енно
такого поворота, ответил почти машинально:
     - Разыскать вас и ей доложить. Пока - все.
     - Ну  доложите, доложите. Не сейчас, разумеется,  хотя бы  завтра. И не
спешите отличиться, неизвестно, куда все  повернется. У меня с леди Сильвией
тоже  есть  о чем поговорить,  только  раньше  в  текущей  обстановке  нужно
разобраться.
     Сашка решил блефовать, причем  блефовать отчаянно и нагло. Того, что он
знает об агграх, форзейлях и прочих тонкостях межзвездной дипломатии, вполне
достаточно, чтобы  создать впечатление своего всемогущества. А там, глядишь,
на самом деле получится с Антоном наладить связь.
     -  Чтобы вы,  Валентин, совсем уж болваном не  выглядели, я вам кое-что
расскажу и о себе,  и о вашей начальнице. Имейте в виду, что в какой-то мере
я  по отношению  к вам  существо  высшее, почему прошу слишком уж откровенно
дурака не валять.  Кстати -  браслетик-гомеостат  у  вас  с собой?  Дайте на
минутку...
     Лихарев  без звука протянул ему  браслет. Сашка надел его  на запястье,
взглянул на экран. Жизненный ресурс  чуть  больше  половины.  Терпимо, но не
очень.
     - Пусть пока у меня побудет. Подзаряжусь, а то по вине пресловутой леди
Спенсер и упадок сил наблюдается. Так что - выпьем за знакомство?
     Лихарев,  не  чувствуя  вкуса,  выцедил  коньяк.  Чувствовал  он   себя
прямо-таки  отвратительно. Надо  же  - только  что сам был могущественнейшим
человеком  в  стране,  тайно  руководил   Диктатором,  и   вдруг,  буквально
несколькими  словами,  нарком,  ну,  не  нарком,  тот,  кто под его  личиной
скрывается, указал ему место. Он еще не догадался, что Шульгин сломал его не
только  знанием "тайны  тайн",  но и с  помощью  так  называемого  "синдрома
победителя". Советская армия в 1945  году за неделю разнесла в клочья совсем
не  слабую  Квантунскую армию  не только за счет  материального и численного
перевеса,  но больше оттого,  что  после  победного  мая все, от  солдата до
мешала, просто не видели в японцах серьезного противника. Что блистательно и
подтвердилось.
     Так и Шульгин  сейчас, человек конца века, знающий все, что случилось и
еще случится в стране и мире, неоднократно сталкивавшийся с агграми и всегда
выходивший победителем, успевший стать свидетелем их окончательного  (так он
сейчас думал) разгрома, чувствующий за  спиной  негласную поддержку Антона с
его Конфедерацией, мог позволить себе тон  насмешливого превосходства. Была,
конечно,  пусть  и  совсем  небольшая, опасность,  что  этот  Валентин, если
довести  его  до  крайности, просто пальнет  ему  при случае  в  затылок  из
пистолета,  чем  и  снимет все  проблемы.  Но  уж  этого  он постарается  не
допустить. Да и Сильвии он,  судя по всему, весьма еще нужен. Понять бы еще,
в каких  отношениях находятся  та Сильвия и  здешняя. Одно  ли  они лицо или
разные. Конкретно - откуда она знает о нем  и о Шестакове? Неужели придумала
все сейчас и ждала сорок с лишним лет, пока он родится, вырастет, ввяжется в
галактические дела,  встретится  с  ней  в Лондоне?  Чтобы  прислать сюда  в
каких-то  неизвестных  целях.  Бред? Похоже.  А все  остальное -  не бред? И
многое другое  нужно  успеть  понять, пока они не встретятся  лицом  к лицу.
Только больше он ничего подобного сотворить с собой не позволит.
     Шульгин, конечно, понимал, что, если потребуется, и  сам  Лихарев, и уж
тем  более  Сильвия  имеют  массу  способов физического  или  какого-то  еще
воздействия, таких,  что он не успеет ничего  предпринять, а  то и  заметить
это, но одновременно  догадывался, что ничего плохого они ему делать пока не
станут.  Не  из  страха и  не  из уважения,  а  по какой-то  другой причине.
Возможно, мировоззренческого характера...
     - Но это все лирика, дорогой коллега, - решил он прекратить психическую
атаку. - Давайте  лучше обсудим,  что за  заговор вы затеваете? Надеюсь,  не
Сталина собрались  шлепнуть? Я, между прочим, тоже считаю себя  экспертом по
данному  вопросу  и изнутри и,  так сказать,  извне. Поверьте моему слову  -
ничего хорошего из этой идеи не получится. На данном историческом этапе.
     - Что вы, что вы!  Все как раз  наоборот. Мой план предполагает  полную
смену  близкого  сталинского  окружения,   затем  -  плавную   корректировку
внутренней, в дальнейшем - и внешней политики.
