выпятив вздувшийся живот.
     - Привез все-таки... - говорит Игнат. - Бить тебя некому.
     - А за что бить? - спрашивает Жорка.
     - Чтоб  собаку  за  собой  не таскал.  Баловство.  Собака на цепи
должна сидеть. Чтобы злой была.
     - А ты сам на цепи сидеть пробовал?
     - Мне незачем. Сажают кого следует...
     Лицо Жорки краснеет,  потом начинает бледнеть,  а на открытой шее
вздуваются толстые жилы. Но он перемогается и, помолчав, говорит:
     - Ладно,  считай, что я пока не понял... Только ты не зарекайся -
еще сядешь. За жадность. Жадности в тебе на всю бригаду хватит.
     - Ты меня не воспитывай, за собой лучше гляди...
     Игнат поднимается и уходит в хату.
     - Кугут  чертов!  -  сквозь  зубы говорит Жорка.  - Собачонок ему
помешал... Как его зовут?
     - Кутька,  -  нехотя отвечает Сашук.  Он решил про себя ни за что
больше не водиться с этим Жоркой,  но как же не ответить,  если  Жорка
вступился за кутенка.
     - Ну,  кутька... Все щенята кутьки. Надо, чтобы свое имя было, на
особицу... Ишь наел пузо, выгнулось, как бимс...
     - А что это - бимс?
     - Балки,  на  которых  палуба лежит...  Эй,  ты,  - Жорка щелкает
пальцами, - Бимс, иди сюда!
     Кутька поднимается и, волоча по пыли живот, подходит к нему.
     - Гляди-ка,  сразу понял!  - радуется Жорка и  начинает  теребить
щенка.
     Тот опрокидывается на спину,  задирает лапы  и  подставляет  свой
вздувшийся  живот,  на котором сквозь редкую белую шерсть просвечивает
розовая кожа.
     - Да ну,  - говорит Сашук и поднимает щенка на руки, - нечего над
ним командовать.
     Он снова  идет к морю,  садится над обрывом,  кутька укладывается
рядом.  Ветер ерошит  сверкающую  гладь,  волны  у  берега  становятся
больше,  шипят  и  пенятся,  распластываясь  на песке.  Чайки бесшумно
скользят на распростертых крыльях, потом поворачивают и летят обратно,
как патруль. Время от времени то та, то другая камнем падает на воду и
снова взмывает вверх,  держа в клюве рыбину. Чайка на лету заглатывает
ее и опять неторопливо летит туда,  потом обратно.  А один раз большая
чайка нападает на маленькую и отнимает у нее добычу.  Маленькая  чайка
кричит,  и тогда громко, пронзительно начинают кричать и другие чайки.
Должно быть, они тоже возмущаются и сердятся на здоровенную ворюгу...
     - Ты чего тут сидишь? Пойдем купаться?
     Рыжий Жорка  тихонько  подходит,  останавливается  сзади.   Сашук
оглядывается на него и отворачивается.
     - Никуда я с тобой не пойду.
     - Что так? - Жорка садится рядом. - За транспортер обиделся? А ты
не сердись. На сердитых, говорят, воду возят... Пошли.
     - Не хочу. И мамка не велит с тобой.
     - Почему?
     - Она говорит, ты бандит.
     Жорка вспыхивает и тут  же  бледнеет.  И  снова  на  шее  у  него
вздуваются толстые жилы, а на щеках играют желваки, будто он катает за
щеками орехи.
     - Дура она, - помолчав, говорит он.
     - Моя мамка не дура! - кричит Сашук.
     - Ну, верно - про мамку так нельзя... Только зря она так говорит.
     - И не зря! Она говорит, ты в тюрьме сидел.
     - Ну, сидел...
     - Вот! Значит, правда... А как это в тюрьме сидят?
     - Да очень просто: запрут тебя под замок в камере - ну, в комнате
такой, каменной, - и сидишь. И год, и два, и три... Какой срок дадут.
     - И все время в камере? А на улицу?
