здесь  осуществляется  и  другое  движение:
практически возможное "что" (самолет) отщепляется от "что" невозможного,  от
идеализованного  "самолета",  воплощающего  "идею   полета",   не   могущего
практически "летать", но отвечающего на вопрос, что значит быть летящим, что
значит тяготеть вниз, чтобы взлететь вверх.
   В этом движении линейная цепочка совместного труда (необходимого, скажем,
для  производства  самолетов)  сворачивается  в  спираль  труда   всеобщего.
"Идеализованный полет" обнаруживается в тех глубинах  "истории  вопроса",  в
которых возникли впервые основные идеализованные  предметы  Нового  времени:
материальная точка; идеально твердое тело; точка, движущаяся по  бесконечной
окружности (= по прямой). Теоретик может  продуктивно  действовать  на  свой
(идеализованный) предмет только в точке его первоначального формирования,  в
точке раскрытия его первичных, а значит, - логически - наиболее продуктивных
качеств, где-то в "районе" XVII века. Теоретик воспроизводит предмет  в  его
способности обосновать теорию.
   Именно в глубинах генезиса данного типа культуры обнаруживаются  исходные
логические определения предмета во всей его объектности (как "вещи в себе").
Но  погружение  в  объектность  удалось  именно  потому,  что   предметность
расщепилась - на предмет непосредственного действия и предмет теоретического
труда...
   И логика совместного труда  здесь  не  пропала  даром.  Именно  отделение
предмета от субъекта и обеспечило  (а  затем  "мавр  сделал  свое  дело...")
существеннейший и невозможный  для  античности  или  средневековья  парадокс
самосознания Нового  времени  (объясняющий  все  загадки  "интуиции"  и  все
пословицы доказательного мышления).
   "Созидание" идеализованных предметов (их изобретение "из меня самого", то
есть в недрах культуры) антиномически  тождественно  их  "открытию  в  самих
вещах", обнаружению истины, вне меня и независимо от  меня  существующей.  В
этом парадоксе (который Эйнштейн считает сутью  познания  Нового  времени69)
вновь актуализируется раздвоенность субъекта познания - субъекта  предельной
активности, творческой свободы и субъекта созерцания, внимательности к вещам
самим по себе,  отстраненным  и  противопоставленным  субъекту.  Отсюда,  из
раздвоенности, двупозиционности, расщелины внимания, человек может и  должен
смотреть со стороны на себя самого, сомневаться в себе. Его внимание к  миру
оказывается   антиномически   противопоставленной    самой    себе    формой
самовнимания,  самопознания.  (Не  в  этом  ли   смысл   любого,   предельно
формального доказательства?)
   3. В проецировании разновременных идеализационных процессов  в  плоскость
одной квазипространственной структуры (взаимосвязь научных дисциплин)  также
заключен существенный феномен самосознания.  Благодаря  такому  (сознательно
развитому) искусству возникает способность рассматривать линию своих  деяний
как цельный, квазиодновременный образ, возникает способность видеть  в  моей
деятельности нечто большее, чем деятельность, видеть в ней  образ  действий,
то есть субъекта.
   Говоря  более  обобщенно,  сознательная,   целенаправленная   работа   по
устранению субъекта (из результатов естественнонаучного  познания)  означает
развитие  многообразных  форм  самоостранения  (и   отстранения),   означает
необходимость осознать (негативно), что есть  субъект,  которого  необходимо
устранить и тем самым конституировать субъект "для себя".
   Однако все эти (число их можно умножить) возможные "обратные определения"
естественнонаучного теоретизирования могут набрать  силу  и  превратиться  в
реальные,  действительные  и  опять-таки  квазисамостоятельные   определения
процессов   самосознания   только   благодаря   особому,   целенаправленному
устремлению творческого внимания на самого субъекта деятельности,  благодаря
замыканию деятельности "на себя" (самодеятельность).
