анство  на  фут  в  глубину.  Сокровище  могло  теперь
показаться с минуты на минуту...
   Между тем звезды мерцали и подмигивали друг другу, как бы желая  сказать:
"Ну и диковинная страна эта Голландия! Чего только здесь не увидишь!"
   - Странно, что милый отец спрятал их  на  такой  глубине,  -  проговорила
тетушка Бринкер, слегка раздосадованная. - Да, бьюсь об  заклад,  что  земля
тогда была мягкая... А какой он догадливый, что заподозрил Яна  Кампх„йсена!
Ведь Яну тогда верили все. Не думала  я,  что  этот  красивый  малый,  такой
веселый, когда-нибудь попадет в тюрьму!.. Ну, Ханс, дай и мне  поработать...
Чем глубже мы копаем, тем легче, правда? Мне так жалко губить  иву,  Ханс...
Мы не повредим ей, как думаешь?
   - Не знаю, - рассеянно ответил Ханс.
   Час за часом работали мать и сын. Яма  становилась  все  шире  и  глубже.
Стали собираться тучи, и,  проплывая  по  небу,  они  отбрасывали  на  землю
таинственные тени. И, только когда побледнели  звезды  и  луна  и  появились
первые проблески дневного света, Мейтье Бринкер и Ханс безнадежно посмотрели
друг на друга. Они искали тщательно, с отчаянным упорством, взрыли всю землю
вокруг дерева: и к югу от него, и к северу, и к востоку, и к западу... Денег
не было!
   Глава XXXIX
   ПРОБЛЕСКИ
   Анни Боуман  положительно  недолюбливала  Янзоопа  Кольпа.  Янзоон  Кольп
грубовато, на свой лад, обожал Анни. Анни заявляла, что даже "ради  спасения
своей жизни" не скажет доброго  слова  этому  противному  мальчишке.  Янзоон
считал ее самым  прелестным,  самым  веселым  существом  на  свете.  Анни  в
обществе подруг издевалась над тем, как смешно хлопает на ветру обтрепанная,
полинявшая куртка Янзоона;  а  он  в  одиночество  вздыхал,  вспоминая,  как
красиво развевается ее нарядная голубая юбка. Она благодарила  небо  за  то,
что ее братья не похожи на Кольпов; а он ворчал на свою сестру  за  то,  что
она не похожа на девочек Боуман. Стоило им встретиться -  и  они  как  будто
менялись  характерами.  В  его  присутствии  она   становилась   жесткой   и
бесчувственной; а он при виде ее делался кротким, как ягненок.  Они,  как  и
следовало ожидать, сталкивались очень часто.
   Часто встречаясь, мы каким-то таинственным  образом  убеждаемся  в  своих
ошибках, избавляясь от предубеждений. Но в данном случае  этот  общий  закон
был нарушен. Анни с каждой встречей все больше ненавидела Янзоона, а  Янзоон
с каждым днем все горячее любил ее.
   "Он убил аиста, злой мальчишка!" - говорила она себе.
   "Она знает, что я сильный и бесстрашный", - думал Янзоон.
   "Какой он рыжий, веснушчатый, безобразный!" - втайне отмечала Анни, глядя
на него.
   "Как она уставилась на меня-глаз не сводит! - думал Янзоон. - Ну  что  ж,
я, как-никак, ладный, крепкий малый".
   "Янзоон Кольп, дерзкий мальчишка, отойди  прочь  от  меня  сейчас  же!  -
частенько сердилась Анни. - Не желаю я с тобой водиться!"
   "Ха-ха-ха! - смеялся про себя Янзоон. - Девчонки никогда не говорят того,
что думают. Буду с ней кататься на  коньках  всякий  раз,  как  представится
случай".
   Вот почему в то утро, катясь из Амстердама домой, эта прелестная  молодая
девица решила не поднимать глаз, как только заметила, что  навстречу  ей  по
каналу скользит какой-то рослый, крупный юноша.
