обсуждают
фразы, говоря: эти принадлежат поэту, эти  -  комическому  писателю,  эти  -
оратору; это серьезно, это легко, это возвышенно, это - низкий род речи; эта
речь темна, она могла бы  быть  легкой,  если  бы  была  построена  таким-то
образом; это - начинающий писатель, мало заботящийся о древности,  он  и  не
пахнет Цицероном и плохо пишет по-латыни; этот оборот не тосканский,  он  не
заимствован у Боккаччо, Петрарки и других испытанных авторов"84.
   Узнавать  смысл  и  идеи  по  фразеологии  и  синтаксису,  проникать   от
содержания в интонацию эпохи, то есть иметь силу сдвигать самое  устройство,
форму мысли, и есть собственное великое дело педантов. И вместе с тем - есть
то, что возможно с ними сделать, то, что делал с Симпличио хитрец Сальвиати.
Это - о Симпличио.
   Теперь основные активные участники эксперимента -  Сальвиати  и  Сагредо.
Чтобы правильно понять их роль в  осуществлении  сквозного  "майевтического"
эксперимента, необходимо продумать драматургическую  сверхзадачу  Галилея  в
плане   сопряжения   "знания    о    мире"    и    "самосознания",    знания
естественнонаучного и гуманитарного.
   Если судить только по внешней канве "Диалога...", то кажется несомненным,
что "гуманитарность" представлена  здесь  исключительно  логикой  Симпличио.
Именно  эта  логика,  основанная  не  столько  на  Аристотеле,  сколько   на
авторитете Аристотеля, во многом тождественна со старым, чисто  гуманитарным
типом образования, поучения. Она тождественна с тем средневековым мышлением,
которое всегда устремлено на субъекта. Субъект выступает здесь и "субъектом"
внушения, обучения (мастер - подмастерье, учитель  -  ученик),  и  предметом
познания (понять предмет означает понять действие по отношению  к  предмету,
понять действие как прием). Причем сам предмет осмысливается лишь в той мере
и в том контексте, в каком его следует воспроизвести  перед  учеником,  -  в
качестве предмета поучения.
   Поэтому при первом чтении Галилея мышление Сагредо - Сальвиати осознается
по отношению к логике Симпличио как нечто однородное, как естественнонаучное
"законополагание", устраняющее -  в  потенции  своей,  "по  идее"  -  всякие
субъективные  определения.  Мышление  Сагредо  -  Сальвиати  понимается  как
мышление а- (но не анти-) гуманитарное. Ученый, стоящий на позиции Сагредо -
Сальвиати, требует не гуманитарного, не "цитатного", не "гимназического", но
"реального" экспериментально-математического образования.
   Однако если присмотреться к внутреннему, неявному диалогу между Сагредо и
Сальвиати, то можно вновь обнаружить гуманитарные характеристики, но уже как
предопределения новой, возникающей логики, нового, только еще  становящегося
типа теоретизирования. Рассудочному Сагредо  ("...за  мной  останется  право
приводить иногда то, что диктует простой здравый смысл"  (Галилей  Г.  Избр.
труды. В 2 т. М., 1964. Т. 1. С. 211); или: "...для внимательного участия  в
предстоящих разговорах  мне  необходимо  попробовать  привести  их  (неясные
мысли. - В.Б.) в больший порядок и извлечь из  них  выводы..."  (Галилей  Г.
Избр. труды. В  2  т.  М.,  1964.  Т.  1.  С.  219)  (курсив  мой.  -  В.Б.)
противопоставлен  разумно-интуитивный   интеллект   Сальвиати85,   аргументы
которого основаны в значительной мере на  вдумывании  в  тайные  возможности
мышления, на саморефлексии, на видении "очами разума". "Совершенно  напрасно
было бы думать, что можно ввести новую философию, лишь опровергнув того  или
другого автора: сначала нужно научиться переделывать мозг людей и делать  их
способными отличать истину от лжи, а это под силу одному  Богу",  хотя  этим
"божественным делом" Сальвиати постоянно занят (Галилей Г. Избр. труды. В  2
т. М., 1964. Т. 1. С. 155); или "...я  проникну  в  суть  ваших  рассуждений
лучше, чем вы сами" (Галилей Г. Избр. труды. В 2 т. М., 1964. Т. 1. С. 186).