   Но здесь есть существенная трудность. Если ориентация классического (XVII
- XIX века) естествознания на производство вещей, на изменение обстоятельств
задана  извне  -  и  в  плане  разделения  труда,  и  в   смысле   причинной
детерминации, - то  его  ориентация  на  "самоизменение"  почти  никогда  не
выступает  открыто,  осознанно.  Эта  ориентация  вырастает  изнутри  самого
производства идей, как его самоопределение, технологическая характеристика.
   По самой своей технологии теоретическая  деятельность  каждого  индивида,
ориентированная на включение в жесткий социум совместного  труда,  вместе  с
тем необходимо развивает (где-то  в  порах  совместности)  свой  собственный
микросоциум труда всеобщего, но в его  особенной,  неповторимо  исторической
форме.
   Разберемся в этом вопросе. Ведь на первый взгляд все  должно  происходить
как раз наоборот. В самом деле. Закономерности социума культуры  в  какой-то
точке вступают в отношения взаимоисключения с  социальными  закономерностями
совместного труда, то есть того контекста, в который включен, начиная с XVII
века, труд всеобщий.
   Наступательную  роль  в  столкновении  двух   социумов   играет   "социум
мануфактуры" (в самом  широком  смысле  слова),  а  "слабые  взаимодействия"
"социума  культуры"  обнаруживаются  только  тогда,  когда   их   разрушают,
обнаруживаются как невозможность творчества в определенных совместным трудом
условиях.
   Дело в том, что рост  пространственной  кооперации  теоретического  труда
(разделение  функций,  перевод  разновременных  трудовых  движений  в  сферу
одновременной  пространственной  связи),  достигнув  какой-то  меры,  делает
невозможной "кооперацию" во времени, кооперацию в контексте культуры...
   Здесь  возникает  целый  ряд  взаимоисключающих  моментов.  И   то,   что
"кооперация в пространстве" непоправимо расщепляет  (специализирует)  каждую
функцию  (приходящуюся  на  долю  отдельного   ученого),   лишает   ее   той
"критической массы всеобщности", которая необходима для развязывания "цепной
реакции" творчества, выводящей  за  пределы  наличного  знания.  И  то,  что
"кооперация в пространстве" разрушает (достигнув определенных размеров)  тот
"дираковский вакуум" (вакуум виртуального общения) обособления личности,  ее
сосредоточенность, которые необходимы для развертывания диалога (общения)  с
самим собой и с другим человеком как личностью, необходимы  для  спасения  и
развития социальности собственного "Я". И то, что  мануфактурное  разделение
труда (в лаборатории,  в  институте),  когда  один  задает  идеи,  а  другие
осуществляют  расчетные,  исполнительные   функции,   лишает   теоретическое
сотрудничество обратной связи, обмена творческими идеями, разъедающей иронии
и взаимного картезианского сомнения, без  которых  невозможно  осуществление
кооперации всеобщего труда (кооперации типа сотрудничества Эйнштейна и Бора,
или, если оставаться в пределах боровской школы,  Бора  и  Гейзенберга,  или
Бора  и  Эренфеста,  или  Гейзенберга  и  Паули).  И  то,   что   кооперация
теоретической деятельности, направленная на "дифференциацию -  специализацию
- упрощение" отдельных научных разработок и теоретических проблем,  приводит
к  продуцированию  не  уникального  (второй  экземпляр  не  требуется),   но
массовидного,   серийного   результата   ("открытия"   в   кавычках),   лишь
специфицирующего предыдущие "открытия" (такой "результат" все более пригоден
как  "товар"  и  все  менее  может   служить   дальнейшим   провокатором   и
катализатором творчески теоретической активности)70.
   Так в негативной форме (то, что разрушается  совместным  трудом,  но  без
чего творчество невозможно) обнаруживаются некоторые коренные характеристики
социума культуры (всеобщего труда).
   Если интегрировать эти характеристики уже в позитивной  форме,  то  можно
сказать  так:  в  Новое  время  социум  культуры,  социум  всеобщего   труда
(существующий и развивающийся в  историческом  времени),  может  действовать
(актуализироваться) только в пределах сравнительно малой  -  сквозь  века  -
группы ученых и - но об этом особый разговор -  в  микросоциумах  искусства:
автор - читатель (слушатель, зритель...).