   "Ну, если я только взгляну на него, - думала Анни, - я..."
   - Доброе утро, Анни Боуман, - послышался приятный голос.
   (Как украшает улыбка девичье личико!)
   - Доброе утро, Ханс, очень рада видеть тебя.
   (Как украшает улыбка лицо юноши!)
   - Еще раз доброе утро, Анни. У нас в доме многое изменилось  с  тех  пор,
как ты уехала.
   - Вот как? - воскликнула она, широко раскрыв глаза.
   Ханс до встречи с Анни очень торопился и был настроен довольно мрачно, но
теперь вдруг сделался разговорчивым и перестал  спешить.  Повернув  назад  и
медленно скользя вместе с нею к Бруку,  он  сообщил  ей  радостную  весть  о
выздоровлении своего отца. Анни  была  ему  таким  близким  другом,  что  он
рассказал ей даже о тяжелом положении своей семьи, о том, как нужны  деньги,
как все зависит от того, достанет ли он работу, Но по соседству для него  не
находится дела, добавил он, Ханс говорил не жалуясь, а  просто  потому,  что
Анни смотрела на него  и  ей  действительно  хотелось  знать  все,  что  его
касалось. Он не мог рассказать ей лишь о горьком  разочаровании,  испытанном
прошлой ночью, так как это была не только его тайна.
   - До свиданья, Анни! - сказал он наконец. - Утро проходит быстро,  а  мне
надо спешить в Амстердам и продать там свои коньки. Маме нужны деньги, и  их
надо добыть как можно скорее. До вечера я, конечно, где-нибудь найду работу.
   - Ты хочешь продать свои новые коньки, Ханс?! - воскликнула Анни.  -  Ты,
лучший конькобежец во всей округе! Но ведь через пять дней состязания!
   - Знаю, - ответил он решительным тоном. - До свиданья! Домой я покачу  на
своих старых, деревянных полозьях.
   Какой ясный взгляд! Совсем не то, что безобразная  усмешка  Янзоона...  И
Ханс стрелой умчался прочь.
   - Ханс! Вернись! - крикнула Анни.
   Голос ее превратил стрелу в  волчок.  Ханс  повернулся  и  одним  длинным
скользящим шагом подкатил к ней.
   - Значит, ты  действительно  продашь  свои  новые  коньки,  если  найдешь
покупателя?
   - Конечно, - ответил он, глядя на нее с улыбкой.
   - Ну, Ханс, если ты непременно хочешь продать свои  коньки...  -  сказала
Анни, слегка смутившись. - Я хочу  сказать,  если  ты...  так  вот,  я  знаю
кого-то, кто не прочь купить их... вот и все.
   - Это не Янзоон Кольп? - спросил Ханс и вспыхнул.
   - Вовсе нет, - ответила она обидчиво, - он не из моих друзей.
   - Но ты знаешь его, - настаивал Ханс.
   Анни рассмеялась:
   - Да, я его знаю, и тем хуже  для  него.  И,  пожалуйста,  Ханс,  никогда
больше не говори со мной о Янзооне! Я его ненавижу!
   - Ненавидишь его? Как можешь ты кого-нибудь ненавидеть, Анни?
   Она задорно вздернула головку:
   - Да, я возненавижу и тебя тоже, если ты  будешь  твердить,  что  он  мне
друг. Вам, ребятам, этот безобразный верзила, может, и нравится, потому  что
он поймал натертого салом  гуся  прошлым  летом  на  ярмарке,  а  потом  его
завязали в мешок, и он в мешке вскарабкался на верхушку шеста. Но я от этого
не в восторге. Я невзлюбила его с тех пор, как он при мне  пытался  спихнуть
свою сестренку с карусели в Амстердаме. И ни для кого не  секрет,  кто  убил
аиста, который жил у вас на крыше.  Но  нам  не  к  чему  говорить  о  таком
скверном, злом мальчишке... Право же, Ханс, я знаю человека, который  охотно
купит твои коньки. В Амстердаме ты не продашь их и за  полцены.  Пожалуйста,
отдай их мне! Деньги я принесу тебе сегодня же, после обеда.
