травах,
                А вы со мною сможете ль остаться?
                                     ("В горах осенним вечером".)

     Ван Вэй с грустью говорит о старости, сожалеет о быстротечности  жизни.
Поэт  сознает  тщетность  усилий  даосов-алхимиков,  бьющихся   над   путями
превращения в золото различных металлов, поисками эликсира бессмертия:

                Конечно, пряди седины мы изменить уже не вольны.
                И в золото другой металл никто из нас не превращал.
                                                    (Перевод Ю. Щуцкого.)

     Да, жизнь человека на этой земле быстротечна, каждому суждены не только
рождение,  молодость,  но  и  старость,  смерть.  Единственно  в  этом  мире
неизменно - Великая Природа, вновь  и  вновь  приходит  весна,  вновь  будут
расцветать цветы:

                День уходит за днем, чтобы радости год приближать.
                Год за годом идет, но весна возвратится опять.

                Насладимся вдвоем - есть вино в наших поднятых
                                                            чашах,
                А цветов не жалей: им опять предстоит расцветать!
                                                   (Перевод А. Гитовича.)

     Поэта радует тихая уединенная жизнь, он безмятежно созерцает окружающую
природу. В предисловии к сборнику "Ванчуань цзи" Ван Вэй писал: "Мое убежище
в долине реки Ван, остановитесь и  осмотрите  ров  Мэнчэн,  холм  Хуацзыган,
перевал, где рубили бамбук, беседку Вэньсин, Оленью рощу, рощу Мулань... Там
проводили мы с Пэй Ди свой досуг, соревнуясь в поэзии и вызывая  друг  друга
на составление парных стихов к произнесенным строкам..." |27,  с.  X].  Поэт
считает, что нет ничего дороже уединения на лоне природы:

                  На склоне лет мне тишина дороже
                  Всех дел мирских - они лишь тлен и прах.

                  Тщеславие меня давно не гложет,
                  Мечтаю только о родных лесах...
                                            (Перевод А. Гитовича.)

     Все чаще поэт продолжает свои размышления о скоротечности времени:

               Я в мои годы как постарел!
               Волосы на голове и висках день ото дня белей.

               Я пока еще пребываю в этом мире,
               Но смогу ли еще быть гостем на этой земле?
                                        ("Вздыхаю о седых волосах".)

     В другом стихотворении поэт словно спорит с  собой,  не  пристало  ему,
буддисту, сетовать на подобное, поскольку мир наш не более чем иллюзия:

               Но в конце-то концов - что печалиться о седине?
               Я растратил все золото - нового нет у меня.

               От болезни и старости можно ли избавиться мне,
               Если книги твердят вам, что нет вообще Бытия.

     О своем окончательном решении принять полностью  буддийское  вероучение
поэт говорит в таких стихотворениях, как "На прогулке к монастырю Ганьхуасы"
[257, с. 227], "Посетил горную обитель монаха Тань  Сина  {Буддийский  монах
Тань Син был другом Тао Юаньмина.} в монастыре Ганьхуасы" [257, с. 128]:

               Распростился с бедной деревней,
               Обратился в буддизм, в храм пришел.

     Тема  ухода  от  мирской  суеты,  обращение  к  буддизму  звучит  и   в
стихотворении "Посвящаю шаофу Чжану":

               На закате лет лишь покой люблю,
               Мелочные дела не волнуют больше меня.

               Сам же я не имею планов больших,
               Знаю одно: вернуться к старому лесу.

     Поэта более  не  занимает  мысль  о  карьере,  успехах  на  чиновничьем
поприще:

                Вы спросите меня об удачах иль неудачах -
                Рыбацкая песня в ответ разольется по берегу.

     Поэт на протяжении всей  жизни  большей  частью  жил  в  кругу  близких
друзей, теперь, на склоне лет,  его  порой  печалит  одиночество,  тоска  по
задушевной дружеской беседе:

                И даже ты, мой старый друг, представить бы не смог,
                Как я теперь, на склоне лет, печально-одинок.
                                                (Перевод А. Гитовича.)

