отную землю, вся  их  прелесть
пропадет. Кстати, мы сегодня прошли мимо нескольких таких домиков с красными
крышами. Ты, вероятно, заметил  их.  Помнишь  -  мостики,  пруды,  садики  и
надписи над входными дверьми?
   Бен кивнул.
   - Сейчас у них не особенно красивый вид, - продолжал Ламберт, - но  летом
они просто очаровательны. Как только на ивах появляются молодые побеги, дядя
каждый день после обеда отправляется в свой летний домик. Там он  дремлет  и
курит; тетя вяжет, поставив ноги на грелку,  какая  бы  ни  была  жара;  моя
двоюродная сестра Рика и другие девочки  из  окна  удят  в  озере  рыбу  или
болтают со своими друзьями, когда те проезжают  мимо  на  лодках,  а  малыши
возятся поблизости или торчат на мостиках, переброшенных через канаву. Потом
все пьют кофе с пирожными, а на столе стоит огромный  букет  водяных  лилий.
Там чудесно! Но, между нами, хоть и я родился здесь, я никогда не привыкну к
запаху стоячей воды, а ею пахнет чуть не во всех загородных усадьбах.  Почти
все домики, которые ты видел, построены близ канав. Я, должно  быть,  потому
так остро ощущаю этот запах, что долго жил в Англии.
   - Может, и я почувствую его, - сказал Бен, - если  наступит  оттепель.  К
счастью для меня, ранняя зима покрыла льдом эти ароматные  воды...  и  я  ей
очень  благодарен.  Без  этого  чудесного  катанья  на   коньках   Голландия
понравилась бы мне гораздо меньше, чем она нравится сейчас.
   - Как сильно ты отличаешься от Поотов! -  воскликнул  Ламберт,  задумчиво
вслушиваясь в  слова  Бена.  -  А  ведь  вы  двоюродные  братья...  Мне  это
непонятно.
   -  Мы  действительно  двоюродные,  или,  скорее,  всегда   считали   себя
двоюродными, но на самом деле родство между  нами  не  очень  близкое.  Наши
бабушки были сводными сестрами. В нашей семье  все  -  англичане;  в  его  -
голландцы. Наш прадедушка Поот, видишь ли, был женат два раза, и я - потомок
его жены - англичанки. Однако я люблю  Якоба  больше,  чем  добрую  половину
своих родственников-англичан,  вместе  взятых.  Он  самый  искренний,  самый
добродушный мальчик из всех, кого я знаю. Как ни странно это тебе покажется,
но мой отец случайно познакомился с отцом Якоба во время деловой  поездки  в
Роттердам. Они вскоре разговорились о своем родстве - по-французски,  кстати
сказать - и с тех пор переписываются на этом языке. Странные вещи  случаются
в жизни! Некоторые привычки тети Поот очень удивили бы  мою  сестру  Дженни.
Тетя - настоящая дама, но она так не похожа на мою мать... Да и дом у них, и
обстановка, и образ жизни - все совсем не такое, как у нас.
   - Конечно, - самодовольно согласился Ламберт, как бы желая  сказать,  что
вряд ли можно где-нибудь, кроме Голландии, встретить такое  совершенство  во
всем. - Но зато у тебя найдется много о чем порассказать  Дженни,  когда  ты
верн„шься домой.
   - Еще бы! И, уж во всяком случае, я скажу, что если  чистоплотность,  как
полагают  голландцы,  почти  равна  набожности,  то  Бруку  вечное  спасение
обеспечено. Я в жизни не видывал более опрятного места. Взять  хотя  бы  мою
тетю Поот: при всем своем  богатстве  она  чуть  ли  не  беспрерывно  чистит
что-нибудь, и у дома ее такой вид, словно он  весь  покрыт  лаком.  Вчера  я
писал матери, что вижу, как мой двойник неотступно ходит  со  мной,  нога  к
ноге, в натертом полу столовой.
