ме
(именно  в  человеческом,  в  Божественном  все  обстояло  иначе)   каких-то
исходных,   изначальных   и   несводимых   друг   к   другу   познавательных
"способностей", обычно иерархически расположенных и дающих в своем сочетании
и взаимодействии истинное теоретическое знание.
   (1990). Психологизм в  определении  внутреннего  "субъекта  логики",  как
микросоциума готовностей к мышлению, сам  коренится  в  особенностях  разума
Нового времени и - в более мягком  смысле  -  во  всех  формах  европейского
мышления, вплоть до современной логической революции. Дело в том, что вплоть
до современных (ХХ век)  логических  коллизий  определение  субъекта  логики
(того,  кто  мыслит),  как  внелогической  закраины  мышления,  предполагало
простое  выталкивание  этого  субъекта   из   всех   собственно   логических
определений процесса мышления, понимаемого как некое внесубъектное действие.
Кто бы ни был субъект мыслительного действия (пусть даже  Бог...),  в  своем
реальном мышлении он должен  "подчиняться"  неким  всеобщим,  процессуальным
логическим законам (пусть опять-таки эти законы "изобретены" этим  Субъектом
- Богом). В той мере, в какой он мыслит (логично!), он должен следовать этим
нормам правильного мышления. Мышления, одинакового - по своим нормам  -  для
всех людей, народов, эпох. Исходные  психологические  вариации  способностей
должны были сниматься и исчезать в едином потоке обобщенного мышления. И все
же некая гетерогенность  самих  процессуальных  форм  мышления  всегда  была
"ощущаема" логически. "Рассудок", "разум", "интеллект", "интуиция" не  могли
быть  без  остатка  сведены  на  психологизм  "способностей",   они   всегда
понимались и как свернутые, субъективно  выраженные  характеристики  "типов"
логического движения: рассудка -  заавтоматизированной  дедукции;  разума  -
обоснования  начал  мысли;  интеллект  челнока  взаимообращения  дедукции  и
обоснования начал; интуиции - мгновенного сворачивания  логических  фигур  в
принципиально новое понятие... Психологическое  определение  ("способности")
оказывалось  вырожденной  формой  определения   логического   (логика   есть
необходимое сопряжение (?) различных форм мышления).
   Однако до XX века идея сопряжения, общения различных  форм  мышления  все
время оставалась чем-то неопределенным и неопределяемым, вечна подвисала под
знаком вопроса (что - логически  -  означает  сие  "общение"?  как  возможно
логически выразить лакуну между различными формами  мышления?),  и  в  итоге
вновь маячил призрак психологического вырождения  ("способности").  В  Новое
время на основе идеала бесконечной  дедукции,  как  единственной  собственно
логической формы  мышления,  психологизм  "способностей"  целиком  проглотил
логическое "общение"  субъектных  определений.  Процесс  выводного  мышления
заподлицо слился с логикой "как таковой",  больше  того,  сам  этот  процесс
логического движения (развития) полностью взял  на  себя  функцию  "субъекта
логики" (ср. Гегель).
   Только  в  логической  революции  XX  века  встала  проблема  логического
(диалогического) осмысления вне-логического  субъекта  логики.  Но  об  этом
детальнее - вся наша работа.
   Задача философа по отношению к человеческому интеллекту и состояла в том,
чтобы  понять  и  воспроизвести   взаимодействие   этих   способностей,   их
соотношение и энергию, их различные функции, сливающиеся в единое  действие.
Не логика строения теории, а логика "строения" интеллекта, создающего теорию
(как,  впрочем,  и  все  остальное  -  и  государственные  установления,   и
художественные произведения...), логика предопределения к творчеству была  в
центре философского внимания.
   Оставим пока в стороне вопрос о том, в какой мере  можно  говорить  здесь
именно о логике строения человеческого интеллекта, а не просто  об  "учении"
или об "интуитивном уяснении" такого строения. Сейчас существенно  другое  -
превратить   историко-философскую   справку   в   современное    философское
размышление.
