го  четыре
мальчика, а между ними сидел Якоб, держась за бока и хохоча от души.
   - Я вас всех напугал, да? - сказал он на своем родном языке. - Ну  ладно,
расскажу вам, как все случилось. На стене лежал большой камень,  я  протянул
ногу - только хотел чуть-чуть подвинуть его,  -  и  вдруг  камень  покатился
вниз, а я шлепнулся вверх тормашками. Не откинься я в ту секунду  назад,  не
миновать бы мне лететь вниз вслед за камнем! Ну, все это  пустяки.  Помогите
мне встать, ребята!
   - Ты ушибся, Якоб? - сказал Бен, заметив,  что  лицо  у  его  двоюродного
брата слегка передернулось, когда ребята помогали ему подняться на ноги.
   Якоб снова попытался рассмеяться:
   - Да нет... немножко больно стоять, но это пустяки.
   В тот день нельзя было  осматривать  памятник  Ван  дер  Верфу  в  церкви
Хоохландеке-керк, зато мальчики очень приятно провели время в Стадхейсе,  то
есть ратуше. Это -  длинное,  неправильной  формы  здание  в  полуготическом
стиле,  довольно  нелепое  в  архитектурном  отношении,  но  живописное   от
старости. Его маленькая колокольня, вся увешанная колоколами, казалось, была
снята с какого-то другого  здания  и  наспех  приставлена  к  ратуше,  чтобы
придать ей законченный вид.
   Поднявшись по великолепной лестнице, мальчики очутились в довольно  плохо
освещенном помещении, где находился шедевр Луки Ван-Лейдена, иначе Хейгенса,
известного  голландского  художника.  Уже  в  десять  лет  он  хорошо  писал
красками, в пятнадцать сделался знаменитым. Его  картина  "Страшный  суд"  -
поистине замечательное произведение,  хотя  написана  она  была  в  глубокую
старину. Однако мальчики заинтересовались не столько достоинствами  картины,
сколько тем обстоятельством, что она  триптих,  то  есть  написана  на  трех
отдельных досках, причем боковые створки, соединенные шарнирами со  средней,
могут, если нужно, складываться и закрывать ее.
   Мальчикам понравились  также  исторические  картины  де  Моора  и  других
знаменитых голландских художников, а Бена пришлось чуть не силой оттащить от
потускневшего старинного портрета Ван дер Верфа.
   Ратуша, так же как и Египетский  музей,  стоит  на  Брееде-страат,  самой
длинной и красивой улице Лейдена.  На  этой  улице  нет  канала,  а  дома  с
островерхими  фасадами,  выкрашенные  в  разнообразные  цвета,   чрезвычайно
живописны. Некоторые дома  очень  высоки  и  покрыты  ступенчатыми  крышами;
другие словно пригибаются к земле, отступая перед общественными  зданиями  и
церквами.
   Чистая,  просторная,  обсаженная   тенистыми   деревьями   и   украшенная
множеством красивых особняков, эта  улица  выдерживает  сравнение  с  самыми
лучшими улицами Амстердама. Ее содержат в  безукоризненной  чистоте.  Многие
сточные канавы здесь покрыты  дощатыми  крышами,  которые  открываются,  как
люки, и снабжены насосами с блестящими медными украшениями  -  их  постоянно
протирают и начищают на общественный счет.
   Город пересечен множеством водных дорог, образованных дельтой  Рейна,  но
полтораста каменных  мостов  связывают  разъединенные  улицы.  Рейн,  словно
утомленный длинным путем, течет здесь очень медленно. Эта всемирно известная
река, утратив свое величие, ничуть не похожа на прекрасный,  вольно  текущий
Рейн в его среднем течении, здесь она заменяет ров вокруг вала, окаймляющего
Лейден. У массивных ворот, ведущих в город, через реку перекинуты  подъемные
мосты.
   Красивые, широкие аллеи с прекрасными деревьями тянутся вдоль  каналов  и
придают стоящим поодаль домам еще  более  уединенный  вид,  подчеркивая  дух
затворничества, который наложил свой отпечаток на весь город.
   Осматривая здания на Раненбургском канале,  Бен  был  слегка  разочарован
внешним видом  славного  Лейденского  университета.  Но  потом  он  вспомнил
историю этого  университета:  вспомнил,  как  торжественно  он  был  заложен
принцем Оранским в награду за  мужество,  проявленное  горожанами  во  время
осады; перебрал в уме великих людей - деятелей просвещения и науки,  некогда
учившихся здесь, и подумал о сотнях  студентов,  пользующихся  теперь  всеми
благами его аудиторий и замечательных научных музеев. И Бен решил:  неважно,
что здание это не очень красивое. Но  все  же  он  чувствовал,  что  никакие
украшения не помешали бы такому "храму науки".
