вокруг  сокрушаются  от  горя:  "Горы  рушатся,  реки
высыхают, птицы плачут, обезьяны вопят, все люди громко причитают  и  ничего
не видят [от слез]. В какой-то день и месяц душа [наставника] переселилась к
горному  ручью  Цаоси,  сидение  его  оставили  в  некоем   месте,   выбрали
благоприятное место для могилы, не обращаясь [при этом] к книге  "Цин  у"  -
"Черный ворон"". (Упоминаемая Ван Вэем книга описывается в "Истории  поздней
Хань". Согласно этой книге, обычно в Китае  выбирали  благоприятный  день  и
благоприятное место для похорон умершего.)  По  всей  вероятности,  Ван  Вэй
хотел подчеркнуть этой строкой, что Хуэйнэна - шестого чаньского патриарха -
хоронили отнюдь не по китайским традиционным  обрядам,  а  исключительно  по
буддийским, и в момент, когда происходил обряд  похорон  Хуэйнэна,  "...даже
лес изменился - все деревья превратились в белых журавлей" -  так  во  время
захоронения тела Будды все деревья  в  лесу,  где  происходил  обряд,  стали
белыми и напоминали белых журавлей.
     Следующая часть эпитафии - безмерное восхваление Ван Вэем  добродетелей
чаньского наставника Хуэйнэна: "О, великий  наставник,  совершенная  природа
чистоты и монолитности, природные данные [твои] добродетельны и  чисты,  сто
чистых помыслов создали (твой) облик".
     Понятие "сто чистых помыслов" заимствовано Ван Вэем из "Нирвана-сутры",
в которой, в частности, говорится о том, как один из учеников Будды дал обет
не убивать ничего живого, и было у него  при  этом  пять  мыслей  -  низшая,
средняя,   выше   средней,   высшая   и   самая   высшая.    Затем,    когда
ученик-бодхисаттва достиг истинного просветления,  чистых  помыслов  у  него
стало пятьдесят. Когда же он достиг осознания высочайшей истины Будды, число
его помыслов удвоилось.  Этот  абзац  лишний  раз  подчеркивает  глубочайшее
знание Ван Вэем буддийских источников, тексты которых он умело использует  в
своих произведениях, не пытаясь даже давать  какие-то  комментарии:  по  его
мнению, все читатели так же искушенны в буддийском учении, как и он сам.
     Ван  Вэй  говорит  о   добродетелях   Хуэйнэна:   "Все   высшие   мысли
сосредоточены в уме Хуэйнэна -  ходит  ли  он,  отдыхает  ли  -  всегда  все
правильно воспринимает {Как и должно праведному буддисту.}, и в его беседах,
улыбке,  словах  никогда   не   бывает   шутки".   В   результате   активной
проповеднической деятельности Хуэйнэна "...пять государств  Индии  следовали
[учению Хуэйнэна] и множество юэсцев  бьют  земной  поклон  [наставнику],  а
длинные змеи и могучие удавы также приняли [учение чань],  и  дух  ядовитого
жала змей уничтожен".
     Ван Вэй, вполне возможно, сознательно прибег  к  таким  преувеличениям,
которые могли вызвать у читателя недоверие, - ведь даже ползучие твари и  те
вняли проповедям Хуэйнэна! А  полудикие  люди,  добывавшие  себе  пропитание
охотой, выбросили "...искривленный нож и выгнутый лук, изменили присущие  им
недоверие и грубость, прекратили охоту и ловлю рыбы, а ядовитые насекомые  и
птицы осознали свою вину и  [перестали  пускать  в  ход  яд]".  Более  того,
воспринявшие учение Хуэйнэна "...отказались  от  рыбы  и  мяса  и  старались
питаться как буддийские монахи, все  они  выбросили  сети  для  ловли  рыбы,
одежду носили из рисовой соломы, и стали придерживаться дхармы просветления"
{То есть старались жить в соответствии с монашеским уставом,  предписывавшим
соблюдение строгих правил и ограничений.}.  Ван  Вэй  намеренно  для  членов
императорского дома говорит о том, что этими благочестивыми поступками  люди
южных провинций "...по сути дела, помогают императору в воспитании  народа",
надеясь этой строкой вызвать у правителей симпатии к буддизму.
     Ван Вэй указывает на заслуги Хуэйнэна в процветании учения школы  чань:
"Радуемся мы, что достигли наивысшей степени  познания  буддизма.  Наставник
всех просвещал, проповеди его похожи на желание поднести жемчужину". О какой
жемчужине идет речь? Ван Вэй  обращается  к  буддийской  притче,  отражающей
буддийскую идею причинности. Притча повествует  о  мальчике,  отец  которого