   Итак, уже очень давно возникла  традиция  понимать  творческий  интеллект
человека как некое, если говорить  языком  Кантора,  "логическое  множество,
многообразие"  особенностей.  В   европейской   традиции   такое   понимание
совершенно  явно  выступает  уже  у  Сократа,  во  всяком  случае  если   не
терминологически,  то  по  существу  дела.  "Внутренние  способности",   эти
разведенные   определения   единого   интеллекта,   называются   по-разному:
"интуиция"  и  "рассудок",  "разум"  и  "интеллект",  "проницательность"   и
"рассудительность", "прозрение" и "ум", "воображение" и "логика".
   Разные слова, разные языковые традиции, этимологические кусты ассоциаций,
разные противопоставления...
   Уже в эллинистической, а затем в средневековой философии терминологически
закреплено противопоставление "интеллекта" ("ума")  как  некой  интегральной
познавательной способности, "рассудка"  как  способности  последовательно  и
дотошно вести дедуктивную или индуктивную линию рассуждений, "интуиции"  как
способности внутреннего синтеза,  видения  "очами  разума".  Здесь  возможны
вариации, различения большего числа  способностей,  различное  понимание  их
иерархии и соподчинения.
   Но в интересующем нас плане, поскольку речь у нас пойдет не  о  теоретике
"вообще", а о классическом разуме Нового времени, "логическое  многообразие"
"теоретического гения" начинает выявляться  и  закрепляться  в  XV  веке,  и
прежде  всего  в  философии  Николая  Кузанского,  стоящего,  или,   точнее,
двигающегося,  на  грани  двух  культур  мышления.   Кузанский   осуществлял
страшную, мучительную работу: он  доводил  средневековый  Ум  до  наибольшей
выявленности, осознанности, парадоксальности и тем самым до  той  предельной
грани, где определения этого Ума начинали высвечиваться как  предопределения
Ума иного, логики иной (Нового времени, классического разума).
   Нет в средневековье логики более имманентной этому  времени,  чем  логика
Кузанского. Нет в  средневековье  логики  более  замкнутой  на  себя,  более
отличной (так что никакие формальные обобщения почти невозможны) и от логики
античности (Аристотеля), и от логики, скажем,  Галилея  или  Бэкона  (начало
Нового времени).
   Под формальное обобщение (под ответ "что есть  логика  вообще...")  можно
подвести и силлогистику Аристотеля, и индукцию Бэкона, и дедукцию Декарта, и
диалектику Платона, и даже тончайшую логистику Фомы Аквинского. Другое дело,
что останется после такого  "подведения"  от  специфики  реального  мышления
Стагирита и Ангельского доктора... Но если исходить не из того,  как  они  -
Аристотель и Фома, Бэкон и Галилей - действительно мыслили, а из того, в чем
состояло их учение о мышлении (о логике), что они говорили  о  мысли,  тогда
наше обобщение будет вполне корректным.
   А вот по отношению к Кузанскому  такое  обобщение  никак  (конечно,  если
осуществлять его корректно) не пройдет.  Это  средневековье  ни  на  что  не
похоже. Ни по реальной структуре мышления, ни даже по формальному  пониманию
того, что есть "правильное" мышление.
   И вместе с тем...  Нет  в  средневековье  логики,  в  которой  с  большей
напряженностью высвечивала бы логика Нового времени. Притом именно в  смысле
"диалогики", в смысле противоположной логики, логики иного бытия, радикально
иной идеализации, составляющей необходимое -  лежащее  впереди  -  основание
(сова Минервы вылетает в сумерки) всех средневековых логических идеализаций,
взятых в их предельной специфичности.
   (1990). С особой  силой  проблема  логического  определения  мыслительных
"способностей" (рассудка, разума и т.д.) обычно вставала - до XX  века  -  в
моменты коренных трансформаций логики, когда  обнажался  и  сосредоточивался
смысл  логики  прошлой  исторической  эпохи  и  вопрошался  замысел   новой,
назревающей  логики.  В  канун  Нового   времени   это   средоточие   (спор)
субъективных  определений  логики  (затем  расплывшееся  в   психологическом
вырождении) реализовалось в споре логических начал новой логики,  в  тройном
рождении этих начал (первое рождение - Николай Кузанский; второе рождение  -
"монстры" Галилея, третье рождение - непосредственно "спор начал" Декарта  -
Спинозы - Лейбница...).  Но  сейчас  речь  идет  только  о  первом  рождении
(Николай Кузанский).