   Правда, здесь и другой поворот. Поскольку личностные установки  изменчивы
и динамичны; поскольку человек одновременно изобретает  многие  увлечения  и
стремления (разной силы, цельности,  долговременности),  постольку  все  эти
малые группы, изменяясь по составу и переплетаясь  между  собой,  охватывают
фактически все общество, весь мир культуры (личность - в центре), образуют в
конечном счете текучий, изменчивый микросоциум (один и тот  же  для  всех  и
неповторимо своеобразный для каждого человека).
   Но все же, вплоть до настоящего  времени,  этот  социум  почти  неуловим,
беспомощен, расплывчат  и  существует  только  где-то  в  порах  всемогущего
совместного труда и всемогущей социальности мегаколлективов.
   Казалось бы, дело плохо. Включенность в  мощное  поле  совместного  труда
(устремленность от человека на предмет...) должна  так  быстро  приводить  к
разрушению "слабых взаимодействий" "социума культуры", так быстро  вытеснять
(в науке) кооперацию во времени мегакооперацией в пространстве (просто  ради
производительности  научного  труда),  что  вывод  о  неизбежном  заглушении
гуманитарных и вообще творческих устремлений мышления кажется неповторимым.
   Но это только на первый взгляд. Известно, что сей печальный вывод  (столь
часто  провозглашаемый  различными  любителями  апокалипсических  прогнозов)
постоянно опровергался чисто эмпирически ("практически") все новыми и новыми
вспышками "новых звезд" творческого мышления. Что, впрочем, отнюдь не мешало
появлению очередных, еще более апокалипсических и еще более  прокурорских  -
по отношению к науке - прогнозов.
   Однако сейчас (в свете научно-технической  революции  XX  века)  возможно
развить и некоторые теоретические соображения, опровергающие уже с порога  -
логического и хронологического - теоретико-познавательный апокалипсис.
   2. Новое время и "внутренний диалог"
   Гигантская сила сопротивления, самосохранения,  самовозрождения,  которой
обладает социум культуры, коренится в  самом  процессе  возникновения  этого
социума  как  самостоятельной  силы  рядом  и  "дополнительно"  с   социумом
совместного труда.
   В прежних культурах такого "рядом"  не  было,  социум  культуры  или  без
остатка  сливался  с  социумом  непосредственной  материальной  деятельности
(средневековье),   или   существовал   как   динамичная,   политико-духовная
"надстройка"   над    архаическим,    неподвижным,    статичным    "базисом"
земледельческого труда, объектом которого  была  планета  и,  далее,  космос
(стыковка античной и восточной цивилизации).
   Начиная с XVII века  (конечно,  "векораздел"  здесь  достаточно  условен)
логика всеобщего труда (в частности, науки) существует самостоятельно (1)  и
вместе с тем  как  необходимое  дополнение  труда  совместного  (2).  Именно
сопряжение этих двух определений теоретического  творчества  нового  времени
развязывает скрытые силы и возможности всеобщего труда.  Объясняет  потенции
"буржуазной цивилизации".
   Феноменологически это выглядит так.  "Социальный  заказ"  непосредственно
материального   производства   радикально   преобразуется   в    "интерьере"
теоретизирования как особой самостоятельной сферы  деятельности.  Социальные
мегаструктуры, существующие на входе во всеобщий  труд,  теряют  свой  смысл
внутри этого труда, формальные социальные связи, заданные извне,  радикально
перестраиваются, фактически подменяясь "слабыми взаимодействиями", заданными
изнутри, из творческих ядер (так, формальная структура какого-либо  научного
центра - директор, заместитель, старшие научные сотрудники, младшие  научные
сотрудники - быстро вытесняется неформальной  структурой  творческих  групп,
где генератором идей  зачастую  оказывается  "всего  лишь"  младший  научный
сотрудник формальной структуры). К тому же  возникновение  новой  творческой
проблемы каждый раз перестраивает и эту - неформальную - структуру.