     Ван Вэй твердо встал на путь Будды, душевное равновесие поэт обретает в
занятиях созерцанием на лоне  природы,  сравнивая  земные  страсти,  мирскую
суету с ядовитым драконом:

             Не знаю я, где храм Сянцзи -
             "Распространяющегося аромата",
             Немало верст брести к заоблачным высотам.

             Кругом деревья древние, нет даже тропки человека.
             Там, высоко в  горах, где колокол?

             Источника слышно журчанье, туман кругом, опасны
                                                          скалы,
             А солнца свет лишь холодит сосны зеленое убранство.

             Перед закатом солнца пруд опустел,
             Я в созерцании глубоком борюсь с драконом
                                                   ядовитым.
                                         ("Навещаю храм Сянцзи".)

     Ван Вай укрепляется в своих буддийских воззрениях достаточно  прочно  и
провозглашает:

              И понял я вдруг, что страдает лишь бренное тело,
              Слабеет оно, но душа остается крылатой.

              "Ворота Сладчайшей Росы" открываю несмело {*},
              И дух наслаждается их чистотой и прохладой.
                                              (Перевод А. Гитовича.)

     {* Подразумевается буддизм.}

     На склоне лет сам поэт так отозвался в одном из стихотворений  о  своем
творческом пути:

                   Стихи сочинять ленюсь на старости лет.
                   В преклонных годах без них достаточно бед.

                   В рожденье ином был я - поэт,
                   В той жизни, верней, присуща живопись мне.

                   От прежних привычек не мог отрешиться вполне
                   И стал невзначай известен среди знатоков.

                   Зачем-то слыву творцом картин и стихов,
                   Но сердцем не верю, что я и вправду таков.
                                        (Перевод А. А. Штейнберга.)

     Но поэт действительно таков, по  праву  заслуживая  признание  поэта  и
живописца, о нем Су Ши сказал, что "...в поэзии его живопись, а  в  живописи
поэзия".


        ^TГЛАВА III^U
        ^TДУХОВНЫЕ ГИМНЫ В ТВОРЧЕСКОМ НАСЛЕДИИ ВАН ВЭЯ^U

                              Буддийские гимны

     Особое место в творческом наследии Ван Вэя занимают  буддийские  гимны,
которые, очевидно, были написаны поэтом по  заказу  китайских  аристократов,
принявших буддизм. Ниже рассматриваются три буддийских гимна - три  "цзана":
"Переработанный буддийский гимн с предисловием" [257,  с.  367],  "Хвалебный
буддийский гимн о вышивке "Колесо исполнения желаний" с предисловием"  [257,
с. 373] и "Буддийский гимн "Амитаба" с переработанной  картиной,  написанной
чиновником-гэйшичжуном Доу Шао в пагоде  Сяои  в  память  умершего  младшего
брата - бывшего чиновника - начальника гарнизона" [257, с. 375].
     Личность поэта, его  отношение  к  буддизму,  оригинальные  философские
рассуждения  придают  черты   индивидуальности   каждому   гимну.   Так,   и
"Предисловии" к гимнам Ван Вэй размышляет  на  буддийские  темы.  Живущий  в
бытийном мире, говорит поэт, и пытающийся  умозрительно  постичь  Шуньяту  -
пустоту и татхату - высшую буддийскую истину - мало чего добьется,  ибо  для
обыденного сознания это недостижимо:

                     Тишина, тождественная Шуньяте, -
                     Они непостижимы сердцем.

                     Татхата пребывает в неподвижности -
                     Она удалена от мира сознания.
                                             [257, с. 373.]

     Но при  достижении  определенного  совершенства  в  практике  и  теории
буддизма может открыться истина того,  что  "...[буддийская]  реальность  не
ограничена ничем, постоянно сопутствует всем живым существам.  [Татхата)  не
отчуждена от деяния, но не объять ее всем  множеством  поступков"  [257,  с.
373].
     "Предисловие" завершается с присущей Ван Вэю скромностью:

                     Раз свойства дхарм таковы,
                     Разве можно это словами объяснить?

