тобой  нет  силы,  засунь  свой характер в задницу и не высовывайся, тем
более на "малолетке", где  понятия  о  чести  сильно  извращены,  а  жалость
считается слабостью. Как бы там ни было, но после пары попыток Мухи показать
зубы,  одному  из  малолетних  "авторитетов"  по  кличке Веселый надоели его
рыканья. Он не стал долго думать, как наказать строптивого новичка; трое его
приближенных затащили Эльсана в умывальную комнату, раздели, и, после  того,
как  его  худой  зад  посетила  плоть  Веселого, Муху обработали и остальные
парни, а потом еще сунули ему в задний проход черенок от метлы.
     Несколько  дней  Эльсан  провалялся  в  тюремной  больничке,  пока   не
прекратилось  кровотечение  из прямой кишки, а когда и там один из санитаров
попытался сделать ему "кожаный укол",  Муха  изловчился,  схватил  со  стола
скальпель  и  вогнал  ему  под  ребра,  и  на  сей раз уже санитару пришлось
останавливать себе кровь. После этого  инцидента  к  Мухе  больше  никто  не
приставал,   хотя  ему  пришлось  занять  место  среди  опущенных  со  всеми
вытекающими отсюда последствиями: он не имел права на "общак" и спать должен
был в определенном месте.
     Выйдя на свободу, Мушмакаев, конечно же, скрыл эту историю. А вот когда
он сколотил банду и об®явил себя командиром, то во время первого  же  налета
самолично пристрелил двух русских парней. Затем, увидев симпатичную девчонку
лет  четырнадцати,  принялся  прямо на глазах у ее связанной матери всячески
издеваться над  бедной  девушкой  --  изнасиловал,  потом  сунул  ей  внутрь
электрическую лампочку и раздавил хрупкое стекло. Девушка страшно закричала,
и  тогда  он,  вставив ей в задний проход дуло пистолета, нажал на спусковой
крючок.
     Так он начал мстить за свои прежние унижения. Прежде чем убить русского
парня,  он  либо  насиловал  его,  либо  засовывал  ему  в   задний   проход
какой-нибудь предмет -- потолще и подлиннее.
     Вскоре  численность  его  отряда перевалила за сотню человек. При таком
количестве народу гораздо труднее стало прятаться  от  возмездия,  и  потому
Муха  держал  для охраны собственной персоны мобильную группу, состоявшую из
десяти "бригадиров". Под началом каждого бригадира находилось от  десяти  до
пятнадцати человек, которые жили по своим домам и являлись по первому же его
требованию. Любое неподчинение сурово каралось в зависимости от проступка --
от  наказания  розгами  до  смертной  казни.  Поэтому  дисциплина  в отряде,
несмотря на пьянство и наркотики, как ни странно, была строгой.
     С каждой "победой", за которой стояла смерть невинных людей,  Мушмакаев
все больше распалялся, а безнаказанность его росла. Ему уже было мало просто
удовлетворения,  ему хотелось, чтобы о нем заговорили по всей России и за ее
пределами, чтобы его имя наводило на людей ужас.  Если  раньше  он  старался
скрывать  свое  участие  в  преступлениях,  то  теперь,  наоборот, не только
афишировал свои "художества", прикрываясь политическими лозунгами, но и брал
на себя ответственность за любые теракты в разных городах России. Он  охотно
соглашался  на  интервью  с  журналистами  и  во  всеуслышание  заявлял, что
"потопит Россию в крови".


        Претенденты

     После  встречи  с  Богомоловым  Савелий  и   Воронов   отправились   на
спортивно-оздоровительную  базу  ФСБ,  чтобы  Говорков  смог познакомиться с
отобранными  Андреем  кандидатами  для  операции   "Горный   воздух".   База
находилась  в  Серебряном  Бору.  Чистый воздух, рядом река, до Москвы рукой
подать. Да, расположена база очень удачно: вероятно, тот, кто в  свое  время
задумал строительство, учитывал специфику работы ее будущих обитателей. База
расположилась  на  отшибе,  и  самый  ближайший  сосед,  пансионат  Академии
сельскохозяйственных наук, находился более чем в километре от нее. К  в®езду
на  территорию  базы  вела  неприметная  дорога.  Даже  если кто-то случайно
наткнулся бы на бетонный забор, то решил бы,  что  оказался  возле  опытного
участка,  где сельскохозяйственные ученые мужи выращивают какие-нибудь новые
гибриды.