   В  этом  смысле  именно  Сальвиати,  которым,  по  определению   Сагредо,
руководит "не демон ада, а демон Сократа" (см. Галилей Г. Избр. труды.  В  2
т.  М.,  1964.  Т.  1.  С.  256),  воплощает   гуманитарную   (самопознание)
определенность нового, экспериментально-математического мышления.
   Итак, действующие лица представлены.  Теперь  воспроизведем  динамическую
схему  эксперимента.  Экспериментатором  выступает  разум   (роль   которого
исполняет  Сальвиати).  Этот  Разум  известен  читателю  как   Ум   диалогов
Кузанского, и он далеко не тождествен "разуму" конца XVII века.
   Предмет   эксперимента    -    "авторитарно-текстологически-эмпирическая"
культура мышления (роль исполняет Симпличио). Можно сказать, что эксперимент
осуществляется над теми исходными понятиями, в которых  объект  исследования
воспроизведен в форме само собой  разумеющихся  аксиом  и  -  логически  это
тождественно - в форме эмпирических данностей.
   В ходе "майевтического" эксперимента мысль  Симпличио  ставится  в  такие
необычные  условия,  перед  ней  становится   такая   предельная   трудность
(проблема),  что  она,  эта   мысль,   эта   культура   мышления,   невольно
"превращается", изменяется. В предельной ситуации актуализируются те  тайные
резервы,   возможности,   которые,   по   идее   Галилея,   существовали   в
аристотелевской  логике  всегда,  но  не  могли  быть  выявлены,  не   могли
раскрыться ("ты всегда это знал, но только не ведал о своем знании...").  Но
что это за условия (ситуация, трудность),  которые  заставляют  превратиться
(расщепиться, проговориться о  своих  тайных  возможностях)  исходную  мысль
Симпличио? И в чем конкретно состоит логика расщепления?
   Сальвиати  выдвигает  тезис:  "...если  не  глазами  во  лбу,  то   очами
умственными" (Галилей Г. Избр. труды. В  2  т.  М.,  1964.  Т.  1.  С.  242)
возможно убедиться, "что камень (падающий с мачты. - В.Б.) всегда  упадет  в
одно и то же место корабля, неподвижен ли тот или движется  с  какой  угодно
скоростью. Отсюда, так как условия Земли и корабля одни и  те  же,  следует,
что из факта всегда отвесного падения камня к подножию башни нельзя  сделать
никакого заключения о движении или покое Земли" (Галилей Г. Избр. труды. В 2
т. М.,  1964.  Т.  1.  С.  243).  Причем,  прибегая  прежде  всего  к  "очам
умственным", Сальвиати, к возмущению Симпличио,  и  не  думает  осуществлять
реальный эмпирический эксперимент. Он  предпочитает  экспериментировать  над
мыслью Симпличио. "Я и без опыта уверен, что результат будет  такой,  как  я
вам говорю, так как необходимо, чтобы он последовал; более  того,  я  скажу,
что вы и сами также знаете, что не может быть иначе, хотя притворяетесь  или
делаете вид, будто не знаете этого. Но я достаточно  хороший  ловец  умов  и
насильно вырву у вас признание" (Галилей Г. Избр. труды. В 2 т. М., 1964. Т.
1. С. 243 - 244) (курсив мой. - В.Б.). И,  настойчиво  продолжая,  Сальвиати
буквально дразнит Симпличио:  "Я  не  хочу  ничего,  кроме  того,  чтобы  вы
говорили или отвечали только то, что сами  достаточно  знаете"  (Галилей  Г.
Избр. труды. В 2 т. М., 1964. Т. 1. С. 244).
   Так что же знает (хотя и не догадывается о своем знании) Симпличио? Каким
образом  Сальвиати  "вырывает"  у  него  это  знание  (вырывает?  формирует?
превращает?)?
   Прежде всего, Сальвиати переводит спор в чисто теоретическую сферу чистой
механики. Речь идет уже не о движении корабля (на корабле - мачта, на  мачте
- камень, камень бросают...), но о движении  вообще,  об  элементарном  акте
движения. Сальвиати начинает издалека, лишь к концу спора  он  покажет,  что
разговор шел все о том же.
   Затем начинается процесс "замораживания" аристотелевской (еще раз уточню:
истолкованной в средневековом духе) идеи движения. Эта идея не  отвергается,
отнюдь нет, она вполне серьезно принимается, берется на веру,  из  нее  даже
исходят, - как же иначе, ведь доказать  что-либо  Симпличио,  мыслящему  "по
Аристотелю", возможно только  в  аргументах  этой  "интегральной"  логики...