   - Твой двойник? Я не понимаю этого слова. Что ты хочешь сказать?
   - Ну, мое отражение, мой облик. Бен Добс номер два.
   - Ах, так? Понимаю!-воскликнул ван Моунен.- А  бывал  ты  когда-нибудь  в
парадной гостиной своей тети Поот?
   Бен рассмеялся:
   - Только раз - в день моего приезда. Якоб говорит,  что  мне  не  удастся
войти в нее снова до свадьбы его сестры Кеноу, а свадьба будет через  неделю
после рождества. Отец позволил  мне  прогостить  здесь  до  тех  пор,  чтобы
участвовать в торжественном событии.  Каждую  субботу  тетя  Поот  со  своей
толстухой Катье отправляется в гостиную и ну мести, скрести, натирать! Потом
в комнате опускают занавески и запирают ее  до  следующей  субботы.  За  всю
неделю ни одна душа не входит туда, но тем не  менее  там  все  равно  нужно
делать уборку - "схоонмакен", - как выражается тетя.
   - Что же тут особенного? В Бруке  так  убирают  все  гостиные,  -  сказал
Ламберт. - А как тебе нравятся движущиеся фигуры в саду тетиных соседей?
   - Ничего себе. Когда  летом  лебеди  плавают  по  пруду,  они,  наверное,
кажутся совсем живыми. Но китайский мандарин, что кивает головой в углу  под
каштанами,  просто  нелепый...  Он  годится  только  на  то,  чтобы  смешить
ребятишек.  А  потом,  эти  прямые  садовые  дорожки   и   деревья,   сплошь
подстриженные и раскрашенные! Прости, ван Моунен, но я  никогда  не  научусь
восхищаться голландским вкусом.
   - На это нужно время, - снисходительно согласился  ван  Моунен,  -  но  в
конце концов ты обязательно оценишь его. Я многим восхищался в Англии, -  и,
надеюсь, меня отпустят туда вместе с тобой, учиться  в  Оксфорде,  -  но,  в
общем, Голландию я люблю больше.
   - Ну разумеется! - сказал Бен тоном горячего одобрения.-  Ты  не  был  бы
хорошим голландцем, если бы не любил ее. Что еще можно  любить  так  горячо,
как свою родину? Странно,  однако,  питать  столь  теплые  чувства  к  столь
холодной стране. Если бы  мы  не  двигались  без  передышки,  мы  бы  совсем
замерзли.
   Ламберт рассмеялся:
   - У тебя английская  кровь,  Бенджамин!  А  вот  мне  вовсе  не  холодно.
Посмотри на  конькобежцев  здесь,  на  канале:  все  румяные,  как  розы,  и
довольные, как лорды... Эй, славный капитан ван  Хольп,  -  крикнул  Ламберт
по-голландски, - как думаешь, не зайти ли нам на ту ферму погреть ноги?
   - А кто замерз? - спросил Питер оборачиваясь.
   - Бенджамин Добс.
   - Согреем Бенджамина Добса!
   И отряд остановился.
   Глава XII
   НА ПУТИ В ХААРЛЕМ
   Подойдя  к  дверям  фермы,  мальчики   внезапно   оказались   свидетелями
оживленной семейной сцены. Из дома выбежал дородный голландец, а  следом  за
ним неслась его дорогая вроу, яростно колотя его грелкой с  длинной  ручкой.
Выражение ее лица отнюдь не обещало ребятам радушного приема,  так  что  они
благоразумно решили унести отсюда свои ноги и погреть их где-нибудь в другом
месте.
   Следующий домик казался более  приветливым.  Его  пологая  крыша,  крытая
ярко-красной черепицей, покрывала также безукоризненно чистый коровий  хлев,
пристроенный к жилому дому. Опрятная спокойная  старушка  сидела  у  окна  и
вязала. В  соседнем  окне,  с  частым  переплетом,  сверкающими  стеклами  и
белоснежными гардинами, виден был профиль толстого  человека  с  трубкой  во
рту. В ответ на  негромкий  стук  Питера  светловолосая  румяная  девушка  в
праздничном наряде открыла верхнюю половину зеленой двери (дверь разделялась
посредине на две части) и спросила, что им угодно.