     Все это Воронов красочно описал Савелию по дороге. Когда они  под®ехали
наконец к неказистым железным воротам, Савелий удивленно спросил:
     -- Разве здесь нет никакой охраны?
     -- Как это нет? -- улыбнулся Воронов и пару раз бибикнул.
     Сразу  же  открылась  совершенно незаметная для глаза железная дверь, и
показался древний старик.
     -- Чего надоть? -- часто покашливая, спросил он скрипучим голосом.
     -- Это я,  Гордеич.  --  Воронов  высунулся  из  окна  машины.  Тут  же
заработал электропривод, и ворота открылись.
     Они  в®ехали  внутрь,  и  ворота  вновь  закрылись. Савелий собирался о
чем-то  спросить  Воронова,  но  увидев  сторожа,  едва  не  присвистнул  от
изумления:  чахоточный старик мгновенно выпрямился, снял взлохмаченный седой
парик и мгновенно преобразился в молодого, примерно одних  лет  с  Савелием,
черноволосого мужчину с короткой стрижкой.
     -- Ну как? -- усмехнулся Воронов, довольный произведенным эффектом.
     --  Впечатляет,  --  признался  Савелий.  --  У  меня  как-то из головы
вылетели твои слова, что на территории базы якобы идет ремонт и, кроме нашей
компании, здесь никого нет.
     -- Вот именно, -- с улыбкой кивнул Воронов.
     -- А твой Гордеич -- настоящий артист.
     -- Гордеич --  это  так,  кличка  для  посторонних  ушей.  Знакомьтесь!
Старший лейтенант Трегубенков, капитан Мануйлов, -- представил их друг другу
Воронов.
     -- Обойдемся без званий, товарищ майор, -- поморщился Говорков и крепко
пожал парню руку. -- Сергей.
     --  А  я  просто Владимир, -- отозвался тот и улыбнулся, обнажив ровные
белоснежные зубы. -- Можно доложить? -- обратился он к Андрею.
     Савелий заметил, что Трегубенков говорит с легким кавказским акцентом.
     -- Докладывай, -- кивнул Воронов.
     -- Двое ночных отдыхают, один готовит обед, шестеро  в  подземном  тире
занимаются огневой подготовкой, -- по-военному четко доложил Владимир.
     Перед  докладом  он  чуть  выпрямился,  словно давал понять старшему по
званию, что отличает военную службу от приятельских отношений, однако это не
означает, что он будет тянуться перед каждым офицером,  словно  какой-нибудь
салага-первогодок.
     И это особенно понравилось Савелию.
     -- Сколько за Речкой провел? -- спросил он.
     -- Первый раз два года, потом четыре...
     -- Ранение?
     --  Да, две пули в живот и ножевое в спину. -- Парень отвечал спокойно,
не хвастаясь, а лишь констатируя факты.
     -- Добить пытались?
     -- Ага, на свою голову. -- Владимир усмехнулся. -- От пуль-то я немного
потерялся, а очнулся от боли в спине. Смотрю --  один  ржет  вовсю,  сверкая
фиксами,  другой  во  второй  раз  замахивается,  тут-то я и разозлился! Ну,
думаю, гад, мало тебе того, что я и с такими дырами вряд  ли  выживу,  а  ты
меня  еще раз решил продырявить. Дернул я ногой, и тот сам себе вогнал нож в
сердце, а второй от неожиданности как разинул пасть,  так  и  застыл  --  от
страха,  видно. Я руками зажимаю раны на животе, а мой автомат метрах в трех
лежит. Я с тоской смотрю на него и думаю: хана мне. У  того  на  плече  М-16
болтается.  Но  он, наверное, от страха забыл об этом и стрельнул глазами на
мой Калашников. Бросился он  к  нему  да  наткнулся  на  свое  оружие...  --
Трегубенков  пожал плечами и замолчал, словно дальше и так все ясно и совсем
неинтересно.
     -- Таэквандо? -- поинтересовался Савелий.
     -- Не только.
     -- Неужели сам добрался до своих? -- продолжал  расспрашивать  Савелий.
Этот парень все больше и больше ему нравился.
     --  Да  нет,  помощь  подоспела... -- Владимир выдержал паузу. -- Через
двое суток.
     -- Ничего себе, подоспела, -- присвистнул Савелий. --  С  тремя  такими
ранами... Как же ты выкарабкался?
     --  Честно  говоря, сам не знаю. Когда дал очередь по второму, а потом,
как оказалось, и по третьему, я вырубился, а очнулся уже в санчасти дивизии.