Движение мысленно ставится Сальвиати в такие условия, чтобы  аристотелевские
причины "изменения места" существовали, но... не  могли  действовать,  чтобы
предельная идеализация Аристотеля оказалась "средним звеном", обнаружила  за
собой иную, новую идеализацию.
   "Скажите мне: если у вас имеется плоская поверхность, совершенно  гладкая
как зеркало, из вещества твердого как сталь, не параллельная  горизонту,  но
несколько наклонная, и если вы положите на нее  совершенно  круглый  шар  из
вещества тяжелого и весьма твердого, например из бронзы, то что, думаете вы,
он   станет   делать,   предоставленный   самому   себе?"   Спровоцированный
собеседником, Симпличио вынужден  признать,  что  идеально  твердый  шар  на
идеально  гладкой  наклонной  плоскости  будет  двигаться  "под  гору"   "до
бесконечности, лишь бы продолжалась  такая  плоскость,  и  притом  движением
непрерывно ускоряющимся, ибо такова природа тяжелых движущихся тел,  которые
vires acquitant cundo; и  чем  больше  будет  наклон,  тем  больше  будет  и
скорость" (Галилей Г. Избр. труды. В 2 т. М., 1964. Т. 1.  С.  245)  (курсив
мой. - В.Б.).
   Симпличио имеет в виду "аристотелевскую причинность" - стремление тяжелых
тел к центру Земли, к своему "естественному месту".  Ведь  именно  нарушение
иерархии "естественных мест", выбивание тел из  их  единственной  "лузы"  во
вселенской  сети  и  является,  по  Аристотелю,  причиной  их   последующего
движения; тела возвращаются "на свое место".  Идеальная  форма  ("кристалл")
мира  определяет  точку  бытия  каждого  тела,  и   эта   точка   (место   в
"кристаллической решетке") задает природу тела. Движение тела, насильственно
поставленного на чужое место, есть тяготение к себе, действие своей природы.
   Для понимания (и действия) этой причинности как будто неважно,  абсолютно
ли гладко тело или нет, есть ли сопротивление воздуха, или воздуха вообще не
существует.
   И все же это очень важно.
   Когда Симпличио  доверчиво  говорит,  что  идеально  гладкое  тело  будет
бесконечно и ускоренно скатываться по идеально гладкой  наклонной  плоскости
("лишь бы продолжалась эта плоскость"), он уже начинает неявно переходить на
новые логические позиции, ни словом и ни помыслом не изменяя старым. Он  уже
рассуждает (неявно) так: "Если предположить, что  нет  препятствий,  и  если
предположить, что плоскость бесконечна, то тело  будет  ускоренно  двигаться
всегда,  потому  что  нет  сил,  которые  могли  бы  его  вывести  из  этого
состояния". Но  такое  рассуждение  означает,  что  аристотелевская  причина
(стремление к "своему" месту) отступает в тень перед причиной  галилеевской,
могущей лишь изменить движение.  Или  точнее:  интегральная  аристотелевская
причина включается только в начале движения, а затем  засыпает,  в  ней  нет
нужды, она перестает работать,  а  работающим  оказывается  дифференциальное
воздействие ("сил притяжения", скажет Ньютон).
   Симпличио легко забывает, что движение по наклонной  плоскости  не  может
быть бесконечным, ведь его конец - "естественное место", центр Земли.  Такая
забывчивость понятна.
   Рассуждения (идеализации) Сальвиати "тихой сапой" ввели иной тип движения
-  по  бесконечно  большой  окружности  (помилуйте,   аристотелевский   круг
сохраняется, правда он тождествен... прямой линии) с бесконечным  отдалением
центра, "естественного места" (помилуйте, движение идет,  по  Аристотелю,  к
"центру", правда этот центр недостижим, а "естественное место"... где оно?).
   И тогда  причина  Аристотеля  тождественна...  Но  не  будем  торопиться.
Сальвиати  продолжает  наступать.  Ведь  пока  "принцип  Аристотеля"  только
заморозился, но еще не переродился в другой принцип.