     - Какая уж там улица...  - невесело усмехается  Жорка.  -  Только
если на работы пошлют.
     - А за что в тюрьму сажают?
     - Кого как - за воровство, за убийство, по-разному...
     - А тебя за что?
     - За дурость. Начальника одного побил.
     - Разве начальников можно бить?
     - Некоторых  следует,  только  не кулаками.  От кулаков все равно
толку не будет, тебе же хуже...
     - А за что ты его?
     - Гад  он  был.  Форменный   самодур.   Людей,   можно   сказать,
мордовал...  Хочет  -  дает  работу,  хочет  - поставит на такую,  что
припухать будешь,  а кто слово скажет -  вовсе  выгонит...  Там  почти
сплошь  бабы  работали.  А бабы известно:  молчат да плачут.  Ну,  я и
срезался с директором.  "В чем дело,  говорю,  товарищ директор? У нас
советская власть или нет?" - "Советской власти,  говорит,  такие,  как
ты,  не нужны". - "Ах ты, говорю, мешок кишок, за всю советскую власть
расписываешься?  Думаешь, ты советская власть и есть?" Слово за слово.
Я,  когда остервенюсь,  себя не помню.  Сгреб  чернильницу  -  у  него
здоровая такая,  каменная была - и в морду...  При свидетелях. Ну, мне
припаяли политику,  вроде я против  власти.  Десятку  дали.  Пять  лет
отсидел, похлебал соленого. Потом пересмотрели, выпустили... Это давно
было, в пятьдесят втором...
     - А где он теперь, этот... самордуй?
     - Самодур?  Не знаю...  Может,  и сейчас в начальниках ходит.  Да
черт с ним!.. Пошли искупаемся, жарко.
     - Не... Дядя Семен сказал, там дна нет.
     - Как это - нет? Дно везде есть. Или ты плавать не умеешь?
     - Умею. Только я боюсь, если без дна.
     - Есть дно, есть. Пошли, вместе достанем.
     Неподалеку от  причала   обрыв   переходит   в   пологий   откос.
Разъезжаясь ногами в раскаленном песке,  они сбегают по откосу к воде.
Кутька кубарем  скатывается  следом,  потом  долго  трясет  головой  и
чихает.

НОЧНОЙ ДОЗОР

     - Вон оно, дно, видишь? - говорит Жорка, раздеваясь.
     - А там? - показывает вдаль Сашук.
     - И там есть, только глубоко. И туда тебе плыть нельзя - утонешь.
     - А чего это у тебя нарисовано? Разве на человеках рисуют?
     На груди у Жорки синими точками наколоты бубновый туз,  бутылка и
женская нога. И сверху написано: "Что нас губит".
     - Дурость! - отмахивается Жорка. - На дураках и рисуют.
     - Ты разве дурак?
     - Был. Может, и сейчас малость осталось.
     Он разбегается,  ныряет и так долго плывет под водой,  что  Сашук
начинает думать, что он уже захлебнулся и утонул.
     - Давай, Боцман! - кричит, отфыркиваясь, Жорка. - Ныряй!
     Сашук набирает  в  себя  побольше  воздуху  -  у  него  даже щеки
надуваются пузырями,  - складывает ладошки возле самого  носа,  ныряет
и... едет животом по песку на мелководье. Жорка хохочет.
     - Чудик! Что ж ты землю пузом пашешь?
     - А если тут мелко? - обиженно говорит Сашук.
     - На тебя не угодишь - то глубоко,  то мелко.  - Жорка подплывает
ближе, становится на ноги и пригибается. - Влезай на плечи.
     Сашук вскарабкивается,  вцепляется  в  его  рыжие  волосы.  Жорка
распрямляется,   и   Сашуку  даже  жутко  становится,  так  высоко  он
поднимается  над  водой,  -  Жорка  только  чуть-чуть  поменьше  Ивана
Даниловича.
     - Готов? Але-оп!
