера не так уж далеко, а
стемн