     - А, простите, зачем? Я специально несколько по-дурацки  спрашиваю, для
наглядности. В  зависимости от ответа будем  и решение  принимать.  На вашей
стороне мне работать или вместе с семейством на Запад подаваться.
     - Хорошо,  давайте  начистоту  поговорим. Я,  конечно, не  знаю,  какие
отношения вас с леди Спенсер связывают, какие она на вас планы имеет, но мне
вы  нужны.  Хотя  бы на  ближайшую неделю. Именно в роли Шестакова.  Вы его,
кстати, как сейчас  воспринимаете? Признаюсь  честно - с переносом личностей
впервые сталкиваюсь, тонкостей процесса не знаю. А для меня это важно.
     Шульгин  прислушался  к  собственным  ощущениям.  Он   помнил  рассказы
Новикова о самочувствии в теле Сталина, из естественного любопытства,  и как
психоаналитик  тоже,  вытягивал  из  друга массу  мелких,  на  первый взгляд
незначительных   подробностей.   Выходило,   что  "драйверы"  этот   процесс
воспринимали  по-разному.  Андрею  приходилось  почти  постоянно  бороться с
попытками  сталинской  личности  занять доминирующее положение, восстановить
контроль над собственным телом, а у  Берестина, наоборот, сразу  наладился с
комкором  Марковым почти  полный  симбиоз, и чувствовал  себя  Алексей  не в
пример более комфортно. У него самого получилось нечто среднее.
     В первый момент, очнувшись в облике Шестакова, он оставался самим собой
процентов  на 90, ощущал  себя скорее  актером, в сотый раз  играющим хорошо
прописанную роль, нежели  "переселенной  душой".  Потом  случилось нечто,  и
Шестаков его подавил  полностью. Только в  зыбкой глубине сохранялись тающие
обрывки    самосознания.    Более    всего    это    походило   на    вязкий
полусон-полубодрствование. В какие-то, по преимуществу критические,  моменты
Сашке удавалось "брать управление на себя", но тоже будто бы во сне - хочешь
сделать   одно,   а   получается   нечто   совершенно   другое,   подчас   -
абсурдно-нелепое,  даже  там,  внутри   сна  вгоняющее  в  отчаяние.  Теперь
восстанавливая  прошлое  посредством  памяти  наркома о  событиях  последней
недели, он начинал догадываться  о возможных причинах случившегося. И только
сейчас  он  снова стал практически полностью самим  собой.  От  Шестакова не
осталось даже эмоций  и двигательных  рефлексов, лишь дистиллированно-чистая
память, локализованная совершенно особым образом.
     Это   можно  сравнить   с  ощущениями  человека,   свободно  владеющего
иностранным  языком. В любой момент без труда вспоминается нужное слово, при
необходимости  -  переходишь  на язык полностью,  но  в  повседневной  жизни
присутствие в  голове нескольких  десятков  тысяч  чужих  слов,  грамматики,
больших кусков научных и художественных текстов, иной психологии даже,  если
речь  идет,  допустим, о японском, никак себя  не  проявляет.  Ничего этого,
разумеется, Шульгин не стал сообщать Лихареву, ограничился коротким:
     - Нормально ощущаю. А словами передать - даже и не знаю как. Сейчас я -
это только я. Нужно будет - изображу вам наркома в лучшем виде. Если уж жена
не отличила - никто не отличит.
     И тут же вспомнил, как все было с Зоей, и испытал моральный дискомфорт.
Вот с ней он  был как раз не Шестаковым, а самим собой.  Правда, ей это явно
понравилось...  Да и  она.  Не  Сильвия,  конечно,  но  весьма.  Шульгин  не
отказался бы продолжить эту связь. "Тьфу, черт,  -  опомнился вдруг Сашка. -
Ведь только что ты думал, как бы избавиться от Зои навсегда".
     - Только вы что же, рассчитываете вновь "его" в наличный оборот ввести?
После всего,  что  случилось?  -  спросил он  Валентина, чтобы отвлечься  от
воспоминаний.
     - Есть такая  идея, -  признался Лихарев. - Как  я  понял  из последних
разговоров, Иосиф Виссарионович на Шестакова зла не держит. Ему ваша выходка
скорее даже понравилась. Вот и подумалось. Если я Ежова устранить сумею, еще
кое-кого  заменим на более подходящих  людей,  вам  место Предсовнаркома,  к
примеру, занять, то и дальнейшие планы реализовать будет гораздо проще.
     Шульгин не выдержал, захохотал в голос. Тут же взял себя в руки, сказал
смотрящему на него с недоумением Валентину:
     -  Вы что, с детства  родились таким  неудачным шутником или  стали  им
постепенно, с течением  времени?  Меня - Предсовнаркома? Мало  того,  что  я
испытываю давнее  и стойкое  отвращение к любой систематической, тем более -
руководящей работе,  так  еще  и  здесь, сейчас?! Я  же  эпикуреец,  циник и
бонвиван, к  тому же профессиональный  авантюрист и искатель приключений.  И
меня  -  в сталинскую клетку?  Плохой  из  вас психолог, парниша.  - Тут  же
посерьезнел, спросил тихо:  - Кроме всего прочего,  вы случайно не  слышали,
чем обычно  кончается самая успешная карьера  людей  из ближнего  круга? Ах,
только  не  говорите мне  про  Кагановича,  Молотова,  Калинина, Ворошилова.