   - Можно нам войти погреться, юфроу? - почтительно спросил Питер.
   - Добро пожаловать! - ответила девушка, и нижняя половина двери  бесшумно
открылась тоже.
   Прежде чем войти, все мальчики долго  и  добросовестно  вытирали  ноги  о
грубый коврик, и каждый из них отвесил изысканно вежливый поклон старушке  и
старику, сидевшим у окон. Бен готов был подумать, что это не люди,  а  такие
же автоматы, как движущиеся фигуры в брукских  садах.  Старики,  медленно  и
совершенно  одинаково  кивнув  головой,  размеренно   и   неторопливо,   как
заведенные, продолжали заниматься каждый своим делом. Старик все попыхивал и
попыхивал трубкой, а его вроу постукивала вязальными спицами, словно  внутри
у нее вертелись  зубчатые  колеса.  Даже  настоящий  дым,  поднимавшийся  из
неподвижной трубки, не казался убедительным доказательством  того,  что  эти
старики - живые люди.
   Зато румяная девушка!.. Ах, как она хлопотала! Как быстро  она  подвинула
ребятам  полированные  кресла  с  высокими  спинками  и  пригласила   гостей
присесть! Как ловко раздувала огонь  в  камине,  заставив  его  пылать  так,
словно он был охвачен вдохновением! Как чуть не вызвала слезы  на  глазах  у
Якоба Поота, притащив огромную имбирную коврижку и глиняный кувшин с  кислым
вином! Как она смеялась и кивала, когда мальчики уплетали еду, словно дикие,
хотя и смирные  звери,  и  как  удивилась,  когда  Бен  вежливо,  но  твердо
отказался от черного хлеба и кислой капусты! Как  заботливо  сняла  с  Якоба
варежку, разорванную возле большого пальца,  и  заштопала  ее  на  глазах  у
мальчика, откусив нитку зубами и сказав при этом: "Теперь будет  теплее",  -
и, наконец, как ласково она пожала руку всем мальчикам по очереди и,  бросив
умоляющий взгляд на автоматическую старушку, набила пряниками карманы ребят!
   Все это время вязальные спицы непрерывно постукивали, а трубка ни разу не
забыла выпустить клуб дыма.
   Пробежав изрядную часть дороги,  ребята  увидели  замок  Званенбург,  его
массивный каменный фасад и ворота, по обеим сторонам которых  стояли  башни,
увенчанные изваяниями лебедей.
   - Халфвег21. Мы на полдороге, ребята, - сказал Питер. - Снимайте коньки.
   - Видишь ли, - объяснял Ламберт  своему  спутнику,  -  в  этом  месте  Ай
сливается с Хаарлемским озером, и хлопот здесь не оберешься.  Вода  на  пять
футов выше земли, поэтому и плотины у нас  и  щиты  на  шлюзах  должны  быть
прочны,  не  то  сейчас  же  зальет.  Говорят,  устройство  здешних   шлюзов
совершенно исключительное. Мы пройдем через них, и  ты  увидишь  такое,  что
глаза вытаращишь. Весенняя вода в этом озере, как я слышал, лучше  всех  вод
на свете белит полотно, и ею пользуются все  крупные  хаарлемские  белильные
фабрики. Об этом я не могу рассказать тебе подробно... но я расскажу кое-что
из своего опыта.
   - Да? Что же?
   - В озере водится множество угрей, таких крупных, каких  ты  в  жизни  не
видывал. Я часто ловил их здесь...  Прямо  чудовищные!  И,  знаешь,  с  ними
нелегко бороться: если не поостережешься, вывернут руку из сустава. Но ты, я
вижу, не интересуешься угрями. А замок огромный. Правда?