   Питер и Якоб смотрели на  здание  с  еще  более  глубоким,  более  личным
интересом: ведь им всего через несколько месяцев предстояло войти  сюда  уже
студентами.
   - В этой части света бедному Дон-Кихоту все время пришлось  бы  орудовать
копьем, - сказал Бен, когда Ламберт обратил его внимание  на  своеобразие  и
красоту лейденских окраин. - Тут ветряные мельницы на каждом шагу.  Помнишь,
какой яростный поединок произошел у него с одной такой мельницей?
   - Нет, не помню, - откровенно сознался Ламберт.
   - Я тоже... то есть не совсем точно помню. Но что-то в этом  роде  с  ним
приключилось, а если нет, то могло приключиться... Посмотри на эти  мельницы
- как бешено вертят они своими огромными  руками.  Они  и  впрямь  могли  бы
подстрекнуть полоумного рыцаря к борьбе не на жизнь, а на  смерть.  Смотришь
на них и поражаешься. Помоги мне их сосчитать, ван Моунен, - те, которые  мы
сейчас видим. Я хочу записать крупную цифру в свою записную книжку.
   И после тщательного подсчета,  проверенного  всем  отрядом,  Бен  написал
карандашом: "184... год ...декабря. Вблизи Лейдена  видел  девяносто  восемь
ветряных мельниц".
   Бен хотел было зайти на старую кирпичную мельницу, где  родился  художник
Рембрандт, но раздумал, узнав, что отряду  пришлось  бы  для  этого  сделать
крюк. Не многие мальчики, будь они так голодны,  как  Бен,  стали  бы  долго
колебаться, выбирая между домом Рембрандта, до которого была целая  миля,  и
гостиницей по соседству, где можно было перекусить. Бен избрал гостиницу.
   После завтрака мальчики немного отдохнули, потом... спросили еще завтрак,
который ради приличия назвали обедом. После обеда ребята сидели в  гостинице
и грелись - все, кроме Питера, у которого это время ушло на новые бесплодные
поиски доктора Букмана.
   Когда он вернулся, отряд уже был готов снова надеть коньки и тронуться  в
путь. Теперь мальчики были в тринадцати милях от Гааги  и  чувствовали  себя
такими же бодрыми, как вчера утром, когда выходили из  Брука.  Настроение  у
них было хорошее, а лед превосходный.
   Глава XXVI
   ДВОРЕЦ И ЛЕС
   По  пути  мальчики  видели   множество   красивых   деревенских   усадеб,
построенных и украшенных в чистейшем голландском вкусе. Большое  впечатление
производили огромные, величественные дома, изысканно распланированные  сады,
прямоугольные живые изгороди и широкие канавы, через  которые  были  кое-где
перекинуты мосты с калиткой посредине, тщательно запирающейся на  ночь.  Эти
канавы, пересекавшие местность во  всех  направлениях,  давно  уже  утратили
пленку, которая покрывала их воды летом, и теперь сверкали под солнцем,  как
длинные стеклянные ленты.
   Мальчики бодро скользили и в то же время с удивительным проворством то  и
дело вытаскивали из карманов пряники, тотчас же исчезавшие у них во рту.
   Пробежали двенадцать миль. Еще немного - и они очутились бы в  Гааге,  но
ван Моунен предложил изменить курс и войти в город через Босх.
   - Согласны! - крикнули все  ребята  в  один  голос,  и  коньки  мгновенно
слетели у них с ног.
   Босх - это великолепный парк, или лес, почти в две  мили  длиной.  В  нем
находится знаменитый "Дом  в  лесу"  -  "Хейс  ин'т  босх",  некогда  бывший
королевской резиденцией.
   Снаружи это здание кажется слишком простым для дворца,  но  оно  роскошно
обставлено и украшено прекрасными фресками,  иначе  говоря  -  росписью:  на
стенах и потолках красками изображены группы людей  и  различные  орнаменты,
написанные по еще сырой штукатурке. Некоторые комнаты обиты китайским шелком
с красиво вышитыми узорами.