   Рассматривается подъем  по  наклонной  плоскости.  Теперь  тело  движется
наперекор "своему природному стремлению к естественному месту",  движется  с
необходимой тратой дополнительных усилий, применяемых кем-то извне, или же с
угасающей  инерцией  первоначального  толчка.  В  этом  случае,  соглашается
Симпличио, "движение шло бы, постепенно ослабевая  и  замедляясь,  поскольку
оно противоестественно, и было бы более продолжительным или более кратким  в
зависимости от большей или  меньшей  крутизны  подъема"  (Галилей  Г.  Избр.
труды. В 2 т. М., 1964. Т. 1. С. 245).
   И снова аристотелевское "стремление  к  естественному  месту"  включается
только в начале рассуждения. Но оно сразу  же  замерзает,  как  только  речь
заходит о бесконечном подъеме (с замедлением) вверх по бесконечной наклонной
плоскости; сила "идеальной формы, иерархии мест" заменяется -  в  пределе  -
дифференциально рассчитываемой внешней силой, замедляющей движение.
   Но вот наступает решающий момент. Сальвиати вводит еще одну  идеализацию,
и Симпличио вынужден признать, что тело, ввергнутое в движение по плоскости,
параллельной поверхности Земли (без подъема и без движения под уклон), будет
- с учетом ранее введенных идеализаций - двигаться бесконечно, не ускоряя  и
не замедляя своего движения. Для  такого  случая  "принцип  Аристотеля"  уже
полностью эквивалентен "принципу Галилея", принципу инерции.
   Воспроизведем полностью этот фрагмент "майевтического"  эксперимента  над
мыслью Симпличио86.
   "Сальвиати (обращаясь к Симпличио. - В.Б.). Как будто  вы  объяснили  мне
сейчас случаи  движения  по  двум  разного  рода  плоскостям:  на  плоскости
наклонной движущееся тело самопроизвольно опускается, двигаясь с непрерывным
ускорением, так что требуется применить силу для того, чтобы удержать его  в
покое; на плоскости, поднимающейся вверх, требуется  сила  для  того,  чтобы
двигать тело вверх, и даже для того, чтобы  удержать  его  в  покое,  причем
сообщенное телу движение непрерывно убывает, так что в  конце  концов  вовсе
уничтожается... А теперь скажите мне, что произошло бы с тем  же  движущимся
телом на поверхности, которая не поднимается и не опускается?
   Симпличио. ...Мне кажется,  следовательно,  что  оно  естественно  должно
оставаться неподвижным...
   Сальвиати. Так, думаю я, было бы, если бы  шар  положить  неподвижно;  но
если придать  ему  импульс  движения  в  каком-нибудь  направлении,  то  что
воспоследовало бы?
   Симпличио. Воспоследовало бы его движение в этом направлении.
   Сальвиати. Но какого рода было бы это движение: непрерывно  ускоряющееся,
как на плоскости наклонной, или постепенно замедляющееся, как  на  плоскости
поднимающейся?
   Симпличио. Я  не  могу  открыть  здесь  причины  для  ускорения  или  для
замедления, поскольку тут нет ни наклона, ни подъема.
   Сальвиати. Так, но если здесь нет причины для замедления,  то  тем  менее
может находиться здесь причина для покоя. Поэтому сколь долго, полагаете вы,
продолжалось бы движение этого тела?
   Симпличио. Столь долго, сколь велика длина такой поверхности без спуска и
подъема.
   Сальвиати. Следовательно, если бы такое пространство  было  беспредельно,
движение по нему равным образом  не  имело  бы  предела,  то  есть  было  бы
постоянным?"
   (С большим скрипом, снова пытаясь скрыться  за  "недостаточную  прочность
материала", - но ведь ссылки на материал уже сняты исходной  идеализацией  -
Симпличио вынужден согласиться, и Сальвиати продолжает свой  "майевтический"
эксперимент):
   "Скажите мне, что именно считаете вы причиной того, что этот шар движется
по наклонной плоскости самостоятельно, а по  плоскости  поднимающейся  -  не
иначе как насильственно?
   Симпличио. То, что тяжелые тела имеют свойство  естественно  двигаться  к
центру Земли  и  лишь  насильственно  -  вверх  к  периферии,  наклонная  же
поверхность такова, что приближает к центру, а поднимающаяся удаляется.
   Сальвиати. Следовательно, поверхность, которая не имела бы ни наклона, ни
подъема, должна была бы во всех своих частях одинаково отстоять  от  центра.
Но из подобных плоскостей есть ли где такие в мире?