   Единственно действенным основанием для логики средневековья,  для  логики
всеобщего субъекта (когда действовал логический императив: понять предмет  -
значит понять его "причастие" к субъекту в качестве средства, орудия, жеста,
изречения...), основанием, выходящим за  пределы  этой  логики,  за  пределы
того, что логично для средневекового  человека,  может  быть  только  логика
противостояния  субъекта  и  объекта  (то   есть   предмета,   принципиально
несводимого к субъекту, не причастного к нему). В самом деле, для того чтобы
субъекту было на что действовать, для  того  чтобы  он  мог  быть  субъектом
(деятельности и мышления),  а  не  чем-то  лишь  предполагаемым,  не  только
предельным понятием любого орудийного действия, для того, короче, чтобы идея
субъекта могла быть логически обоснована, она нуждалась в идее, выходящей за
ее пределы, - в идее самобытного и несводимого к  мышлению  объекта.  Такого
объекта, бытие которого не может быть выведено из бытия субъекта, в  котором
само понятие бытия имеет радикально иной смысл.
   Средневековая логика могла быть обоснована только идеей  совершенно  иной
логики, радикально ей противостоящей, несводимой к ней и невыводимой из нее,
но... парадоксальным способом обосновывающей ее собственное существование.
   Думаю, что сейчас возможно в более общей, но и  более  абстрактной  форме
определить исходную интуицию "поли-логичности"  и  "диа-логичности".  Это  -
что-то вроде справки, "на память".
   1.  Для  начала  определю  смысл  моего  утверждения  о   поли-логичности
человеческого мышления почти тавтологично:
   Предполагаю,  что  в  истории  культуры  (в  сопряжении  многих  культур)
существуют различные, несводимые друг к другу,  предельные  понимания  того,
что "логично..", а что - "нелогично...", различные значения таких,  казалось
бы, интуитивно ясных и всеобщих оборотов, как - "таким образом доказано...",
или - "отсюда вытекает, что...", или - "следовательно, можно утверждать, что
если... то...". И  т.д.  То,  что  можно  утверждать  в  одной  логике,  что
"доказано" в одной логике, то совсем не "вытекает..." в  другой.  Логическая
предельная интуиция в каждой культурной эпохе  принципиально  различна,  как
различны и логические артикуляции, обоснования этой интуиции.
   2. Различные ответы на вопрос: "Что означает  рассуждать  логично?"  -  в
конечном счете определяются внутренним переосмыслением самого этого вопроса.
   В античной культуре реальный смысл вопроса о предельной  логичности  моих
размышлений  (и,  более  формально,  -  рассуждений)  скрыт   в   другом   -
содержательном - вопросе: как возможно определить (и - определить) "хаос"  -
в форме "космоса", во внутренней форме; как возможно многое определить,  как
-  исходно  -  единственно  сущее?  В  средние  века  вопрос  о   логичности
рассуждений неявно скрывает совсем иной смысл идеи понимания;  как  возможно
логически корректно (то есть ступенями исчерпывая каждую степень бытия,  ср.
Фома  Аквинский)  вывести  ничтожное  самобытие  вещей,  людей,  мыслей   из
сверхбытия всеобщего творящего субъекта, до-бытийного по своей сути? И - как
возможно  "возвести"  ничтожное  самобытие  вещей  ("ничто")  в  до-бытийное
определение Всеобщего Субъекта? В Новое  время  вопрос  о  логичности  наших
рассуждений (и - глубже  -  самой  мысли)  таит  в  себе  предельный  вопрос
содержательной логики этого  времени  -  вопрос  о  понимании  как  познании
самостоятельной сущности вещей. Логично здесь то,  что  позволяет  логически
корректно (на этот раз  это  означает:  последовательно,  во  взаимоконтроле
"порядка  вещей":  причины-действия  и  "порядка  идей":  причины-следствия)
свести бытие к сущности, а сущность - к понятию (ср. Гегель)...