   В одной из комнат собрано множество семейных портретов. Среди  них  висит
портрет королевских детей, которые  некогда  лишились  отца,  погибшего  под
топором. Этих детей не раз писал голландский художник  Ван-Дейк,  придворный
живописец их отца, английского короля  Карла  I.  Это  были  очень  красивые
дети... Скольких бед избежал бы английский народ, будь  они  так  же  хороши
душой и сердцем, как были хороши собой!
   Парк вокруг дворца полон прелести, особенно летом, когда  цветы  и  птицы
превращают его в сказочную страну. Длинные ряды великолепных дубов поднимают
свои гордые головы, зная, что ничья  святотатственная  рука  не  посмеет  их
срубить. Действительно, вот уже много веков, как этот лес почитается чуть ли
не священным. В нем никогда не стучал  топор  дровосека,  и  даже  детям  не
позволяют сломать здесь ни сучка. И войны и  восстания  благоговейно  обошли
его стороной, ненадолго приостановив свое разрушительное шествие.
   Испанский  король  Филипп,  казнивший  голландцев  сотнями,  издал  указ,
запрещавший тронуть хоть ветку в этом прекрасном  лесу.  Однажды,  во  время
величайшей нужды, государство уже решило было принести его в  жертву,  чтобы
пополнить почти истощенную казну. Однако народ устремился спасать свой  Босх
и самоотверженно собрал нужную сумму  денег,  не  допустив,  чтобы  лес  был
уничтожен.
   Надо ли удивляться, что у здешних дубов такой величественный, бесстрашный
вид! Птицы, слетаясь со всей Голландии, рассказывают им, как в других местах
обрубают и подстригают деревья, придавая им  различные  формы,  а  они,  эти
дубы, остаются нетронутыми.  Год  за  годом  они  разрастаются  без  помехи,
становясь все пышнее и  красивее.  Их  широко  раскинувшаяся  листва  звенит
песнями, отбрасывая прохладную тень на поляны и тропинки,  и  кивает  своему
отражению в залитых солнцем прудах.
   Между тем природа, как бы вознаграждая людей  за  то,  что  ей  хоть  тут
позволяют жить  по-своему,  отказывается  от  неизменного  однообразия  и  с
изяществом  носит  наряд,  благоговейно  ей  подаренный:  к  прудам  сбегают
бархатисто-зеленые лужайки; причудливо извиваются тропинки;  пылают  заросли
благоухающих цветов, а пруды и небо переглядываются, любуясь друг другом.
   Босх был прекрасен даже в этот зимний день.  Его  деревья  утратили  свою
листву, но под ними все так же сияли пруды, рябь которых сгладилась  и  вода
стала ровной, как стекло. Небо ярко синело и, глядя вниз сквозь чащу ветвей,
видело другое синее небо - правда, менее яркое, смотревшее вверх из-за  чащи
растений подо льдом.
   Никогда еще закат не казался Питеру таким  красивым,  как  в  тот  вечер,
когда солнце  обменивалось  прощальными  взглядами  с  окнами  и  блестящими
крышами домов в раскинувшемся впереди городе.  Никогда  еще  сама  Гаага  не
казалась ему такой привлекательной. Ему чудилось, будто он уже не Питер  ван
Хольп, приближающийся к огромному городу, не юноша,  склонный  к  туризму...
нет, он рыцарь, искатель приключений, покрытый дорожной грязью, усталый;  он
- выросший мальчик-с-пальчик, он Фортунат32, спешащий в заколдованный замок,
где его ожидают роскошь и покой, - ведь дом его родной сестры теперь всего в
полумиле.
   - Наконец-то, ребята! - крикнул он в восторге. - Нас ожидает  королевский
отдых - мягкие постели, теплые комнаты и неплохая еда! Раньше я не  понимал,
какая все это прелесть. Ночевка в "Красном  льве"  научила  каждого  из  нас
ценить свой родной дом.
   Глава XXVII
   ПРИНЦ-КУПЕЦ И СЕСТРА-ПРИНЦЕССА
   Питер был прав, представляя себе  дом  сестры  похожим  на  заколдованный
замок. Просторный, роскошный, он казался окутанным  чарами  безмолвия.  Даже
лев, пригнувшийся у ворот, как будто окаменел по волшебству.
   Внутри дом сторожили  "духи"  в  образе  краснощеких  служанок,  бесшумно
выбегавших на зов колокольчика или дверного молотка. Здесь жила и кошка,  на
вид такая же мудрая, как Кот в сапогах, а в вестибюле стоял медный гном, чьи
обязанности заключались в том, чтобы, протянув руки вперед, принимать трости
и зонтики посетителей.