   - Да. Но зачем на нем лебеди? Они имеют какое-нибудь особое  значение?  -
спросил Бен, глядя на каменные башни у ворот.
   - Мы, голландцы, можно сказать, почитаем  лебедей.  А  от  этих  каменных
лебедей замок получил свое название-Званенбург, то есть  "Лебединый  замок".
Вот все, что я знаю. Это  очень  важное  место:  именно  здесь  устраиваются
совещания специалистов по всем вопросам, касающимся плотин. Когда-то в замке
жил знаменитый Кристьян Брюнингс.
   - А кто он был такой? - спросил Бен,
   - Питер ответил бы тебе лучше меня, - сказал Ламберт, - если бы только вы
могли понимать друг друга и не цеплялись за свой  родной  язык.  Впрочем,  я
часто слышал, как мой дедушка говорил о  Брюнингсе.  Он  никогда  не  устает
рассказывать нам об этом великом инженере: какой он был  хороший,  да  какой
ученый, да как после его смерти вся страна  оплакивала  его,  словно  друга.
Брюнингс был членом многих ученых обществ и стоял во главе  государственного
департамента, ведающего плотинами и  другими  заградительными  сооружениями,
которые   защищают   страну   от   моря.   Невозможно   сосчитать,   сколько
усовершенствований он ввел на плотинах, шлюзах,  водяных  мельницах  и  тому
подобных сооружениях. Ты  знаешь,  мы,  голландцы,  почитаем  наших  великих
инженеров больше, чем всех прочих  общественных  деятелей...  Брюнингс  умер
много лет назад. Ему поставили памятник в хаарлемском соборе.  Я  видел  его
портрет, и знаешь, Бен, лицо у него такое благородное! Неудивительно, что  у
замка важный и гордый вид: ведь он давал приют такому  человеку,  а  это  не
пустяк!
   - Вот именно, - сказал Бен. -  Интересно  знать,  ван  Моунен,  будет  ли
когда-нибудь гордиться тобой  и  мной  какое-нибудь  старинное  здание?  Да,
знаешь, в мире еще много чего остается сделать. Сейчас мы еще  мальчики,  но
когда-нибудь нам придется заняться этим... Смотри, у тебя развязался  шнурок
на башмаке.
   Глава XIII
   КАТАСТРОФА
   Было около часу дня, когда капитан  ван  Хольп  и  его  команда  вошли  в
прекрасный старинный город Хаарлем. С утра они пробежали  на  коньках  около
семнадцати миль, но все еще были свежи, как молодые орлы. Начиная с младшего
(Людвига ван Хольпа, которому только что минуло четырнадцать лет)  и  кончая
старшим, то есть самим капитаном, семнадцатилетним "старцем", все единодушно
считали, что ни разу в жизни не испытывали такого удовольствия, как во время
этого путешествия. Правда, когда они пробегали последние  две  -  три  мили,
Якоб Поот совсем запыхался и, пожалуй, не прочь был заснуть еще разок. Но  и
он был весел и оживлен как никогда. Даже Карл Схуммель, очень  подружившийся
с Людвигом за время экскурсии, теперь перестал язвить. Что касается  Питера,
он чувствовал себя счастливейшим из счастливых и,  катясь  по  льду,  пел  и
свистел так радостно, что, заслышав его, самые степенные прохожие улыбались.
   - Вот что, ребята: пора завтракать, - сказал  он,  когда  они  подошли  к
одной кофейне на главной улице. - Надо нам поесть чего-нибудь посытнее,  чем
пряники той хорошенькой девушки.
   И капитан сунул руки в карманы  с  таким  видом,  словно  хотел  сказать:
"Денег хватит накормить целую армию!"
   - Смотрите, - крикнул вдруг Ламберт, - что с ним?  Питер,  весь  бледный,
хлопал себя по груди и бокам... уставившись куда-то в пространство.  Он  был
похож на человека, который внезапно сошел с ума.