пришел к одному буддийскому наставнику с просьбой оказать помощь  его  сыну.
Оказалось, что сын этого человека родился со сжатым кулачком левой  руки,  и
вот он уже достиг юношеского возраста, а рука  по-прежнему  сжата  в  кулак.
Наставник попросил привести отрока, и, когда того привели, он лишь произнес:
"Дай мне это", - и юноша разжал кулак, и все присутствующие  увидели  в  его
ладони жемчужину величиной с горошину. Наставник пояснил,  что  в  одном  из
прежних  рождений  он  дал  жемчужину  на  сохранение  этому  юноше,   тогда
послушнику, а  ныне  эта  жемчужина  возвращается  к  нему.  Тот  факт,  что
буддийский наставник,  в  отличие  от  простых  смертных,  перерождался,  не
утрачивая памяти о прошлых перерождениях, свидетельствует о высокой  степени
его совершенства. А "...простые люди, - заканчивает эту  часть  произведения
Ван Вэй, - не понимают этой идеи причинности, и еще много  у  них  печали  о
драгоценной яшме" {Имеется в виду печаль, сожаление о мирской суете.}.
     Затем Ван  Вэй  переходит  к  заключительной  части  эпитафии,  которую
именует гатхой: "Люди говорят, что они знают буддийскую истину, и  написание
этого гимна поручили мне. В гатхе говорится..."
     Гатху Ван Вэй  начинает  с  философского  рассуждения,  основанного  на
"Алтарной сутре": "Пять инь - это есть Пустота, а шесть чэнь не существуют".
Понятие "пять инь", о котором говорит Ван Вэй,  включает  облик,  понимание,
мысли, деяния, понятия (мировоззрение). Это понятие близко к другому понятию
"пяти инь" (другой иероглиф), куда  входят  облик,  желания,  мысли,  карма,
природные умственные способности. А "шесть чэнь" - это облик, голос,  запах,
вкус, осязание и "фа" - дхарма, закон, хотя не совсем понятно, что  за  "фа"
подразумевается среди остальных  понятий,  символизирующих  мирскую  пыль  и
суету, как это самое "фа" соотносится с грязью мирской?
     Для большинства произведений Ван Вэя, как отмечалось  выше,  характерно
противопоставление буддийских и традиционных китайских понятий.
     Буддисты утверждают, продолжает Ван Вэй, что "...лотос способен закрыть
собой три тысячи больших  и  малых  миров",  что  он  "...поддерживает  ноги
Будды", и этому положению Ван Вэй противопоставляет легенду из "Чжуанцзы", в
которой рассказывается, как у некоего мудреца в  левом  боку  выросла  ветка
ивы, причинявшая ему массу неудобств, и потому он стал рассматривать ее  как
рану (впоследствии "ивовая ветка" стала означать "нарыв", "чирей". - Г. Д.).
Этой легендой Ван Вэй, возможно, желает показать, что в китайских положениях
немало вымыслов.
     Далее Ван Вэй рассуждает о таких понятиях,  как  тело  и  сознание,  от
которых, как утверждают буддийские  наставники,  следует  отказаться.  "Если
отбросить тело  и  сознание,  кому  же  тогда  [предназначается]  счастье  и
несчастье?", -  говорит  Ван  Вэй.  Эту  строку  следует  рассматривать  как
полемический выпад в адрес буддийских  положений  о  "теле  и  сознании",  о
"счастье и несчастье". Ведь если отказаться от тела и  сознания,  что  проку
тогда толковать о счастье и несчастье?  Следующая  строка  также  полемична:
"Когда исчезает мысль, отбрасывается и бытие, где же тогда  можно  опереться
на Пустоту? Если не касаться трех  миров,  значит,  тщетно  трудятся  восемь
фэн?" {Восемь так называемых  "земных  условий",  куда  входят  четыре  пары
противопоставлений:  обретение  -  потеря,  удача  -  неудача,   похвала   -
порицание, счастье - страдание.} "И в этом заключается наша "острота  ума"!"
- завершает Ван Вэй.
     Но, несмотря на некоторое несогласие с рядом буддийских положений,  Ван
Вэй признает необходимость и пользу буддийского учения для  Китая,  признает
заслуги Хуэйнэна, который проявляет "...сочувствие по отношению к  людям  из
иных земель, пока еще не услышавших голос дхармы, снисходит к невежественным
людям, готов начать доброе дело: учить их  терпеливости,  отказу  от  гнева,
отказу от охоты за добычей" {Отказ от добычи -  отказ  от  привязанностей  к
мирской суете.}.
     Совершенно очевидно,  что  Ван  Вэй  признавал  главенство  направления