   Таков  "механизм".  Если  же  разобраться  в  сути  вопроса,   то   можно
предположить  следующее.  Само  отщепление  "души"   производства   от   его
"материального"   тела   освобождает   "душу"   (собственно    теоретическое
производство,  производство  идей)   от   жесткой   связи   со   случайными,
эмпирическими условиями труда, от жестко заданного  объекта  труда,  придает
теоретической деятельности относительно свободный  (в  пределах,  очерченных
выше),  самостоятельно-всеобщий   (это   означает   -   абстрактно-всеобщий)
характер.  Такая  ситуация,  когда  устремленность  на  производство   вещей
выступает для теоретического  труда  как  внешняя,  посторонняя  заданность,
позволяет теоретизированию замкнуться "на себя", наиболее полно выявить свою
рефлективную определенность.
   Уже в  этом  моменте  раскрывается  гуманитарность  всего  теоретического
мышления Нового времени. Более  того,  гуманитарность  "познающего  разума".
Ведь что ни  говорите,  единственный  рациональный  смысл  теоретизирования,
отщепленного от производства вещей (хотя  и  ради  него),  -  самоизменение.
Самоизменение как таковое, в чистом, дистиллированном виде,  без  (на  время
теоретизирования) изменения обстоятельств. Развивать теорию, даже на стержне
самых   изысканных   экспериментов,   но   отдельно   от   "технологии",   в
противопоставлении ей, это и означает изменять  не  самое  деятельность,  но
"только" способность деятельности изменять себя.
   Но и это еще не все.  В  форме  всеобщего  труда,  коль  скоро  последняя
отщеплена от жесткой связи с внешним информативным содержанием и назначением
теоретической деятельности, само определение  индивида  как  некоего  заряда
трудовой  активности,  направленной  вовне  (так  задан  индивид  совместным
трудом),  уже  трансформируется  в  радикально  иное  определение:   индивид
понимается теперь как "causa sui" собственных действий.
   В процессе осуществления всеобщего труда заданные извне социальные  связи
не  только  перестраиваются  и  конденсируются  -  они  оказываются   формой
осуществления совершенно иных социальных связей. Эти  изнутри  идущие  связи
предельно динамичны, подвижны, при решении каждой новой творческой  проблемы
они создаются заново. На их основе формируются и исходные "малые группы",  и
большие  (в  историческом   времени   протяженные)   "невидимые   творческие
коллективы".
   Благодаря тому что  социальность  всеобщего  труда  каждый  раз  творится
заново и вместе с тем сохраняет свою культурность (ведь это социальность  во
времени, в полифонии культур), своеобразным  "социальным  квантом"  действия
неизбежно оказывается личность,  постоянно  неравная  сама  себе,  способная
вступать с собой  в  актуальный,  действенный,  продуктивный  диамонолог.  И
именно поэтому  способная  вступать  в  живое,  реальное  общение  с  другой
личностью.
   Во всеобщем труде сохраняется и постоянно обновляется живая  душа  любого
социума - внутренняя социальность  личности  ("Я"  -  "Я"  =  "Я"  -  "Ты").
Личность сохраняет способность сопротивляться гигантскому давлению  заданных
(извне) социальных связей "социума мануфактуры", а  прошлое  сохраняет  свою
пластичность,  изменчивость,  способность  актуализировать  все  новые  свои
смыслы.
   И процесс этот неискореним. Он поджигается  извне,  теми  самыми  силами,
которые его искореняют. Чем более  разрастается  и  расщепляется  совместный
труд, тем острее становится запрос на труд всеобщий, тем  более  развивается
знание о мире как знание теоретическое  (с  возрастающим  отщеплением  формы
познания от его содержания), тем  активнее  работает  внутренняя  технология
теоретического "интерьера", тем быстрее разрастается столь упорно отсекаемая
гуманитарная   сторона   современного   теоретизирования,   тем   глубже   и
парадоксальнее становится самосознание человека Нового времени.