   Если Анни была очаровательна, когда произносила слово "ненавижу", устоять
перед нею, когда она говорила "пожалуйста", не мог никто; по  крайней  мере,
Ханс не мог.
   - Анни, - сказал  он,  снимая  коньки  и  тщательно  протирая  их  мотком
бечевки, перед тем как отдать девочке, - прости, что я такой  дотошный:  но,
если твой друг не захочет их взять, ты принесешь  их  сегодня?  Ведь  завтра
утром мне придется купить торфа и муки для мамы.
   - Будь спокоен, мой друг захочет их взять,  -  рассмеялась  Анни,  весело
кивнув и уносясь прочь со всей быстротой, на какую была способна.
   Вынимая деревянные "полозья" из своих объемистых карманов  и  старательно
привязывая их к ногам, Ханс не слышал, как Анни пробормотала:
   - Жаль, что я была такой резкой! Бедный, славный Ханс!  Что  за  чудесный
малый!
   И  Анни,  вся  погруженная  в  приятные  мысли,  не  слыхала,  как   Ханс
проговорил:
   - Я ворчал, как медведь... Но  дай  ей  бог  здоровья!  Бывают  же  такие
девочки! Сущие ангелы!
   Может, это и лучше, что каждый из них не слышал слов другого.  Нельзя  же
знать все, что творится на белом свете!
   Глава XL
   В ПОИСКАХ РАБОТЫ
   Привыкнув к роскоши,  мы  с  трудом  переносим  лишения,  которые  раньше
терпели легко. Деревянные коньки  скрипели  громче  прежнего.  Ханс  еле-еле
передвигал ноги на  этих  старых,  неуклюжих  обрубках,  но  не  жалел,  что
расстался со своими превосходными коньками... Напротив, он  решительно  гнал
от себя мальчишескую досаду на  то,  что  не  смог  сохранить  их  чуть-чуть
дольше, хотя бы до состязаний.
   "Мама, конечно, не рассердится на меня, - думал он, - за то, что я продал
их без ее позволения. У нее и так хватает  забот.  Об  этом  мы  еще  успеем
поговорить, когда я принесу домой деньги".
   Целый день Ханс бродил по улицам Амстердама в поисках  работы.  Он  добыл
несколько стейверов, взявшись помогать какому-то  человеку,  который  вел  в
город навьюченных мулов, но постоянной работы ему не удалось найти нигде.
   Он был бы рад наняться в носильщики или рассыльные. Ему не раз попадались
нагруженные свертками парни, которые неторопливо брели куда-то, волоча ноги,
но для него самого места  не  оказалось.  Один  лавочник  только  что  нанял
подручного. Другому нужен  был  "парень  поладнее,  попроворнее"  (выражаясь
точнее - "получше одетый", только лавочник не хотел говорить этого).  Третий
просил Ханса зайти месяца через два, когда каналы, надо полагать, вскроются,
а многие просто качали головой, не говоря ни слова.
   На  фабриках  ему  также  не  повезло.  В  этих  огромных  зданиях,   где
производили столько шерстяных, бумажных и льняных тканей, всемирно известных
красок, кирпича, стекла и фарфора, на этих мельницах, где  мололи  зерно,  в
этих мастерских, где шлифовали драгоценные алмазы, сильный юноша,  способный
и жаждущий работать, казалось бы, мог найти себе дело. Но  нет,  всюду  Ханс
слышал один и тот же ответ: новые рабочие сейчас не нужны. Если б  он  зашел
до праздника святого Николааса, ему, быть может, и дали бы работу, так как в
то время всюду была спешка, но сейчас мальчиков больше, чем нужно.