     Жорка встряхивает  плечами.  Сашук,  не  успев  сложить  ладошки,
враскорячку, как лягушонок, плашмя плюхается в воду.
     - Ну как?
     - Здорово! - кричит Сашук. - Бимс, сюда!
     Кутенок стоит  у  самого  уреза,  пятится  от  набегающих  волн и
тявкает. Сашук ловит его, подняв на руки, несет в воду. Кутенок скулит
и   вырывается.   Сашук   заходит   по   грудки,  пускает  щенка.  Тот
захлебывается,  фыркает и отчаянно молотя лапами - плывет.  Сашук идет
следом и хохочет.  Выбравшись на песок,  Бимс трясет головой,  висячие
уши шлепают его по морде, как мокрые тряпки.
     - Тут лучше купаться, чем у нас в Ялпухе, - говорит Сашук, совсем
уже запыхавшись и улегшись на песок.
     - Вода соленая, сама держит.
     - А почему никто не купается, рыбаки наши?
     - Они уже старые, им не хочется.
     - Так ты ведь тоже старый.
     - Еще  не очень - только тридцать два года...  Пошли,  а то мамка
тебя хватится, шухер поднимет.
     Они поднимаются по откосу.
     - Там  чего?  -  показывает  Сашук   на   решетчатую   башню   со
скворечницей наверху.
     - Пограничная вышка. Пограничники сидят, границу сторожат.
     - От шпионов?
     - Ну да.
     - Пойдем посмотрим.
     - Чего там смотреть? Да и они увидят - прогонят.
     - А если ночью? Они и не увидят.
     - Ночью, брат, спать надо.
     - А там чего?
     - Дот был. Немецкий.
     Развалины дота   недалеко   от  обрыва.  Из  уцелевших  оснований
бетонных стен торчат скрюченные железные прутья,  покореженные  балки.
Щебень,  присыпанный землей,  зарос бурьяном.  Сашук пробует обхватить
остаток стены,  но пальцы его  не  дотягиваются  до  краев.  От  дота,
немного не доходя до обрыва, змеятся осыпавшиеся, заросшие окопы.
     - Может... - с надеждой в голосе говорит Сашук, - может, тут пули
остались, а? Давай поищем?
     - Как же, двадцать лет лежат, тебя дожидаются... Вон мамка бежит,
сейчас она отольет тебе пулю.
     Мать быстро-быстро идет им навстречу.  Она  даже  не  смотрит  на
Жорку,  будто его совсем и нет,  шлепает Сашука, хватает его за руку и
тащит к дому.  Только когда Жорка остается далеко позади,  она сердито
шипит:
     - Сколько раз говорила, чтоб ты к этому бандюге не липнул!
     - Так он совсем не бандюга,  мам,  он рассказал... Ой, ну чего ты
дерешься?.. Будешь драться, и тебя в тюрьму посадят.
     - Вот я тебе покажу!..
     Сашук, извернувшись, вырывается и убегает.
     - Беги, беги, домой все равно придешь!
     Сашука угроза не  пугает:  мать  отходчива,  долго  сердиться  не
умеет.
     Она и в самом деле отходит и,  когда Сашук прибегает обедать,  не
только не шлепает его,  но даже ни слова не говорит.  После обеда мать
моет посуду,  потом начинает перетирать.  Сашук садится в  холодке  за
крылечком,  рядом укладывается Бимс и тут же засыпает. Разомлевшего от
еды Сашука тоже клонит в сон,  он едва не засыпает,  но в это время из
барака на крыльцо выходит Жорка.  Сашука он не замечает,  идет прямо к
матери.  Она искоса взглядывает на него и тотчас  опускает  взгляд  на
посуду.
     - Слышь, Настя... - говорит Жорка.
     Мать слегка поворачивает к нему лицо, но глаз не поднимает.
     - Ты чего мальца от меня шугаешь?
     - Ты ему не компания.
     - Ему тут никто не компания - одни старые хрычи.
     - Хрычи не хрычи, да уж и не замаранные...