   Хорошо защищенный стенами, здесь цвел "сад наслаждений", и  цветы  в  нем
верили, что теперь лето, а сверкающий фонтан весело смеялся про себя,  зная,
что деду-морозу его не найти.
   Была здесь и Спящая красавица - была в ту минуту, когда пришли  мальчики,
- но, едва Питер, как настоящий принц, легко взбежал наверх и  поцеловал  ее
веки, чары  рассеялись.  Принцесса  превратилась  в  его  родную  сестру,  а
волшебный замок - просто в один из самых красивых и удобных домов Гааги.
   Как и следовало ожидать, мальчики встретили очень сердечный прием.  После
того как они поболтали с радушной хозяйкой, один из "духов" пригласил  их  к
обильному столу, накрытому в комнате с  красными  драпировками,  где  пол  и
потолок блестели, как полированная слоновая кость, а все  зеркала,  куда  ни
кинешь взгляд, внезапно зацвели румяными мальчишескими лицами.
   Вот теперь мальчикам подали икру, а кроме того, мясной винегрет, колбасу,
сыр, потом салат, фрукты, бисквит и торт. Как могли мальчики уплетать  такую
смесь, это было тайной для Бена: ведь салат был кислый, а торт был  сладкий;
фрукты благоухали, а винегрет был обильно приправлен  луком  и  рыбой...  Но
хоть и удивляясь, Бен сам наелся до отвала и вскоре погрузился  в  раздумье:
что предпочесть - кофе или анисовый напиток? И как это было приятно -  брать
кушанья с блюд матового серебра и пить из ликерных рюмочек, достойных  губок
феи Титании! Впоследствии мальчик написал  матери,  что,  как  ни  хороши  и
добротны вещи у них дома, он не знал, что такое хрусталь, фарфор и  столовое
серебро, пока не побывал в Гааге.
   Сестра Питера, разумеется, скоро  узнала  обо  всех  приключениях  нашего
отряда. Мальчики рассказали ей о том, как они пробежали  на  коньках  больше
сорока миль и любовались по дороге всякими замечательными видами: о том, как
они потеряли кошелек и снова нашли его, о том, как один из  отряда  упал,  и
благодаря этому они чудесно прокатились на буере; и в довершение всего  -  о
том, как они поймали грабителя и таким образом вторично  спасли  свой  вечно
ускользающий кошелек.
   - А теперь, Питер, - промолвила его сестра, когда рассказ пришел к концу,
- ты сейчас же должен написать в Брук, что ваши приключения в самом  разгаре
и тебя вместе с твоими спутниками забрали в плен.
   Мальчики удивленно взглянули на нее.
   - Нет, этого я не сделаю, - рассмеялся Питер. - Нам надо уходить завтра в
полдень.
   Но сестра его решила иначе, а голландку не так легко  заставить  изменить
ее решение. Словом, она прельстила ребят такими неодолимыми соблазнами, была
так весела и оживлена, привела -  по-английски  и  по-голландски  -  столько
ласковых и неопровержимых  доводов,  что  все  ребята  пришли  в  восторг  и
согласились пробыть в Гааге не менее двух дней.
   Потом заговорили о конькобежных состязаниях, и  мевроу  ван  Генд  охотно
обещала присутствовать на них.
   - Я увижу твое торжество, Питер, - сказала она: - ведь из  всех,  кого  я
знаю, ты самый быстроногий конькобежец.
   Питер покраснел и тихонько кашлянул, а Карл ответил за него:
   - Да, мевроу, он быстро бегает,  но  в  Бруке  все  ребята  -  прекрасные
конькобежцы... даже оборванцы. - И он  недоброжелательно  подумал  о  бедном
Хансе.
   Хозяйка рассмеялась.
   - Тем увлекательнее будут состязания, - сказала она. -  Но  мне  хочется,
чтобы каждый из вас вышел победителем.
   Тут  в  комнату  вошел  ее  муж,  мейнхеер  ван  Генд,  и  мальчики,  уже
очарованные всем окружающим, пришли в полный восторг.
   Невидимые феи этого дома сейчас же собрались вокруг них и зашептали,  что
у Яспера ван Генда сердце так же молодо и свежо, как у них, мальчиков, и  уж
если он любит что-нибудь больше, чем промышленность, так это солнечный  свет
и веселье. Они шепнули также, что сердце у него любящее, а голова умная,  и,
наконец, дали понять мальчикам, что,  когда  мейнхеер  ван  Генд  что-нибудь
говорит, он говорит искренне.