   Симпличио. Такие есть, - хотя бы поверхность нашего  земного  шара,  будь
только она вполне гладкой, а не такой, какова она на  самом  деле,  то  есть
неровной и гористой; такова, например, поверхность воды, когда  она  тиха  и
спокойна.
   Сальвиати. Следовательно, корабль, движущийся по морской глади, есть одно
из тех движущихся тел, которые скользят по одной из таких  поверхностей  без
наклона и подъема и которые поэтому имеют  склонность  в  случае  устранения
всех случайных и внешних препятствий двигаться с  раз  полученным  импульсом
постоянно и равномерно?
   Симпличио. Кажется, что так должно быть" (Галилей Г. Избр. труды. В 2  т.
М., 1964. Т. 1. С. 245 - 247) (курсив мой. - В.Б.).
   Итак,  элементарный  "майевтический"  эксперимент  над  мыслью  Симпличио
закончен. (И сразу же начинается следующий эксперимент,  за  ним  -  третий,
четвертый, пока  авторитарно-эмпирический  образ  мышления  не  подвергнется
решительной трансформации, пока Симпличио не исчезнет, пока он не возродится
как "другое Я" теоретика Нового времени...)
   Обратим внимание на самую большую каверзу Галилея по  отношению  к  мысли
Симпличио  (по  отношению  к  собственной  мысли?).   Ведь   в   приведенном
доказательстве есть странная лакуна, щель, несогласованность.
   Когда читатель перечитает приведенный фрагмент, он легко  увидит,  что  в
анализе движения по наклонным  линиям  (плоскостям)  неявно,  но  достаточно
"неуклонно" введена бесконечная прямая линия (как двигалось бы тело, если бы
наклонная плоскость была бесконечной, если бы тело бесконечно опускалось или
поднималось?). Затем, не переводя дыхания, Галилей говорит о движении тела в
ситуации, когда нет ни  спуска,  ни  подъема,  когда  причины  замедления  и
ускорения как бы гасят  друг  друга,  и  тем  самым  доводит  доказательство
принципа инерции до логического завершения. Наша мысль "по инерции"  исходит
из движения по бесконечно продолженной прямой линии.
   Но  здесь  обнаруживается  странный  и  ничуть   не   смущающий   Галилея
паралогизм. Прообразом этой "наклонной" прямой  линии  оказывается  в  нашем
фрагменте (и не только в нем - во  всех  рассуждениях  "Диалога...")  линия,
проведенная (движущимся телом) по округлой поверхности, подобной поверхности
Земли  (здесь  инерция  уже  объясняется  по-аристотелевски   -   одинаковым
расстоянием всех точек этой линии от центра круга).
   Мысль читателя (Симпличио) сразу же застопоривается. Где-то в  логических
подземельях сближаются, отталкиваются, вновь сближаются -  жаждут  какого-то
единого "образа" - "два" инерционных движения - по идеальной окружности и по
идеальной бесконечно длящейся прямой линии. Здесь назревает образ (понятие?)
единственной окружности, могущей удовлетворить "оба" логических  стремления,
образ (понятие) окружности бесконечно большого круга.
   Но как же так? Ведь Земля, о которой вслух  говорит  Галилей,  бесконечно
большой никак не  является.  Очень  странно!  И  эта  странность  все  время
повторяется  на  страницах  "Диалога...".  Каждый  раз  там,  где   пишется:
"...движение по земной окружности", должно читаться (должно  прорабатываться
читателем):  "...движение  по  бесконечной  прямой  линии...   движение   по
бесконечно большому кругу..."
   И дело тут не в том, что окружность земного шара можно считать бесконечно
большой по сравнению с какими-то малыми окружностями. Галилей не сравнивает.
Он говорит о логике принципа инерции и осуществляет идеализацию.
   Получается,  что  для   Галилея   окружность,   проведенная   по   земной
поверхности,  вообще  в  каком-то  смысле  тождественна  бесконечно  большой
окружности.
   Да,  тождественна  в  контексте  идеи  инерционного  движения.   В   этом
контексте, чтобы понять инерционное  движение  по  поверхности  Земли,  надо
представить его (хотя "представить" это невозможно)  как  движение  по  дуге
бесконечно большого круга (по прямой линии).
   Но как же с явными "паралогизмами" текста "Диалога..."? Что же, Галилей -
Сальвиати сознательно ставит  ловушки  для  наивного  Симпличио  и  наивного
читателя? Вопрос некорректен. И,