     - А я замаранный? Я что, убил кого или ограбил?
     - Я  там не знаю...  - говорит мать и так сердито трет полотенцем
миску, будто хочет провертеть в ней дырку.
     - Так ты спроси!
     - Не мое это дело, незачем и спрашивать.
     - А зачем словами кидаться? "Бандит", "в тюрьме сидел"...
     - А скажешь - нет? - вскидывается мать.
     - Ну сидел... Так ведь за что? За таких вот дур вступился...
     Мать молча трет все ту же миску, потом говорит:
     - Сказать все можно...
     - "Сказать"!..  - повторяет Жорка.  - За словами человека  видеть
надо... Эх, ты!
     Он поворачивается и,  опустив голову,  уходит  в  барак,  а  мать
исподлобья смотрит ему вслед.
     - Ну чего ты к нему привязалась,  мамка?  - говорит Сашук.  -  Он
же...
     - Цыц!  - кричит мать и в сердцах замахивается полотенцем.  -  Ты
еще туда же...
     Перед вечером рыбаки снова уходят в море.  Сашук вместе с  Бимсом
провожают  их  до причала,  потом сидят на причале и смотрят им вслед,
пока лодки не становятся совсем крохотными.  Тогда Сашук свистит Бимсу
и  идет  к  бывшему доту.  В конце концов,  откуда Жорка знает?  Вдруг
что-нибудь там осталось  и  никто  не  нашел,  а  он,  Сашук,  найдет?
Некрасовские ребята прямо треснут от зависти...
     Как он ни старается,  ничего не находит. Всюду верблюжья колючка,
репейник, бетонный щебень и раскаленная солнцем пыль. Сашук только зря
искалывает руки и весь исцарапывается.  Тогда  он  начинает  играть  в
войну.  Залегает в осыпавшийся окоп и строчит из пулемета по фашистам:
та-та-та-та-та...  Одному играть скучно,  и мешает Бимс. Он бегает без
всякого   толку   и   не   понимает  никаких  команд.  А  когда  Сашук
по-пластунски ползет в разведку,  Бимс начинает лаять и хватать Сашука
за пятки. Какая уж тут разведка...
     Сашук бежит к пограничной вышке, но скоро переходит на шаг, потом
останавливается.  Возле  лестницы,  поднимающейся  к будке,  привязана
лошадь.  Она переступает с ноги на ногу и отмахивается хвостом. Может,
там   кого   уже  поймали?..  Ему  очень  хочется  подойти  поближе  и
рассмотреть все как следует,  но он заранее знает,  что его  прогонят.
Если  бы  еще  солнце не так ярко светило,  тогда можно бы подобраться
незаметно, но солнце, хотя и стоит низко, светит вовсю, а степь голая,
как  цыганский  бубен,  никуда  не  скроешься,  его  издали  заметят и
обязательно шуганут.  Большие ведь всегда думают,  что только  им  все
интересно, а маленькие пускай как хотят...
     Сашук бредет домой.  Он хочет дождаться возвращения  рыбаков,  но
мать заставляет его есть,  потом он кормит Бимса, а потом глаза у него
начинают слипаться, и просыпается он уже ночью, на топчане.
     За перегородкой наперебой храпят рыбаки.  Отец, и мать тоже спят.
Спит и Бимс на  полу  возле  двери.  В  окно  над  самым  подоконником
заглядывает  луна.  Сашук  тихонько сползает с топчана,  идет к двери.
Бимс пытается свернуться калачиком,  но вздувшийся живот мешает,  и он
опять распластывается на боку, раскинув лапы.
     Чтобы далеко не ходить,  Сашук пристраивается тут же у  крылечка.
Луна,  совсем  не  некрасовская,  а  какая-то  непохожая  -  огромная,
наливающаяся красным,  - висит над горизонтом.  И во дворе и  в  степи
все-все видно,  только совсем иначе,  чем днем.  Призрачно и печально.
Пограничная вышка черным пятнышком торчит среди редких звезд.