   Поэтому ребята почувствовали себя совсем свободно  и  развеселились,  как
белки, когда хозяин, пожимая им руки, приветливо говорил:
   - Ну как это приятно, что вы у нас!
   В гостиной были хорошие картины, превосходные статуи, папки с редкостными
голландскими  гравюрами,  а  также  много  красивых  и   любопытных   вещей,
вывезенных из Китая  и  Японии.  Мальчикам  казалось,  что  на  осмотр  всех
сокровищ этой комнаты ушло бы не меньше месяца.
   Бену было приятно видеть на столе английские книги. Он увидел  также  над
резным пианино портреты в натуральную величину Вильгельма  Оранского  и  его
жены, английской королевы, и это на время сблизило в  его  сердце  Англию  с
Голландией.
   В то время как Бен смотрел на портреты,  мейнхеер  ван  Генд  рассказывал
мальчикам о своей недавней поездке в Антверпен. В этом городе родился кузнец
Квентин Матсейс, который из любви к дочери одного художника учился живописи,
пока сам не сделался великим живописцем. Мальчики спросили хозяина, видел ли
он картины Матсейса.
   - Еще бы!  -  ответил  он.  -  Прекрасные  картины!  Особенно  хорош  его
знаменитый триптих в часовне Антверпенского собора.  На  средней  его  доске
изображено снятие Иисуса с креста. Но, должен сознаться, мне было интереснее
посмотреть колодец его работы.
   - Какой колодец, мейнхеер? - спросил Людвиг.
   - Он в самом центре города,  близ  того  же  собора,  высокая  колокольня
которого так ажурна, что французскому императору  она  напоминала  малинские
кружева. Над колодцем устроен навес в готическом стиле,  увенчанный  фигурой
рыцаря в полном вооружении. Все это выковано из металла  и  доказывает,  что
Матсейс, работал ли он у горна или у мольберта, был и в том и другом  случае
великим мастером своего дела. Больше того - его  громкая  слава  объясняется
главным образом тем, что он необычайно искусно умел ковать железо.
   Затем хозяин показал мальчикам великолепное чугунное ожерелье,  сделанное
в  Берлине  и  купленное  им  в  Антверпене.  Эту  "чугунную  драгоценность"
составляли красивые медальоны очень изящной работы с рисунками, окаймленными
превосходной резьбой и ажурным орнаментом. Как сказал мейнхеер ван Генд, это
украшение было достойно того, чтобы его носила самая  прекрасная  женщина  в
Нидерландах.  После  чего  он  с  поклоном  и  улыбкой  преподнес   ожерелье
зардевшейся мевроу ван Генд.
   Что-то промелькнуло на ее красивом молодом лице, когда она наклонилась  к
подарку. Ее муж заметил это и сказал серьезным тоном:
   - Я читаю твои мысли, милочка.
   Она подняла глаза с шутливо-вызывающим видом,
   - А!  Теперь  я  уверен,  что  прочел  их  правильно.  Ты  думала  о  тех
самоотверженных женщинах, без которых Пруссия, быть  может,  погибла  бы.  Я
догадался об этом по гордому блеску твоих глаз.
   - Ну, значит, гордый блеск моих глаз обманчив, - ответила  она.  -  Я  не
помышляла о столь великих событиях. Откровенно говоря,  я  просто  думала  о
том, как подойдет это ожерелье к моему голубому парчовому платью.
   - Так, так! - воскликнул ее супруг, немного смутившись.
   - Но я могу вспомнить и о них, Яспер, и тогда твой подарок покажется  мне
еще более ценным... Ты не забыл этих событий, Питер? Помнишь,  как  французы
вторглись в Пруссию и страна не могла защищаться от врагов, так как у нее не
хватало  на  это  средств?  Тогда  женщины  перетянули  чашу  весов  -   они
пожертвовали государству свое столовое серебро и драгоценности.
   "Ага! - подумал мейнхеер ван Генд, поймав загоревшийся взгляд своей вроу.
- Теперь гордый огонь горит по-настоящему".
   Питер лукаво заметил, что, однако, и после этого женщины остались  такими
же тщеславными, как  и  были,  -  ведь  они  все-таки  не  перестали  носить
украшения. Правда, они расстались со своим золотом  и  серебром,  отдав  его
государству, но заменили их чугуном, так как не  могли  обойтись  без  своих
побрякушек,
   - Ну и что ж из этого? - сказала хозяйка, снова загораясь.  -  Не  грешно
любить красивые вещи, если умеешь приспоса