Хуэйнэна, преемником которого  полагал  Шэньхуэя.  Хуэйнэн  для  Ван  Вэя  -
истинный буддийский наставник, достойный самого высокого почитания; для него
поэт находит около десяти титулов и эпитетов в этой  эпитафии,  китайских  и
буддийских по происхождению. Чаще всего  Ван  Вэй  использует  "чань  ши"  -
"чаньский наставник" и "да ши" - "великий наставник". Употребляются Ван Вэем
и чисто китайские названия "шэн"  -  "мудрец",  "чжи  жэнь"  -  "совершенный
человек", "хуань жэнь" - "чудотворец". Термин "хайши"  можно  перевести  как
"кормчий", но под словом "хай"  -  "морс"  -  подразумевается  скорее  всего
"сансара" - "море страданий" {Сансара - бесконечный круговорот  перерождений
в живых существ, колесо рождения и смерти, колесо бытия, источник страдания,
от которого можно освободиться, познай истинное учение и достигнув  желанной
нирваны.}, в котором Хуэйнэн и есть кормчий. Есть в лексике  Ван  Вэя  чисто
буддийские термины: "цзинь шэн" - "золотое тело",  употреблялось  китайскими
буддистами по отношению к Будде, "хуа шэн пуса" - нирманический бодхисаттва,
"хуа фо" - нирманический Будда.
     В   жизнеописании    Хуэйнэна    Ван    Вэй    употребляет    сравнения
индийско-буддийского  и  китайского  происхождения:  "Царство,  где  люди  с
разрисованными телами и подвешенными к ушам серьгами  плавают  в  море  годы
напролет, все они желают протереть глаза и узреть облик дракона и слона".  В
буддийской литературе слон - символ терпения,  сдержанности,  самообладания.
Видимо, Ван Вэй намеренно прибег к сравнению Хуэйнэна со слоном,  ибо  перед
этим говорит, что наставник "...стал учить людей понятию о терпении. Те, кто
терпят, - не рождаются и не умирают", т. е. достигают  вожделенной  нирваны,
прерывают цепь рождений и смертей.
     Буддийские  проповедники,  считает  Ван  Вэй,  "...раскрыли  содержание
собрания буддийских канонов, открыто показали в действии понятие  "жемчужина
в платье"". Обращение к буддийской притче -  намек  на  то,  что  польза  от
буддийского  учения  может  быть  лишь  в  случае  ею  глубокого  осознания,
понимания: Будда положил жемчужину в полу платья  некоего  бедняка,  но  тот
ничего не ведал о драгоценности, и потому с обретением сей  жемчужины  жизнь
его никак не изменилась, и он по-прежнему прозябал в бедности.
     В эпитафии Ван Вэя  своему  духовному  наставнику  можно  заметить  его
двойственное отношение к буддизму: поэт - адепт и популяризатор  буддийского
вероучения, но его не устраивают существующие в  буддизме  противоречия,  на
что Ван Вэй постоянно сетует: "Буддийское дао  охватывает  все  четыре  вида
живых существ, постоянно указывает на  шесть  направлений  {Имеются  в  виду
шесть сансарических миров.}, но даже у  мудрецов,  бывает,  иссякает  ум,  и
существуют такие сочинения, смысл которых не укладывается в голове". В таких
понятиях, как "...шестьдесят две мысли, сто восемь  тем,  -  продолжает  Ван
Вэй, - во всем этом ничего не найдешь [имеющего  смысл],  пожалуй,  на  этом
следует закончить". Напомним,  что  в  одном  из  прозаических  произведений
("Представляю монахам толкование сутры "Жэнь ван" -  добродетельный  князь")
Ван Вэй также употребляет понятие "сто восемь тем": "Вместе с сорока девятью
монахами исходим из ста восьми тем" {Число 108  почитаемо  в  буддизме:  108
томов священного канона; число 108 кратно девяти, трем; четки  имеют  четыре
связки по 27; буддийские монастыри окружены стеной с 108 субурганами и т.д.}
[257, с. 308], которое тесно связано с таким понятием как "лю гэнь" - "шесть
основ" (глаз, ухо, нос, язык, тело и  мысли,  память)  как  составная  часть
закона  причинного  возникновения  -  двенадцатичленного  колеса  зависимого
происхождения. Поскольку каждая из этих основ может вызывать  желание  (одно
из важных понятий буддизма), то оно  уже  будет  шестикратным.  Три  способа
проявления {"Три способа проявления" - невежестно,  похоть,  злоба.}  делают
"желание"  восемнадцатикратным,  а  при  делении  на  внешнее  и  внутреннее
становится тридцатишестикратным и, будучи приложено к настоящему, прошедшему