     А что,  если  сейчас  пойти и посмотреть,  как они ловят шпионов?
Сашук дома тоже ловил.  В плавнях.  Там здорово трудно  ловить,  когда
ребята спрячутся в камышах. Так ведь то понарошку...
     Сашук осторожно шагает и прислушивается.  Из хаты доносится храп.
Бригадир  Иван  Данилович всегда храпит ровно и густо,  как трактор на
холостом ходу...  Сашук шагает дальше.  Ноги утопают в теплой пыли,  и
шаги совсем не слышны.  Он ныряет под изгородь, бежит к вышке. Вот уже
и  бугры  разрушенного  дота,  осыпавшихся,  заросших  окопов.   Сашук
переходит  на  шаг,  оглядывается по сторонам.  Нет,  он нисколечко не
боится,  но все-таки ему становится жутко:  там  же  мертвяки,  убитые
фашисты... Днем они ничего не могут, а ночью?..
     Где-то поблизости   пронзительно    свиристит    цикада.    Сашук
останавливается.  Снова  тихо.  Бугры  немы  и неподвижны.  И вдруг он
видит, что из земли торчат скрюченные руки... Сашук обмирает, холодеет
и только собирается заорать и дать деру,  как вспоминает, что днем уже
видел их,  и это совсем не руки,  а  погнутые  железные  балки.  Сашук
переводит  дух.  Ну  чего,  в  самом  деле?  Фашистов тут убивали,  но
хоронили где-нибудь в другом месте...  Значит,  никаких мертвяков  тут
нет!  Озираясь  по  сторонам,  Сашук тихо и осторожно,  как по стеклу,
проходит мимо бугров.  Спина у него становится деревянная, дыхание все
время перехватывает.  Бугры остаются позади. Сашук идет быстрее, потом
бежит.  Вышка уже недалеко.  Из-за бугра  выглядывает  только  краешек
багровой  луны.  Он  тает,  исчезает,  и сразу вдруг становится совсем
темно...  Сашук бежит вперед что есть  духу,  натыкается  на  лестницу
вышки и вцепляется в нее.
     Вокруг стоит тишина.  В черном небе мерцают редкие звезды.  Рядом
топырится  кустик  верблюжьей  колючки.  И больше не видно ничего - ни
бригадного барака,  ни развалин дота.  Далеко вверху торчит  будка,  и
кто-нибудь там,  наверно,  сидит. А если нет? Сашук прислушивается, но
ничего не слышит.
     Только тогда  Сашук понимает,  что он наделал.  Один,  совсем как
есть один в пустой,  черной степи.  Нигде  ни  души,  а  между  ним  и
бригадным  бараком,  где спят отец и мать,  разрушенный дот и окопы со
всеми своими мертвяками.  Вцепившись в лестницу,  Сашук тихонечко, как
кутька, скулит от страха.
     Лестница скрипит под  тяжелыми  шагами,  кто-то  трогает  его  за
плечо.
     - Малчик? Зачем здес? Пачиму плячишь?
     - Я не плачу, - всхлипывает Сашук.
     - Зачем сюда пришел? Где твоя папашка-мамашка? А? Иди к ней.
     Сашук оглядывается  в  страшную пустоту,  которая отделяет его от
бригадного барака, и отчаянно мотает головой.
     - В чем дело, Хаким? - кричит кто-то сверху.
     - Баранчук... Малчик маленький. Плячит-плячит, - отвечает Хаким.
     - Какой мальчик?
     - Сам не панимаю - малчик, и все.
     - Тащи сюда, разберемся.
     Хаким берет Сашука на руки и несет  вверх  по  лестнице.  В  лицо
Сашука упирается ослепительный лучик света.
     - Ты чей? Откуда?
     Ослепленный светом, Сашук жмурится.
     - Там, - машет он рукой, - там мамка. И рыбаки. Папка тоже там.
     - А сюда зачем?
     - Посмотреть.
     - Нечего тут смотреть, беги к мамке!