Разведчики, которые наткнулись на тех  трех  "духов",  направились  по  моим
кровавым  следам,  уверенные,  что  это  наследил  один из выживших "духов",
наткнулись  на  меня  километра  через  три.  Говорят,  я  полз  вперед  "на
автопилоте", да еще весь был перевязан тряпками, которые нарвал из нательной
рубашки...  А мне до сих пор не верится! Думаю, может, кто-то меня перевязал
и протащил немного, потом, видно, устал, пошел за подмогой, а тут и разведка
наша подоспела.
     -- Сам-то ты в это веришь? -- спросил Савелий.
     -- Во что? -- улыбнулся Владимир. -- В то, что помог кто-то, или в  то,
что я сам дополз?
     --  А  вот  скажи,  второй  раз  ты  в  Афганистан  пошел,  чтобы там и
разобраться?
     -- Да нет, все гораздо проще. Когда очнулся в  дивизионной  санчасти  и
услышал,  как  доктор  кому-то  говорит,  что я вряд ли оклемаюсь -- слишком
много крови потерял, я и обратился к Всевышнему с просьбой и поклялся,  что,
если  выживу,  вернусь  в  Афган и буду драться с "духами" уже не по приказу
командиров, а во славу Господа нашего.
     -- И думаешь, он тебе поверил? -- не удержался от ухмылки Воронов.
     -- Кто?
     -- Как кто? Всевышний! -- Воронов еле сдерживал смех.
     -- Не знаю, поверил или нет, но я-то выжил и  стою  сейчас  перед  вами
целехонький.  А  самое  главное,  за  остальные  четыре года больше ни одной
царапины! -- Владимир  не  заметил  насмешливого  тона  Воронова  и  отвечал
совершенно серьезно.
     --  В  этом  что-то  есть, -- так же серьезно согласился Савелий, потом
неожиданно спросил: -- Какие языки знаешь?
     -- На фарси  говорю  свободно,  турецкий  знаю  немного  и  кое-как  --
грузинский,  абхазский...  --  Владимир  перечислял  спокойно, словно просто
рассказывал, какие блюда предпочитает.
     -- А чеченский? -- перебил Савелий.
     -- А чеченский -- мой родной язык. У  меня  мать  чеченка,  а  отец  из
русской глубинки, а жили мы под Грозным. -- Он усмехнулся. -- Поэтому меня и
выбрал товарищ майор.
     --  Ладно,  Володя,  возвращайся  на  пост,  а  мы пойдем знакомиться с
остальными, -- сказал Воронов и направился в сторону  небольшого  кирпичного
строения, стоящего метрах в пятидесяти от них.
     --  Ты веришь в эту чушь, которую он наплел про свое чудесное спасение?
-- спросил Воронов Савелия.
     -- Верю, не верю -- какая разница? Важно, что парень сам верит  в  это.
Ему легче жить с такой мыслью? Легче. А значит, пусть верит.
     --  Может,  ты  и  прав.  --  Воронов  помолчал.  --  Если хочешь, могу
рассказать про остальных претендентов.
     -- Извини, братишка, предпочитаю все подробности услышать от них самих.
     -- Как скажешь. Бешеный.
     -- Давно ты меня так не называл, -- заметил Савелий.
     -- Время еще не пришло, -- сказал Воронов. Он открыл какую-то дверь,  и
они оказались перед лестницей, ведущей вниз.
     --  Да  и  придет  ли оно когда-нибудь? -- подхватил Савелий, спускаясь
следом за Вороновым.
     -- А не придет, что с того? -- бодро воскликнул Андрей.  --  Сам-то  ты
живой! И это главное, разве не так?
     -- Трудно с тобой не согласиться, -- усмехнулся Савелий.
     --  Послушай, а стоит ли воскрешать Бешеного? Это я насчет твоей идеи о
справке об освобождении. Ты же для себя такую легенду приберегаешь?  Не  дай
Бог кто-нибудь захочет раскопать, что связано с этой кличкой.
     -- И что с того? Ну, захочет и, предположим, хотя маловероятно, скажет,
что сидел  и  даже  общался с Савелием Говорковым по кличке Бешеный, который
совсем и не похож на этого Бешеного. Не столь редкая для криминального  мира
кличка, чтобы бояться ею воспользоваться, -- уверенно проговорил Савелий.
     --  Вон  за  тем  углом  --  помещение  тира,  --  подсказал  Воронов и
продолжил: -- Бешеный так Бешеный, тебе виднее. А справка об освобождении --
только для тебя?
     -- Для меня, но, вполне возможно, еще для кого-нибудь. Там видно будет.