     Но несмотря на такое заключение, поэт с легкостью оперирует сложнейшими
понятиями буддийской догматики,  объясняя  многие,  трудные  для  понимания.
Рассуждая о свойствах дхарм, он говорит, что никто  не  в  силах  определить
дхарму: "Можно говорить весь день,  но  дхарма  не  имеет  ни  названия,  ни
облика" [257, с. 308]. Термин "дхарма" - от  санскритского  корня  "dhar"  -
"носить", "носитель", "несомое" -  часто  служил  предметом  толкований  для
буддийских теоретиков. Ортодоксальный  буддизм  дхармами  называет  "истинно
сущие", трансцендентные, непознаваемые носители-субстраты тех элементов,  на
которые разлагается  поток  сознания  со  своим  содержанием  [87,  с.  87].
Китайские  буддисты  передали  санскритско-буддийский  термин  "дхарма"  уже
известным в китайской философии термином  "фа"  -  "закон",  вложив  в  него
буддийский  заряд  со  следующими  значениями:  1)  качество,   атрибутивное
сказуемое;   2)   субстанциональный   носитель,   трансцендентный   субстрат
единичного элемента сознательной жизни; 3) элемент, т. е. составной  элемент
сознательной жизни; 4) нирвана, в смысле "пустоты" или "абсолютного", т.  е.
истинно реального; 5) учение Будды; 6) вещь, предмет, объект,  явление  [87,
с. 87-88].
     В буддийских гимнах, о которых идет речь, и в других произведениях  Ван
Вэй  также  обращается  к  понятию  "дхарма".  В  гатхе  к  "Переработанному
буддийскому гимну" поэт следующим образом  рассуждает  о  дхарме:  "В  гатхе
сказано: "Бьем земные поклоны великому наставнику десяти направлений (т.  е.
Будде. - Г. Д.). Он может постичь одну дхарму,  узреть  и  множество  других
дхарм. Всевозможные облики [его] просвящают массы живых существ. Мысли его и
в самом деле будут неподвижны. Мы кладем земные поклоны перед  беспредельным
морем действия дхарм. (Дхарму] не остановить  на  Бытие  и  Небытие,  но  не
следует и отказываться от них"" [257, с. 367|. Теоретики махаяны,  создавшие
в  качестве  высшего  идеала  бодхисаттву,  видели   в   нем   образец   для
последователей буддизма махаяны - бодхисаттва не уходит  в  нирвану  до  тех
пор, пока все живые существа, стремящиеся к освобождению, не достигнут  этой
цели. Бодхисаттвство, Ван  Вэй  постоянно  говорит  об  этом,  есть  принцип
сострадания и помощи всем живым существам, стремящимся к освобождению от пут
суетного мира {В отличие от хинаянского архатства - принципа сугубо  личного
спасения, которое позволяет прервать обусловленную кармой  цепь  рождений  и
смертей, достичь нирваны. Бьшо бы ошибочным полагать, что  буддизм  в  Китае
распространялся только  в  разновидности  махаяны.  Традиция  хинаяны  также
просматривается в истории китайского буддизма, но  махаянские  течения  были
преимущественными.}. Поэт пишет:

               Сила духа бодхисаттвы непостижима,
               Способен он единственным своим телом пребывать
                                                        сразу везде.

               Постоянно вращается колесо дхарм, но без движения,
               По своему желанию [бодхисаттвы] спасают всех
                                                           живущих.
                                                       [257, с. 373.]

     В  этом  же  произведении-гимне  Ван  Вэй  продолжает   рассуждения   о
бодхисаттве и считает, что в каждом живом существе заложена  частица  сердца
Будды, каждый способен и должен воспринять учение Будды:

              Сердце Будды служит основой всех живых существ,
              Тело имеет истинный облик и по желанию может
                                      тут же исчезнуть [в нирване].
              Но милосердие его проявляется не в силу
                                               причинности,

              Явился он лишь ради избавления людей.
              Сила бодхисаттвы способна воздействовать на всех,

              И все живущие будут довольны.
              Каким же сердцем обладает бодхисаттва!?