     - Не пойду, - говорит Сашук и пятится, пока не упирается в стенку
будки. - Там темно. Я боюсь.
     - Сюда идти не боялся? Дойдешь и обратно.
     - Да, как же! - говорит Сашук. - Тогда луна светила...
     - Все равно, тут посторонним не положено. Понятно?
     Солдат с  поперечными нашивками на погонах говорит очень сердито.
Вместо ответа Сашук начинает опять всхлипывать.
     - А вот плакать совсем не положено, - еще сердитее говорит солдат
с нашивками.  - Пришел к пограничникам и ревешь.  Какой тогда из  тебя
солдат?
     - Я же ж маленький, - всхлипывает Сашук.
     - Привыкнешь  маленький  -  и  взрослый  расквасишься.  Отставить
плакать! - командует солдат.
     - Я б-больше не буду...
     - И отвечать надо, как положено: есть отставить плакать!
     - Есть  отставить!  -  повторяет  Сашук.  -  Только  вы  меня  не
прогоняйте. Я ничего не буду трогать и баловаться не буду.
     - Пускай сидит, а? - говорит Хаким.
     - Не положено. И там мать-отец хватятся, подумают - пропал.
     - Так  я  же  не пропал!  - говорит приободрившийся Сашук.  - Я с
вами!
     - Ладно,  сиди  пока.  Вот придешь домой,  отец тебе заднее место
ремнем отполирует!
     - Не, - вздыхает Сашук, - он ухи драть будет...
     - Ухи - тоже доходчиво.
     Будка совсем  маленькая  и  пустая.  Дверь,  три оконных проема и
скамейка.  Ничего интересного.  Солдаты стоят возле оконных проемов  и
смотрят. Сашук приподнимается на цыпочки, тоже заглядывает в проем, но
ничего  не  видит.  Вокруг  темным-темно,  только  сверху  подмигивают
разгорающиеся   звезды.  Вдруг  справа  темнота  взрывается.  Дрожащий
голубой столб света ударяет вверх, наклоняется - и внезапно появляются
четкие,  резкие,  будто  они  совсем-совсем  рядом,  голубой обрыв над
морем, пучки травы на нем; потом выпрыгивает из темноты далекий причал
с   транспортером,  поголубевший  бригадный  барак  сверкает  бельмами
оконных стекол.
     - Чего это? - тихонько спрашивает Сашук.
     - Прожектор.
     - Он смотрит, да?
     - Он светит. А смотрим мы.
     Столб пронзительного   дрожащего   света,  обшарив  берег,  бежит
вправо,  в нем начинает сверкать волновая рябь  моря.  Световой  столб
отворачивает  все  дальше  и  дальше вправо,  потом вдруг исчезает,  и
вместо него перед глазами Сашука долго дрожит над морем черная полоса.
Солдаты опускают бинокли.
     - Вам  тут  хорошо  шпионов  ловить,  -  говорит   Сашук.   -   С
прожектором.  Все  видно.  И  плавней нет.  А у нас в Некрасовке такие
плавни на Ялпухе, как кто спрячется - ни за что не найдешь...
     - Найдут и в плавнях.
     - Разве с собакой, - сомневается Сашук. - У нас в Некрасовке тоже
вышка есть. Только там не пограничники, дедушка Тарасыч сидит. И ружье
у него большое.  Куды больше ваших...  Он,  когда  в  виноградник  кто
залезет, ка-ак бабахнет! Солью.
     - А что, лазят за виноградом?
     - Лазят.
     - И ты?
     - И я, - помолчав, говорит Сашук.
     - Так ведь воровать нехорошо.
     - Конечно,   нехорошо,   -   вздыхает  Сашук.  -  А  винограда-то
хочется... Ребята идут, и я с ними...
     - Разве так не дают?
     - Ну - так! Так неинтересно... А скоро они полезут?
     - Кто?
     - Шпионы.
     Солдаты смеются.
     - Они заранее не объявляют.
     - А когда полезут, вы будете стрелять?
     - Там видно будет.