   Хансу хотелось, чтобы эти люди хоть на миг увидели его мать и Гретель. Он
не знал, что тревога той и другой глядит из его глаз, не  знал,  что,  резко
отказав ему, многие чувствовали себя неловко и думали: "Не надо бы прогонять
малого". Иные отцы, вернувшись в тот вечер домой,  разговаривали  со  своими
детьми ласковее обычного, вспоминая, как омрачилось после  их  слов  честное
юное лицо просившего работы парня; и еще не наступило утро, как один  хозяин
решил, что, если парень из Брука зайдет снова, надо будет приказать старшему
мастеру поставить его на какую-нибудь работу.
   Но Ханс ничего этого не знал. На закате он отправился назад  в  Брук,  не
понимая, отчего  у  него  так  странно  сжимается  горло  -  от  чувства  ли
безнадежности или от решимости  преодолеть  все  препятствия.  Был  у  него,
правда, еще один шанс. Теперь мейнхеер ван Хольп, быть может, уже  вернулся,
думал он. Правда, Питер, по слухам, еще вчера вечером отправился  в  Хаарлем
устраивать какие-то дела, связанные с большими  конькобежными  состязаниями.
Но все-таки Ханс пойдет к ван Хольпам и попытается получить работу.
   К счастью, Питер вернулся рано утром. Он был уже дома, когда пришел Ханс,
и как раз собирался идти к Бринкерам.
   - А, Ханс! - воскликнул он, когда Ханс,  усталый,  подошел  к  дверям.  -
Вас-то мне и было нужно. Войдите и погрейтесь!
   Сорвав с себя истрепанную шапку, которая,  словно  нарочно,  прилипала  к
голове всякий раз, как ее хозяин чувствовал себя неловко, Ханс стал на  одно
колено не затем, чтобы поздороваться на восточный манер, и не  затем,  чтобы
воздать поклонение царящей здесь богине чистоплотности, а просто потому, что
его тяжелые башмаки способны были внушить ужас любой  домохозяйке  в  Бруке.
Сняв башмаки, их хозяин осторожно вошел  в  дом,  оставив  их  снаружи,  как
часовых, дожидаться его возвращения.
   Из дома ван Хольпов Ханс ушел с легким сердцем.  В  Хаарлеме  отец  велел
Питеру передать Хансу Бринкеру, чтобы он теперь же начал  делать  двери  для
летнего домика.  В  усадьбе  была  удобная  мастерская,  и  Хансу  позволили
работать в ней, пока он не кончит резьбу.
   Питер не сказал Хансу, что  пробежался  на  коньках  до  самого  Хаарлема
только затем, чтобы устроить все это, поговорив с  мейнхеером  ван  Хольпом.
Ему было довольно видеть, каким радостным и оживленным стало  лицо  молодого
Бринкера.
   - Мне кажется, я с этой работой справлюсь, - сказал Ханс, - хоть я  и  не
учился ремеслу резчика.
   - А я так совершенно уверен, что справитесь, - сердечно ответил Питер.  -
Вы найдете все нужные вам инструменты в мастерской. Она вон там - едва видна
за деревьями, хоть они и осыпались.  Летом,  когда  живая  изгородь  покрыта
листьями, мастерской отсюда совсем не видно... Как чувствует себя  ваш  отец
сегодня?
   - Лучше, мейнхеер... силы прибывают к нему с каждым часом.
   - В жизни я не слыхал о таком удивительном случае!  Этот  суровый  старик
Букман поистине замечательный врач!
   - Ах, мейнхеер, - с жаром проговорил Ханс, - этого  мало!  Он  не  только
замечательный врач - он добрый человек! Если бы не доброе сердце меестера  и
не его великое мастерство, мой бедный отец и до сих пор жил бы  во  тьме.  Я
считаю, - добавил он, и глаза у него загорелись,  -  что  медицина  -  самая
благородная наука!
   Питер пожал плечами:
   - Может, она и очень благородная, но мне она не совсем по  вкусу.  Доктор
Букман, конечно, мастер своего  дела.  Ну,  а  что  касается  его  сердца...