   - Он заболел! - вскрикнул Бен.
   - Нет, что-то потерял, - сказал Карл.
   Питер едва выговорил:
   - Кошелек... со всеми нашими деньгами... исчез!
   На мгновение все замерли, пораженные, не в силах вымолвить ни слова.
   Но вот Карл проворчал:
   - Глупо было отдавать все  деньги  одному.  Так  я  и  говорил  с  самого
начала... Поищи кошелек в другом кармане.
   - Искал... нет его там.
   - Расстегни нижнюю куртку.
   Питер машинально повиновался. Он даже снял шапку и заглянул в нее;  потом
в отчаянии стал шарить по всем своим карманам.
   - Потерял, ребята! -  проговорил  он  наконец  безнадежным  тоном.  -  Ни
завтрака у нас не будет, ни обеда, Что же делать? Мы не  можем  идти  дальше
без денег. Будь мы в Амстердаме, я мог бы достать денег сколько нужно, но  в
Хаарлеме мне не у кого занять ни стейвера. Может, кто  из  вас  знает  здесь
человека, который мог бы одолжить нам несколько гульденов?
   Мальчики озадаченно переглянулись. Потом что-то вроде улыбки обежало весь
круг, но, достигнув Карла, превратилось в хмурую гримасу.
   - Это никуда не годится, - резко проговорил он. - Я знаю  тут  нескольких
человек - вс„ богатые люди, но отец жестоко высечет меня,  если  я  займу  у
кого-нибудь хоть медяк.  Он  велел  написать  над  воротами  нашего  летнего
домика: "Честному человеку не нужно брать в долг".
   - Хм! - откликнулся Питер, в эту минуту не особенно  восхищаясь  подобным
изречением.
   Мальчики сразу почувствовали волчий голод.
   - Это моя ошибка, - покаянным тоном сказал Вену Якоб  по-английски:  -  я
первый сказал: пускай  все  мальчики  положат  свой  кошелек  в  деньги  ван
Хольпа... то есть свои деньги в...
   - Глупости, Якоб, ведь ты хотел сделать лучше! Бен выпалил  это  с  таким
жаром, что оба ван Хольпа и Карл разом пришли к одному и тому же  убеждению:
очевидно, Бен придумал, как немедленно спасти отряд.
   - Что? Что? Скажи, ван Моунен, что он говорит! - закричали они.
   - Он говорит: Якоб не виноват, что деньги потеряны... Он старался сделать
как можно лучше, когда предложил ван Хольпу взять наши деньги и положить  их
в свой кошелек.
   - И  это  все?  -  разочарованно  проговорил  Людвиг.  -  Не  стоило  так
горячиться, чтобы сказать только это. Сколько денег мы потеряли?
   - Или ты забыл?  -  сказал  Питер.  -  Все  мы  внесли  ровно  по  десяти
гульденов. В кошельке было шестьдесят гульденов. Такого дурака,  как  я,  во
всем мире не сыщешь!  Малыш  Схиммельпеннинк  и  тот  лучше  меня  сумел  бы
исполнить обязанности капитана. Я готов отдубасить самого себя  за  то,  что
так огорчил вас!
   - Ну и отдубась! - проворчал Карл. - Фу! - добавил он. -  Все  мы  знаем,
что произошла несчастная случайность, но  толку  от  этого  мало.  Нам  надо
добыть денег, ван Хольп, хотя бы тебе пришлось  продать  свои  замечательные
часы.
   - Продать подарок матери? Часы, которые она подарила мне в день рождения?
Никогда! Я продам свою куртку, шапку, только не часы.
   - Полно, полно, незачем так  волноваться,  -  вмешался  Якоб.  -  Давайте
вернемся домой, а через день-два опять тронемся в путь.
   - Ты, может, и получишь еще десять гульденов, - сказал Карл,  -  но  нам,
всем прочим, это не так  легко.  Уж  если  мы  вернемся  домой,  мы  дома  и
останемся, будь уверен!