Как говорится, вскрытие покажет. -- Савелий хлопнул  Воронова  по  спине,  и
довольно ощутимо.
     Андрей собирался ответить, но Савелий увернулся и быстро открыл дверь.
     --   Прошу   вас,  товарищ  майор!  --  Савелий  склонился  в  шутливом
полупоклоне.
     Они оказались в  довольно  просторном  помещении,  разделенном  на  два
бокса: один предназначался для стрельбы из пистолета, второй -- из автомата,
а  при  необходимости  --  и из гранатомета. В последнем случае нужно было с
пульта сдвинуть заднюю стенку  в  сторону,  за  ней  открывалось  специально
оборудованное  пространство,  которое  не  только гасило шум от взрыва, но и
было снабжено мощной вытяжкой, быстро  очищающей  воздух  от  газа.  В  двух
боксах  одновременно могли заниматься стрельбой по четыре человека. Боевиков
было шестеро, и они разделились на две тройки.
     Савелий быстро переглянулся с Вороновым и чуть заметно кивнул в сторону
тех, кто тренировался с пистолетом. Все трое были в наушниках  и  потому  не
слышали,  как  они  вошли  и стали наблюдать за стрельбой. Двоим было лет по
тридцать пять -- тридцать  семь,  третий  --  значительно  моложе.  Те,  что
постарше,  стреляли не торопясь, тщательно прицеливаясь, а молодой напоминал
ковбоя из вестерна: стрелял из разных  положений  навскидку,  совершенно  не
целясь,  либо  опираясь  на  локоть  второй  руки,  либо, стоя спиной, резко
поворачивался и делал пару выстрелов.
     На первый взгляд "старики" стреляли лучше, чем он, но Савелий сразу  же
понял,  что  это  совсем  не  так. По количеству набранных очков парень даже
выигрывал у одного из них, а второму проигрывал только  одно  очко.  Савелия
охватил  спортивный азарт. Он попросил у Воронова пистолет, и Андрей дал ему
"Макаров". Убедившись, что обойма полная, Савелий стал в точности  повторять
все,  что  вытворял  парень.  Он  так  увлекся, что не заметил, как трое его
соседей прекратили стрелять, скинули наушники и с явным интересом  наблюдали
за его стрельбой. Отстрелявшись, Савелий ловко освободил пистолет об обоймы,
быстро  положил его перед собой и тут же взглянул на часы. Но время стрельбы
отметить не успел: раздались аплодисменты.
     -- Отличная работа! -- восхищенно проговорил один из "стариков" и  снял
мишень  с под®ехавшей подставки. -- Ого! Шестьдесят девять из семидесяти! Да
еще с такими выкрутасами! Новенький?
     -- Старенький. -- Савелию чем-то сразу не понравился этот парень.
     -- А, так ты, наверное, тот, о ком рассказывал майор? -- Таким  ехидным
тоном обычно говорят о чьих-нибудь любимчиках.
     --  Вы, сударь, имеете что-то против? -- Савелий произнес это спокойно,
но, если бы парень знал его лучше, то понял бы, что надо заткнуться.
     -- А если да, то что? -- осклабился тот и повернулся к приятелю, видно,
за поддержкой, но приятель неожиданно одернул его:
     -- Ты чего. Серый, к парню привязался?
     -- Захотел и привязался.
     -- Ты бы лучше захотел в "десятку" почаще попадать, -- заметил Савелий.
     -- Глянь-ка, он еще и учить меня вздумал! -- Серому явно  не  терпелось
сорвать  на ком-нибудь злость, и стало ясно, что простой перебранкой дело не
закончится.
     К ним подошли парни, стрелявшие из автоматов,  и  кто-то  даже  захотел
вмешаться, но Воронов придержал его за руку.
     -- Почему бы и не поучить того, кто плохо знает предмет, -- по-прежнему
спокойно ответил Савелий.
     Серый  был  едва  ли  не  на голову выше Савелия, под тельняшкой у него
угрожающе перекатывались бугры мышц.
     -- Если ты такой смелый, может, еще чемунибудь поучишь? -- Серый  нагло
ухмыльнулся  и  снова  взглянул  на  своего  приятеля, но тот махнул рукой и
отошел, не желая связываться.
     -- Чему, например? -- спросил Савелий, прекрасно зная, что  ему  сейчас
предложат подраться.
     --   Например,   свободному   бою.   --   Серый   победоносно   оглядел
присутствующих, уверенный,  что  наглец  либо  получит  свое,  если  рискнет
согласиться, либо откажется, и тогда уж Серый точно поднимет его на смех.