избавьте меня от таких сердец.
   - Почему вы так говорите? - спросил Ханс.
   В эту минуту из соседней комнаты неторопливо вышла дама. Это была  мевроу
ван Хольп, в роскошнейшем чепце и  длиннейшем  атласном  переднике,  обшитом
кружевами. Она чинно кивнула Хансу, когда тот отошел от камина и отвесил  ей
самый вежливый поклон, на какой только был способен.
   Питер сейчас же подвинул к камину дубовое кресло с высокой спинкой, и его
мать уселась. По бокам камина стояло два больших обрубка пробкового  дерева.
Питер подставил один из них под ноги матери.
   Ханс повернулся, собираясь уходить.
   - Подождите, пожалуйста, молодой человек, - сказала  она.  -  Я  случайно
услышала, как вы с моим сыном говорили о моем  друге,  докторе  Букмане.  Вы
правы, молодой человек: у доктора Букмана очень доброе сердце... Видишь  ли,
Питер, мы можем жестоко ошибиться, если будем судить о человеке лишь по  его
манерам; хотя вообще вежливое обращение можно только приветствовать.
   - Я не хотел выказать неуважения к доктору, матушка, - сказал Питер, - но
ведь никто не имеет права так ворчать и рычать на людей, как он. А про  него
это все говорят.
   - "Все говорят"! Ах, Питер, "все" - это  еще  ничего  не  значит.  Доктор
Букман  испытал  большое  горе.  Много  лет  назад  он  при  очень   тяжелых
обстоятельствах потерял своего единственного сына. Это был прекрасный юноша,
только немножко опрометчивый и горячий. До этого несчастья Герард Букман был
одним из самых приятных людей, каких я когда-либо знала.
   Тут мевроу ван Хольп бросила ласковый взгляд на юношей, встала и вышла из
комнаты так же чинно, как и вошла в нее.
   Питер,  не  вполне  убежденный  словами  матери,   пробормотал:   "Грешно
допускать, чтобы горе превращало весь твой мед в желчь", - и проводил  гостя
до узкой боковой двери.
   Прежде   чем   они   расстались,   он   посоветовал   Хансу    хорошенько
потренироваться на коньках.
   - Ведь теперь, - добавил он, - когда ваш отец поправился, вы  придете  на
состязания с веселой душой. Никогда еще в нашей стране не устраивался  такой
великолепный конькобежный праздник! Все только о нем и говорят. Не забудьте:
вы должны постараться получить приз.
   - Я не буду участвовать в состязаниях, - ответил Ханс, опустив глаза.
   - Не будете участвовать в состязаниях? Но почему же? - И тотчас же  Питер
мысленно заподозрил Карла Схуммеля в каких-то интригах.
   - Не могу, - ответил Ханс и нагнулся, чтобы сунуть ноги в  свои  огромные
башмаки.
   Что-то в его лице подсказало Питеру, что продолжать расспросы не надо. Он
попрощался с Хансом и, когда тот уходил, задумчиво посмотрел ему вслед.
   Спустя минуту Питер крикнул:
   - Ханс Бринкер!
   - Да, мейнхеер?
   - Я беру обратно все, что говорил о докторе Букмане.
   - Хорошо, мейнхеер.
   Оба рассмеялись. Но у Питера улыбка сменилась удивленным выражением лица,
когда он увидел, как Ханс, дойдя до канала, стал на одно колено  и  принялся
надевать деревянные коньки.
   - Очень странно, - пробормотал  Питер,  покачав  головой,  и  повернулся,
чтобы войти в дом. - Почему же он не бегает на своих новых коньках?
   Глава XLI
   ДОБРАЯ ФЕЯ
   Солнце почти закатилось, когда наш герой, счастливый, но все же досадливо
усмехаясь, сорвал с себя деревянные "полозья" и, полный  надежд,  зашагал  к
крошечной лачужке, давно уже прозванной "домом идиота".