     Восклицание поэта неслучайно: сердце бодхисаттвы  -  это  как  раз  тот
идеал, к которому  Ван  Вэй  стремился  на  протяжении  всей  жизни,  о  чем
свидетельствуют его произведения. Рассматриваемые  буддийские  гимны  -  это
также свидетельство распространения буддизма  в  аристократической  среде  и
императорском дворе в танскую эпоху: "Семья госпожи  Цуй  {Очевидно,  именно
госпожа Цуй была заказчиком одного из гимнов "Переработанный буддийский гимн
с предисловием", заказанного по  случаю  смерти  отца.}  -  передовая  среди
привилегированных,  она  стояла  во  главе  всех  семей-буддистов,  во   имя
постижения  буддийского  учения.  Великий  наставник   часто   с   уважением
почтительно навещал ее. А женщины всего императорского двора под ее влиянием
стали жить скромно" [257, с. 367]. В другом гимне подобное же свидетельство:
"Монахини-[сестры] из монастыря Чунтун по имени У-и - "не имеющая  сомнений"
и Даодэн - "немеркнущее дао" - ушли в монастырь из знатных семей, на циновке
для молений занимают почетные места". Несмотря на то что в  пору  жизни  Ван
Вэя буддийское учение, казалось бы, проникло во все слои общества, и в  слои
имущие в том числе, как видно из вышеприведенного отрывка, ключевые  позиции
в  государственном  аппарате  занимали  чиновники-конфуцианцы,  буддисты   в
чиновничьей среде встречались не так уж часто: "Умерший старший брат  служил
в Хэнани  на  посту  шаоиня  -  помощника  начальника  города.  Несмотря  на
образование  по  классическим  книгам,  глубоко  проник  в  суть  реальности
(буддийской] и был единственным буддистом среди сотни чиновников"  [257,  с.
373J.
     Все три рассматриваемых буддийских гимна написаны на  смерть  людей,  с
которыми, возможно, поэта связывали дружеские узы. Эти  гимны  -  не  только
дань уважения усопшим, но и своеобразные утешения  родным.  В  гимнах  можно
найти и рассуждения о смерти вполне в духе буддийского вероучения.  Ван  Вэй
сострадает родным умерших, считает достойным "...скорбеть в траурной одежде,
следовать дхарме утечки.  Горько  оплакивать  кровавыми  слезами,  думать  о
беспредельной  милости  [умершего  отца]"  [257,  с.  367].   Но   Ван   Вэй
предостерегает от крайних проявлений горя:

              Если от горя лишить себя жизни,
              Это не будет должным воздаянием [душе покойного
                                                           отца].

              Если даже эти десять сил Будды защитят,
              То разве можно выкупить [тело усопшего] даже ста
                                                       телами живых.