   Я говорю - человека (а не просто "ученого"), потому что  очерченные  выше
процессы с соответствующими изменениями присущи мышлению  каждого  человека,
втянутого в противоборствующие  напряжения  совместного  труда.  Разумеется,
присущи в той мере, в  какой  человек  мыслит,  а  не  только  действует  по
инструкции. Но мыслит каждый человек, даже  самый  автоматообразный,  именно
потому, что он втянут в противоборствующие напряжения и требования  (включая
сюда взаимоисключающие "инструкции", диктуемые человеку от  имени  различных
подсистем "социума совместного труда"). Ведь каждый человек - в  отличие  от
этих "подсистем" - всегда целен, то есть в  течение  своей  жизни  (нет,  не
жизни - в течение одного дня) включается во все эти подсистемы  (предприятие
- дружеский коллектив - семья - хобби-связь - электричка - улица -  город  -
театр - магазин - микрокосмос книги (герои - автор - читатель - литературный
ряд) - водоворот природы и, наконец, общество собственной подушки...).
   В обществе XVII - начала XX  века  человек  "квантованно"  (и  все  более
судорожно) меняет свои социальные роли, но, значит, стоит над каждой из них,
всегда  больше  той   или   другой   своей   деятельности   (все   остальные
"деятельности" и формы связей присутствуют в данном деянии потенциально, как
"форма форм", как субъект).
   Однако  мышление,  ориентированное  на  разрешение  эмпирически  заданных
напряжений,  никогда  не  может  быть  понято  в  своей  сути,  в   основных
определениях. Всегда оказывается возможным вводить бесконечное множество все
новых и новых "подсистем" с их взаимоисключающими требованиями, и наш анализ
этих бесчисленных ситуаций и действий (в которых мысли-то уже нет)  идет  ad
infinitum.
   (1990).  Иное  дело  -  мышление  собственно   теоретическое,   как   оно
осуществляется  в  специфической  для  Нового  времени  форме,  в   "стреле"
познающего  разума,  постоянно   озабоченное   восстановлением   себя   (как
мышления),  постоянно  направленное  на  рассечение  волоска   действия   на
тончайшие нити воспроизведения и - изобретения, самоизменения и -  изменения
обстоятельств,   активности   и   -   созерцательности.    В    теоретически
ориентированной практике ("изменить, чтобы познать, каков предмет до  и  вне
изменения...")  вскрываются  всеобщие  определения  практики   эмпирической,
непосредственно  производственной,  жестко  отделенной  в  Новое  время   от
теоретического самозамыкания.
   Не устаю повторять: теоретическое освоение действительности,  фиксирующее
"связь вещей", в ее отделенности от воздействия на человека, такое  освоение
лишь момент,  грань  целостного  "Разума  познающего",  включающего  в  свое
определение  и  эстетическую,  и  философскую,   и   нравственную   и   иные
составляющие. Но в Новое время эта односторонняя грань с особой резкостью  и
жесткостью  выявляет  некоторые   общие   определения   "логики   познания",
диалогичности познания. Больше того, в  этой,  несколько  искусственно  нами
выделенной, грани легче всего обнаружить тенденции решающего изменения  форм
понимания, назревающего в XX веке.
   Так выявляются те пред-определения  "социума  культуры"  (вырастающего  в
самой сердцевине труда совместного), которые были только что  намечены.  Эти
пред-определения  станут  определениями,   имеющими   всеобщую   значимость,
накануне XXI века (см. вторую часть книги).
   В  процессе   теоретического   мышления   каждый   субъект   деятельности
интериоризирует ("овнутряет") свои внешние напряжения - напряжения социально
разделенного труда, хотя сама эта интериоризация служит в  эту  эпоху  целям
труда совместного, действия на внешний объект.  В  общественном  целом  сама
интенция познания (изменить, чтобы познать, каков предмет "сам по  себе...")
есть лишь аргумент "дополнительной формулы" (...познать,  чтобы  изменить  в
целях   "использования").   Конечно,   сам   ученый    полностью    поглощен
"бескорыстной"  первой  половиной  этой  максимы,  но