   Конечно, выведенная за скобки  формально-логическая  правильность  вывода
действует обобщенно во всех этих исторически насущных логиках. Но все дело в
том, что сама эта правильность неявно находится под  лупой  поли-логического
содержательного контроля - контроля различных (но каждый раз  -  предельных)
форм  понимания.   Этот   контроль   феноменологически   приобретает   форму
психологическую - некоего "чувства"  логической  удовлетворенности:  "дальше
доказывать не требуется, нечто полностью доказано!" Однако это чувство  есть
лишь перевод в психологическую сферу  (перевод,  необходимый  до  логических
превращений XX века) собственно логических пределов. Эти логические  пределы
действуют в двух "точках" мыслительного движения.
   Во-первых, в "точке" последовательного перехода от одного  утверждения  к
другому, в точке предельности "следования" ("хватит! мне  ясно,  что  отсюда
следует то-то...").
   Во-вторых,  в  "точке"  начала  размышления,   в   основании   целостного
логического движения ("начало  логики  не  требует  дальнейшего  регресса  в
обосновании, оно способно определить и обосновать самое себя" - ср. "неиное"
Николая Кузанского, или causa sui Спинозы, или "монада" Лейбница...).
   В этих предельных точках  втайне  действуют  именно  коренные  логические
идеи, лишь позже приобретающие вид психологической удовлетворенности. Так, в
точках "достаточности вывода" логической санкцией выступают: для  античности
- идея определения; для средних  веков  -  идея  исчерпания  данной  степени
бытия; для Нового времени - идея взаимной обоснованности "порядка вещей" и -
"порядка идей". Но эти исходные философско-логические идеи  "обоснования"  и
"вывода" обычно быстро теряют свой философско-логический смысл, и за  скобки
выносятся только их  квазитождественные,  формально-логические  "обобщения".
Лишь логика XX века (там,  где  она  осмысливается  как  логика)  специально
тормозит свое внимание на философско-логическом, полилогическом смысле  идей
"достаточности  вывода"  и  "обоснованности  начала  логики".  Но  об   этом
опять-таки - детальнее - дальше.
   Иными словами, полилогичность философской  логики  реально  означает:  а)
полилогичность  идей  "логического  субъекта"   (предмета   понимания),   б)
полилогичность идеи  "субъекта  логики",  в)  полилогичность  самих  смыслов
"понимания", г) полилогичность самообоснованных начал логического  движения,
д) полилогичность неделимых шагов вывода.
   Именно в этих узлах логического движения  и  формируются  психологические
эквиваленты интуитивной очевидности,  свивает  свое  гнездо  "ласточка"  или
"сова" интуиции (которая весны не делает, но ее возвещает; которая  вылетает
в сумерки...).
   3. Однако эти полилогические определения не  просто  соседствуют  друг  с
другом и не просто следуют друг за другом в истории человеческого  мышления.
Они, как я  предполагаю,  вступают  между  собой  в  напряженное  логическое
общение,  взаимоопределяют  и  обосновывают  друг  друга.  Такое  логическое
общение и дает возможность говорить не только о  "полилогичности",  но  и  о
диалогичности философской логики, о  споре  логических  начал  и  логических
выводов в Уме философа. О споре этих начал и этих  форм  вывода  в  мышлении
(философском)  одной  эпохи.  И  о  споре  логических  начал  и   предельных
логических форм обоснования и вывода - в мышлении (в  сопряженном  мышлении)
многих эпох, точнее -  на  грани,  пределе  различных  логик,  в  точках,  в
моментах их взаимообоснования. Конечно, здесь  можно  говорить  о  "диалоге"
только в смысле схемы общения  многих  логик  (спор  начал...)  и  в  смысле
определения наименьшего числа действующих лиц такого спора (два  участника).