     Поэт вполне по-буддийски рассуждает по поводу  смерти:  "Нужно  быть  в
состоянии улучшить свою карму, и этим изменить свою жизнь".
     В память умерших  были  написаны  не  только  буддийские  гимны  -  они
составляли  единое  целое  с  иконами  на  буддийские  темы.  Так,  к  гимну
"Переработанный  буддийский   гимн   с   предисловием"   прилагалась   икона
"...переработанная   картина   "Чистая   западная   земля",   которая   была
преподнесена  госпожой  Ли  -  женой  левого  чанши,  временно  исполняющего
обязанности помощника цензора господина Цуя, - по случаю  поминок  ее  отца,
бывшего чиновника"  [257,  с.  367].  Далее  следует  весьма  примечательное
описание  картины-иконы,  полное  поэзии:  "Без  драгоценностей  и   бахромы
использовался белый шелк для картины с  изображением  рая,  с  радостью,  не
имеющей предела. Царь закона (т.  е.  Будда.  -  Г.  Д.)  изображен  в  позе
умиротворения и счастья, в окружении  монахов  и  народа.  Все  пребывает  в
спокойствии и неподвижности. Кажется, что все и было так в прошлом и будет в
будущем. Царит полнейшее безмолвие, и не слышно ни звука. Словно [проповедь]
без  слов,  словно  лес  из  драгоценных  деревьев,  семикратно   опоясывает
ароматный город. В полах одежды изображены небесные цветы, которые все шесть
времен разбрасываются по золотой земле. Птицы цзялинь словно вот-вот запоют,
цветы маньто еще не осыпались. Собрались все добрые люди, и  облик  их  всех
прекрасен. Теперь со всей  искренностью  кладут  земные  поклоны.  Проливают
слезы и возжигают курения. Пожелали накапливать заслуги и добродетели, с тем
чтобы подготовиться к далекому пути и достичь Будды. Постоянно предполагать,
что великое милосердие, с присущей ему женской мягкостью, воплощено в  самих
свойствах дхарм. Это должно быть в семье, которая сознает высшую  буддийскую
истину" [257, с. 367].
     К "Гимну о  переработанной  буддийской  картине  "Амито",  нарисованной
гэйшичжуном Доу Шао в пагоде Сяои в память умершего младшего брата - бывшего
чиновника - начальника гарнизона зятя  вана"  прилагалась  также  живописная
икона - "Сама переработанная в буддийском духе картина  сделана  гэйшичжуном
Доу Шао, который почтительно преподнес ее умершему младшему брату -  бывшего
- начальника гарнизона и зятя Вана"  [257,  с.  375].  Ван  Вэй  также  дает
описание иконы: "Драгоценные деревья выстроились  в  ряд,  искрится  золотой
песок, волшебные птицы цзялинь, [кажется], вот-вот запоют, цветы маньто  еще
не осыпались. Умер он во цвете лет, должен достичь высокого положения  среди
святых. [Изображены также] пруд, лотос,  алтарь.  Будет  еще  большая  слава
подношениям братьев. Водоплавающие птицы воспевают дхарму, следует  осознать
всю силу братской дружбы" [257, с. 375].
     Детально выписана Ван Вэем с присущим  поэтическим  изяществом  вышивка
"Колесо исполнения желаний", преподнесенная монахинями-сестрами из монастыря
Чунтун вместе с  гимном  умершему  старшему  брату.  "[Эта  вышивка]  -  так
называемое "колесо исполнения желаний", (изображенная  на  ней]  бодхисаттва
мирского милосердия (т. е. Гуаньинь. - Г. Д.) совершенна  достигла  самадхи.
Оказывает помощь людям своим волшебным  взором,  [на  вышивке]  разноцветное
тело с шестью руками" [257, с. 373]. Сестры-монахини, устами которых говорит
Ван Вэй, считают, что хотя "...путь высшей буддийской мудрости есть шуньята,
но все-таки стараемся создать |своей  вышивкой)  образ  во  славу  буддизма"
|257, с. 373]. Для этого они в память об умершем старшем брате, "...с кем  в
свое время шли по одному мирскому пути", заказали вышитую икону  и  "...[для
исполнения вышивки] собрали лишь целомудренных девушек,  и  они  усердно,  с
чувством благоговения работали - иголка за иголкой, нитка за ниткой, день за
днем, месяц за месяцем, - и вот  заблестели  все  радуги,  кажется,  засияли
тысячи лун [на вышивке]. Золотой лотос поддерживает ноги Будды,  драгоценные
жемчужины висят в узле волос. Изображенное на вышивке замышлялось  с  чистым
сердцем, а создали образ  хрупкие  руки  [девушек].  На  коралловой  ладони,
кажется, вот-вот появится неподвижный Будда. Уста его словно яблоко  [ничего
не промолвят], подобно тому как говорят: "о дхармах  толковать  невозможно".
На  вышитой  картине  [люди]  возжигают  благовония,   восхваляют   [Будду],
разбрасывают цветы и взирают наверх. У обладающих чувствами  горькая  карма,
[страдания должны] исчезнуть и более не появляться.  Непревзойденное  колесо
дхарм вращается в вечной  тишине.  Молениями  сестры  желают  достичь  этого
счастья, рассматривают  [вышивку]  как  великолепие  для  поминок  [старшего
брата]" (257, с. 373].
     Безусловно, сложность мировоззрения  Ван  Вэя  не  позволяла  ему  быть
всегда последовательным в своих утверждениях. Порой под влиянием  настроения
он считает, что бессмысленно стремиться к недосягаемой, туманной нирване  (о
чем, кстати, и говорили чаньские наставники, оказавшие  большое  влияние  на
взгляды Ван Вэя), но иногда поэт мог высказать и противоположную мысль,  как
в  одном  из  вышеупомянутых  гимнов:   "В   конце   концов   в   результате
со