   У входа маячили чьи-то две тоненькие фигурки. Но не только глаза Ханса, а
и менее зоркие могли бы сразу узнать их.
   Серая, тщательно заплатанная кофта, выцветшая  синяя  юбка,  полузакрытая
еще более выцветшим голубым передником, полинявший, туго прилегающий чепчик,
быстрые ножки в огромных башмаках-кораблях - все это, конечно,  принадлежало
Гретель. Ханс узнал бы их где угодно.
   Яркая кокетливая красная  кофточка  и  красивая  юбка  с  черной  каймой,
хорошенький чепчик с лопастями, золотые серьги, нарядный  передник,  изящные
кожаные башмачки... Да что говорить! Если бы сам  папа  римский  прислал  их
Хансу с нарочным, Ханс поклялся бы, что они принадлежат Анни,
   Девочки медленно прохаживались взад и вперед перед  домиком.  Разумеется,
они шли под руку и  так  выразительно  кивали  и  качали  головками,  словно
обсуждали государственные дела.
   Ханс бросился к ним с радостным криком:
   - Ура, девочки, я получил работу!
   На его крик из дома вышла мать.
   И у нее нашлись приятные вести. Отцу все лучше и  лучше.  Он  почти  весь
день сидел, а теперь спит "смирно, что твой ягненок", как выразилась тетушка
Бринкер.
   - Теперь мой черед, Ханс, - сказала Анни, отводя юношу в  сторону,  после
того как он рассказал матери, что получил работу у мейнхеера ван  Хольпа.  -
Твои коньки проданы. Возьми деньги.
   - Семь гульденов! - воскликнул Ханс, удивленно пересчитывая деньги. -  Да
это втрое больше, чем я сам за них заплатил.
   - Я тут ни при чем, - сказала Анни. - Если покупатель ничего не  понимает
в коньках, мы не виноваты.
   Ханс быстро взглянул на нее:
   - О Анни!
   - О Ханс! - передразнила  она  его,  поджимая  губы  и  стараясь  принять
отчаянно хитрый и продувной вид.
   - Слушай, Анни, я знаю, ты это говоришь  несерьезно!  Ты  должна  вернуть
часть денег.
   -Да ни за что на свете! - упиралась Анни. - Коньки проданы, и все тут.  -
Но, увидев, что он искренне огорчился, она сбавила тон. - Ты  поверишь  мне,
Ханс, если я скажу, что никакой ошибки не произошло... и тот, кто купил твои
коньки, сам настаивал на том, чтобы заплатить за них семь гульденов?
   - Поверю, - ответил он, и свет, засиявший в  его  ясных  голубых  глазах,
казалось, отразился в глазах Анни и заискрился под ее ресницами.
   Тетушка Бринкер обрадовалась, увидев столько серебра, но,  когда  узнала,
что  Ханс  получил  его,  расставшись  со  своим  сокровищем,   со   вздохом
воскликнула:
   - Благослови тебя бог, сынок! Это для тебя большая потеря!
   - Подожди, мама, - сказал юноша, шаря на дне кармана. - Вот и  еще!  Если
так будет продолжаться, мы скоро разбогатеем!
   - Что и  говорить,  -  ответила  она,  поспешно  протягивая  руку.  Потом
добавила вполголоса: - Мы  и  впрямь  разбогатели  бы,  не  будь  этого  Яна
Кампх„йсена. Уж он таки побывал под нашей ивой, Ханс... будь уверен!
   - И правда, похоже на то. - вздохнул Ханс. - Но, знаешь,  мама,  давай-ка
позабудем об этих деньгах. Конечно, они пропали; отец рассказал нам все, что
знал. Не будем больше думать о них!
   - Легко сказать, Ханс! Попробую, но трудно будет,  особенно  когда  моему
бедному мужу нужно так много  всяких  удобств...  Ах  т