     -- Свободному? Это значит -- без всяких правил? -- уточнил Савелий.
     -- Именно так! -- расхохотался Серый. -- Без всяких правил!
     Парня  звали Сергей Теплягов. Он тоже пробыл два года в Афганистане, но
ни в одном бою не участвовал.  Серый  чем-то  пришелся  по  душе  начальнику
санчасти,  и  тот  взял  его  к  себе санитаром. До армии Теплягов увлекался
каратэ. В основном, потому, что оно  было  под  запретом  "органов",  а  как
классно ввернуть полушепотом при случае, что ты занимаешься каратэ! Сначала,
пока  их часть не участвовала в боевых действиях, санитар Теплягов от нечего
делать оттачивал свое мастерство на коллегах, и довольно жестоко, так что те
попадали в санчасть уже не как санитары, а как пациенты.
     Однако вскоре лафа кончилась -- к ним повалили первые раненые. Их  было
столько,  что  к концу смены ноги просто подкашивались, и Теплягов, с трудом
добравшись до койки, падал замертво и тут же засыпал. А потом ранения  стали
такими страшными, что Теплягова мучили кошмары: ему снились отрезанные носы,
уши,  половые члены, вырезанные на спинах и лицах звезды и похабные слова. И
трупы, трупы,  трупы...  Казалось,  им  не  будет  конца!  Прошло  несколько
месяцев,  и  Теплягов  сломался:  однажды,  когда  к  ним  в  часть во время
дежурства привезли четырех раненных пленных душманов, он, вместо того, чтобы
отвезти  их  в  операционную,  свез  в  комнату,  которую  использовали  как
покойницкую,  и  там буквально на куски искромсал каждого штык-кинжалом. Был
суд, медицинское обследование, и психиатры  единогласно  поставили  диагноз:
острая  психопатия. Серого отправили на Большую землю и больше года лечили в
спецбольнице. Потом врачи сжалились над ним  и  отдали  под  наблюдение  его
старушкематери.  Болезнь  не  прогрессировала,  и  Теплягов  даже  устроился
работать  в  коммерческую  фирму,  потом  в  другую,  третью...  Ему  быстро
надоедали  одни  и  те  же лица, он становился раздражительным, вспыльчивым.
Если его что-то не устраивало, сразу лез в драку. За пару месяцев до встречи
с Вороновым он так жестоко избил заместителя генерального  директора  фирмы,
что  тот  оказался в больнице, и Теплягову вновь грозил суд. В очередной раз
пожалев своего "братишку", президент Ассоциации ветеранов-"афганцев" "Герат"
Олег Вишневецкий заплатил за него  пострадавшему  приличную  сумму,  и  дело
закрыли.  Тут  и  появился  Воронов. Нужно отдать должное Теплягову: если он
хотел понравиться, то мгновенно преображался.  А  понравиться  ему  хотелось
только тогда, когда он рассчитывал извлечь для себя выгоду. Серый становился
вежливым  и сдержанным. Его спортивные успехи и умение действительно отлично
драться сразу поднимали его шансы. Как бы там ни было, он  сумел  заморочить
голову  Воронову.  Однако  вскоре ему надоел постоянный тренинг, бесконечные
дежурства у ворот и  на  кухне,  и  он  стал  показывать  зубы.  Андрей  уже
собирался  его  выгнать,  но  потом решил подождать, пока на парня посмотрит
Савелий: вдруг он, Воронов, слишком придирается?
     -- Без всяких правил? -- еще раз переспросил Говорков.
     -- Драться до  тех  пор,  пока  соперник  не  запросит  пощады  или  не
останется неподвижным на десять секунд.
     -- А если дольше? -- поинтересовался Савелий.
     -- Что дольше?
     -- Ну, если соперник останется неподвижным дольше десяти секунд?
     Только сейчас Серый понял, что незнакомец просто издевается над ним.
     -- Что?! -- зарычал он и бросился на Савелия.
     Теплягов  был  опытным  бойцом.  И  когда  он  вдруг будто наткнулся на
какую-то стену, а потом получил чем-то тяжелым по лбу и  оказался  на  полу,
чего совсем не ожидал, то пару секунд он сидел, озираясь по сторонам, словно
пытаясь  найти  ту  стену,  о  которую так сильно ударился головой. И увидел
Савелия, который, улыбаясь, спокойно смотрел  на  него.  Зарычав  скорее  от
унижения,  чем  от боли, Теплягов вскочил и снова бросился на противника, на
этот раз приготовив