В  действительности  здесь  всегда  существует   полифония   и   контрапункт
логического общения -  общения  многих  логик,  как  действительных,  так  и
потенциально возможных. Причем подчеркну еще  раз:  на  мой  взгляд,  именно
общение логик (в точках их  взаимообоснования),  но  не  "обобщение"  многих
содержательных логик в одно формально-логическое, нормативное  требование  и
является  предельной  формой   философски-логического   движения   в   сфере
всеобщего.
   4.  Далее,  идея  полилогичности  и  диалогичности   философской   логики
означает, что философская логика есть сопряжение (и  -  логическое  общение)
различных,  различно  фокусированных  категориальных  систем.  Так,  скажем,
определяя форму вещей, или идей, наш Ум сопрягает - с  той  или  иной  мерой
осознанности  -  античный  круг  логических   связей   этой   категории   со
средневековым и с нововременным кругами взаимопереходов формы - содержания -
возможности - действительности - сущности... Мышление всегда  есть  связь  и
взаимопревращение  всех  этих   всеобще-различных   категориальных   систем,
взаимопревращение, происходящее на  основе  иного  понимания,  даже  -  иной
установки понимания.  Правда,  обычно,  на  поверхности,  в  плоскости  идет
развитие мысли в данном  (исторически  наличном)  круге  категорий,  который
представляется единственно возможным; но в целостном объеме  мышления  мысль
развивается  и  сосредоточивается  именно  в  целостном   взаимопереходе   и
взаимообосновании  различных  логических  систем,  различных  категориальных
сеток. Скажем, в споре нововременного причинного центрирования  категорий  с
античным центрированием всей логической категориальной сетки вокруг  понятия
формы   (внутренней   формы,   эйдоса),   как   предельного   отождествления
атрибутивного и субъектного определения начала логики.
   5. В соответствии со всем только  что  сказанным,  взаимопонимание  людей
различных исторических эпох, различных логических культур достигается, как я
предполагаю, не  за  счет  приведения  различных  логик,  различных  смыслов
всеобщности к  единому  знаменателю,  но  за  счет  своеобразного  парадокса
общения (диалога взаимообоснования, взаимоперехода)  этих  различных  логик,
различных форм всеобщности... Такое  общение  всегда  составляет  средоточие
философского размышления, дает суть того "философствования", что насущно  не
только для мышления философа, но составляет (зачастую - тайный) смысл самого
феномена - мысль.
   Это затянувшееся отступление существенно как своего рода "вексель": пусть
читатель будет иметь перед глазами целостный, хотя и  невольно  схематичный,
обзор тех идей "полилогичности" и "диалогичности", за который я  хочу  нести
логическую ответственность. И такой целостный образ  я  буду  воспроизводить
несколько раз.
   Продумаем то определение интеллекта, которое Николай Кузанский  развивает
в своих диалогах. Тогда, кстати, будут более понятны "сильные  утверждения",
сформулированные сейчас.
   За основу возьмем диалог Кузанского  "Об  уме".  Вот  основные  выдержки,
существенные для нашего анализа:
   1. "...Ум - это то, откуда возникает граница и мера всех вещей. Я  думаю,
стало быть, что слово "mens" (ум) производится от  "mensurare"  (измерять)".
Ум - определенный (мерный) "образ бесконечного"17.
   2.  "Рассудок  создает...  распознание,  соединение  и  различие  (вещей,
подпадающих под ощущения. - В.Б.), так что в рассудке нет ничего, что раньше
не существовало бы в ощущении... Роды и виды,  поскольку  они  выражаются  в
словах, суть утверждения рассудка (encia racionis), которые он  создал  себе
на основании согласия и разногласия чувственных вещей... Кто считает, что  в
разум (intellectum) ничего не попадает, чего не  попадает  в  рассудок,  тот
также полагает, что ничего не может быть и в разуме, чего раньше не  было  в
ощущении". Но это не так. Правы те, "кто  допускает  что-нибудь  в  мышлении
(intelligencia) ума, чего не было ни в ощущении,  ни  в  рассудке,  то  есть
первообраз и несообщимую истину форм... Все,  думающие  так,  отрицают,  что
вещь  есть  только  то,