и будущему, превращается в сто восемь различных видов  желаний,  причиняющих
страдания.
     Вторая  эпитафия  Хуэйнэну  -  "Бэймин  и  шоу",  имеющая  подзаголовок
"Эпитафия умершему  чаньскому  наставнику  Великому  Добродетельному  Чистое
Просветление государства Великого Спокойствия при Великих Танах",- относится
к этому же времени  написания  |257,  с.  434].  Здесь  Ван  Вэй  продолжает
прославлять Хуэйнэна: "На Великой земле, где [существует]  множество  всяких
звуков, раздался голос проповеди [Хуэйнэна]. Множество людей, подобно  песку
Ганга,  стали  следовать  Драгоценности,  [создавать]  величественные   лики
[буддийских божеств]". Однако Ван Вэй прекрасно сознает, что  Хуэйнэн  своей
деятельностью внес в дело распространения буддизма очевидный  раскол,  когда
буддизм оказался под угрозой: "Когда шестой патриарх [как  противник  Будды]
сеял смуту, Четыре Драгоценности оказались под угрозой  [существования].  Но
[Будда] открыл сузившиеся Ворота сладчайшей росы, очистил Дом от зловония  и
плесени.  Воссел  на  драгоценной  лежанке,  размахивая   белой   метелкой".
Последующее содержание эпитафии  говорит  о  том,  что  "...очищение  учения
Хуэйнэна  завершилось  благопристойно  для  чаньского  патриарха",  т.   е.,
безусловно, поэт хочет сказать, что Хуэйнэн все-таки примирил свое учение  с
общим руслом  буддийского  учения:  "Тогда  [Хуэйнэн]  взошел  на  лотосовый
алтарь,  окончательно  заставил  мудрецов  и  великих  спорщиков  выскоблить
[еретические] слова из [книг] и сжечь свои сочинения, а  ученых-конфуцианцев
с плоскими веками [заставил]  отбросить  прочь  [конфуцианскую]  гуманность,
осудить принципы [конфуцианской] справедливости". Ван Вэй заключает к своему
удовлетворению:  "Вот  к  чему  пришли,  кто  теперь  посмеет  не  прийти  с
изъявлением покорности?"
     Ван Вэй сообщает подробности биографии Хуэйнэна - о  моментах  принятия
монашеского сана, просветления и "исчезновения".
     Хуэйнэн объявил, что "вот-вот уйдет", и за ним буквально по пятам стали
следовать толпы людей в надежде присутствовать  при  моменте  "исчезновения"
тела. Однако Хуэйнэн разочаровал толпу, и спустя некоторое время  все  стали
сомневаться, толпа рассеялась. Тогда-то, в ночное время, Хуэйнэн  "...исчез,
сидя с поджатыми крест-накрест ногами". В этот момент "...все  исчезло  -  и
луна, и солнце, и великое безмолвие". Стела, воздвигнутая в честь  Хуэйнэна,
"по форме", сообщает Ван Вэй,  если  смотреть  сверху,  "словно  сердце",  и
"...внешняя форма отражает  внутреннюю  суть".  Хуэйнэн  оказался  способным
"...умертвить дракона и усмирить бешеного слона". Он "...установил  победный
стяг и надолго утвердил чаньское учение".
     Указанные эпитафии Хуэйнэну  наряду  с  другими  сочинениями  дают  все
основания убедиться в глубокой теоретической подготовке Ван Вэя, с легкостью
оперирующего буддийскими понятиями. Чань-буддизм оказался очень близок поэту
хотя бы тем, что философские размышления  чаньских  патриархов  в  "Алтарной
сутре" приводятся в стихотворной форме. Ван Вэй и сам называл некоторые свои
произведения гатхами.
     Уместно обратиться к гатхам  чаньских  патриархов  из  "Алтарной  сутры
шестого патриарха", где в  стихотворной  форме  последовательно  развивается
философская идея. Сам  же  институт  патриаршества  в  традиции  Бодхидхармы
просуществовал в Китае  до  713  г.  -  момента  смерти  Хуэйнэна,  которого
чаньская традиция южной ветви называет шестым патриархом. С  именем  второго
патриарха  Хуэйкэ   (487-593)   традиция   связывает   появление   чаньского
поэтического обряда "вэнь-да" - "вопроса и  ответа",  диалога  наставника  и
ученика.  На  первый  взгляд,  суть  подобного  действа   могла   показаться
парадоксальной. Возникшие позднее в Японии  "мондо"  и  "коан"  [280]  ведут
начало  от  этого  поэтического  обряда  и  сохранили  главную  суть,  когда
наставник добивается от ученика максимальной реализации "самого себя".
     Сэнцану - третьему патриарху (ум. 606) - принадлежит философская  поэма
"Синь синь мин" - "Ода доверия сердцу", суть которой  выражена  в  следующих
строках:

                Если сердцем постиг истину,
                Десять тысяч вещей едины по своей природе -
                Одно во всем и все в одном.
                                           [55, с. 19.]

     В данных строках без труда можно угадать основной  источник  -  трактат
"Даодэцзин".
     Даосинь -  четвертый  патриарх  (589-651)  -  усовершенствовал  систему
физического тренинга Бодхидхармы  {Суть  тренинга  Бодхидхармы  сводилась  к
формуле  "через  совершенство  тела  к  совершенству   духа",   что   вполне
соотносится со знакомым нам "в здоровом  теле  -  здоровый  дух".},  которая
должна была приводить ученика к сосредоточению  на  собственной  изначальной
природе, что в дальнейшем стало одним из существенных элементов учения школы
чань.
     С именем Хунжэня  -  пятого  патриарха  (602-675)  -  связывают  особое
почитание последователями чань  сутры  "Ваджрачхедика  праджня  парамита"  -
"Алмазной сутры",  которая  встала  в  один  ряд  с  "Ланкаватара-сутрой"  и
"Вималакирти-нирдеша-сутрой"  {Некоторые  исследователи  ошибочно,  на   наш
взгляд,   полагают,   что   буддийские   канонические   тексты   не   играли
сколько-нибудь  значительной  роли   в   чань-буддизме.   Тот   же   Хунжэнь
настоятельно рекомендовал своим последователям изучать "Алмазную сутру".}.
     Говоря о патриаршестве в Китае, следует  отметить,  что  само  по  себе
патриаршество на Хуэйнэне не закончилось. Так,  одна  традиция  гласит,  что
Хуэйнэн не может считаться последним, шестым, патриархом, и  завершает  счет
на пятом патриархе  Хунжэне.  Как  отмечалось,  буддийское  учение  в  Китае
разветвлялось на многочисленные секты и школы {Насчитывается не менее десяти
школ буддизма, распространенных в Китае в танскую эпоху [см. 33,  136,  291,
293].}.  Представители  каждого  направления  именовали  патриархом   своего
наставника, как это было в случае  с  последователями  Шэньсю,  для  которых
именно он оставался шестым законным общечаньским патриархом. Таким  образом,
можно   говорить   о   чрезвычайно   разветвленном   генеалогическом   древе
патриаршества [см. 128], поэтому, согласно учению некоторых школ, и  Хуэйнэн
не мог считаться шестым патриархом.
     Вернемся  к  гатхам  первых  чаньских  патриархов,   представленных   в
"Алтарной сутре". Стихотворная гатха, приписываемая первому  патриарху  чань
Бодхидхарме:

                 Я давно пришел в Китай,
                 Чтобы передать учение и уничтожить ереси,
                 Цветок раскрыл пять лепестков,
                 И плоды созрели сами собой.

     Второй патриарх Хуэйкэ следующим образом развил мысль Бодхидхармы:

                 Согласно изначальной причине существует земля -
                 Из этой земли семена проросли цветами.
                 И если считать, что нет никакой земли,
                 Откуда же мог вырасти цветок...

     Третьему чаньскому патриарху принадлежат следующие строки:

                 Хотя семена цветов действительно растут из земли
                 И земля кажется растящей цветы,
                 Но если цветы не обладают в природе своей ростом,
                 На земле ничто не сможет произрасти.

     Четвертому   патриарху,   Даосиню,   следовало   далее   развить   идею
предшественников:

                 Семена цветов обладают природой роста.
                 Из земли, кажется, растут они.
                 Но если в форме нет причинной гармонии,
                 Ничто не дает побегов.