   Тут капитан, еще ни на минуту не  терявший  своего  добродушия,  внезапно
возмутился.
   - Ты думаешь, я позволю вам страдать из-за моей небрежности? - воскликнул
он. - Дома у меня в несгораемом ящике лежит  втрое  больше,  чем  шестьдесят
гульденов!
   - Ах, прости, пожалуйста! - не замедлил отозваться Карл еще более угрюмым
тоном. - В таком случае, я вижу лишь один выход: давайте возвращаться  домой
голодными.
   - А я вижу более хороший выход, - сказал капитан.
   - Какой? - закричали мальчики.
   - А вот какой: стойко перенесем неприятность и повернем назад, не унывая,
как настоящие мужчины, - проговорил Питер.
   И, когда товарищи посмотрели на его открытое лицо и ясные голубые  глаза,
он показался им таким смелым и красивым, что они заразились его бодростью.
   - Хо! Да здравствует капитан! - закричали они.
   - А теперь, ребята, давайте-ка убедим себя в том, что нет на свете  места
лучше Брука и мы постановили прибыть туда ровно через два часа! Согласны?
   - Согласны! - крикнули все в один голос и пустились бежать к каналу.
   - Коньки на ноги!.. Готовы? Позволь, я тебе помогу, Якоб. Ну!  Раз,  два,
три... пошли!
   И, когда по этому сигналу мальчики покинули  Хаарлем,  лица  у  них  были
почти такие же веселые, как полчаса назад, когда отряд  входил  в  город  во
главе с капитаном Питером,
   Глава XIV
   ХАНС
   - Дондер эн бликсем! (Гром и молния!) - сердито вскричал Карл, прежде чем
отряд успел отбежать на двадцать ярдов от городских ворот. -  Смотрите,  вон
бежит на своих деревяшках оборванец в заплатанных штанах. Этот малый шляется
всюду, чтоб ему провалиться! Счастье, - язвительно добавил он,  -  если  наш
капитан не прикажет нам остановиться, чтобы пожать ему руку.
   - Ваш капитан ужасный человек, -  шутливо  проговорил  Питер,  -  но  это
ложная тревога, Карл: я не вижу среди конькобежцев твоего пугала...  А,  вот
он! Но что с ним такое, с этим парнем?
   Бедный Ханс! Лицо у него было бледное, губы крепко сжаты. Он скользил  по
льду, как во сне, как в страшном сне.  Когда  он  поравнялся  с  мальчиками,
Питер окликнул его:
   - Добрый день, Ханс Бринкер!
   Лицо у Ханса посветлело:
   - Ах, мейнхеер, это вы? Вот хорошо, что мы встретились!
   - Ну и нахал! - зашипел Карл Схуммель, с  презрением  обгоняя  спутников,
которые, кажется, были склонны задержаться вместе со своим капитаном.
   - Рад вас видеть, Ханс, - приветливо откликнулся Пbтер. - Но вы, кажется,
чем-то расстроены... Не могу ли я помочь вам?
   - Я и вправду расстроен, - ответил Ханс, опустив глаза. Но вдруг он снова
взглянул на Питера, почти радостно, и добавил: -  На  этот  раз  Ханс  может
помочь мейнхееру ван Хольпу.
   - Как? - спросил Питер, не пытаясь со  свойственной  голландцам  прямотой
скрыть свое изумление.
   - А вот так: Ханс вернет вам  это,  -  и  Ханс  протянул  ему  потерянный
кошелек.
   - Ура! - заорали ребята и, вынув застывшие  руки  из  карманов,  радостно
замахали ими.
   А Питер только сказал: "Благодарю вас, Ханс Бринкер", - но  таким  тоном,
что Хансу показалось, будто сам король стал перед ним на колени.
   Крики ликующих ребят долетели до закутанных ушей того молодого господина,
что  катил  в   сторону   Амстердама,   весь   кипя