Товарищ  Шестаков  по  типажу  характера  больше  похож   на  Вознесенского,
Кузнецова, да хоть бы и маршала Жукова. Что, вы таких  имен пока не слышали?
Ну  и слава богу. Товарищи  Вознесенский и Кузнецов умнейшие  были люди,  по
советским  меркам  -   почти  порядочные,  что  само  по  себе  удивительно,
зарекомендовали  себя  наилучшим  образом  многолетними  трудами  на  благо.
Первого Сталин публично прочил как  раз в Предсовнаркома, второго - на  свое
место,  Генсеком. И что?  Стенка-с!  Обоим стенка, по  приговору суда. И  не
только  им.  Еще  не  меньше  тысячи человек  за собой  потянули, вольно или
невольно.
     Шульгин даже разволновался во время  этой  тирады,  что вообще бывало с
ним крайне редко. Вновь закурил.
     - Вы спрашиваете, когда это было? Так. Не слишком давно, вперед. В 1949
году, месяц вот не помню. Весной или летом. Знаменитое "Ленинградское дело".
     Тут  Лихарев  совсем скис. Получается,  что его визави вдобавок владеет
информацией  из будущего.  Тогда зачем он,  Валентин, вообще здесь сидит,  в
Москве, то  есть  занимается  мелочной  и  неблагодарной  работой, если есть
способ заранее знать все, что  произойдет в итоге? Шульгин, умевший  не хуже
Новикова отвечать на невысказанные вопросы, не удержался:
     - Мне кажется, в немалой  степени как раз для того, чтобы то будущее, о
котором я  уже знаю, смогло  осуществиться. Меня, то есть Шестакова на месте
Молотова,  и  кого-то  другого,  кроме  Берии, на  месте Ежова  в  имеющемся
варианте будущего не просматривается. Эрго - или у вас ничего  не получится,
или мы опять уйдем в новую реальность.
     - Вы о чем?
     -  О том, о чем вы только что подумали. А вообще знаете, Валентин, пора
и  честь  знать. Последние  сутки выдались  чересчур напряженными. Даже  для
меня. Пойдемте спать?

     Спать Шульгин, конечно, не собирался, да и не смог бы этого сделать при
всем  желании. Психологическая установка,  вроде бы абсолютно  надежная,  не
действовала. Он впервые за эту сумасшедшую неделю  остался  один. И вместе с
темнотой, тишиной и одиночеством пришли  тоска, страх и нечто, подозрительно
похожее  на отчаяние. На людях он бодрился, держал фасон, да еще встряхивали
его  адреналин  только что пережитой  опасности  и алкоголь, естественно. Но
теперь... Сашка,  у  кого в юности  героями и  образцами для подражания были
граф Монте-Кристо и  джек-лондоновский Волк Ларсен,  сейчас чувствовал себя,
как  Хэмп Ван Вейден  из того же  романа. В свою  первую  ночь  в матросском
кубрике,  когда  он  неожиданно  превратился из  утонченного  аристократа  в
жалкого юнгу на полупиратской шхуне. Хоть рыдай, хоть бейся головой о  стену
-  ничего не изменишь. Шульгин даже застонал негромко.  Этот  прозвучавший в
гулкой тишине комнаты собственный стон и заставил его опомниться, взять себя
в руки.
     "Да ерунда все! Только не раскисать, прорвемся! Не в первый раз. Ничего
ведь непоправимого не случилось. Как пришел, так и уйду".
     Успокоившись,  глядел  в  потолок, стараясь ни о чем не думать,  очищал
мозги для предстоящего.  Вслушивался, как по телу  от  браслета  разливается
едва  ощутимый  ручеек  силы  и здоровья.  Внутренним взором  заставлял себя
видеть этот  ручеек, бегущий по  принадлежащему ему теперь телу, по сосудам,
по  нервам.  Словно  на  картинке  из  анатомического  атласа.  Какой-то там
"внутриядерный  резонанс"  возбуждает вибрацию клеток,  очищает от кальция и
прочей дряни стенки  сосудов, выгоняет токсины из печени и почек, заставляет
регенерировать  рубцы  от  старых  ран в  нормальную мышечную  ткань.  Сашка
почувствовал  странное, слегка болезненное напряжение возле левого  верхнего
клыка, давно, в  Гражданскую войну,  сломанного попавшимся  в перловой  каше
камешком.  Еще  через  минуту он  ощутил,  что  золотая  коронка  словно  бы
шевельнулась.  Потрогал ее языком,  и  она легко свалилась, лопнувшая вдоль.
Сломанный   и  обточенный  зуб  тоже   регенерировал,  восстанавливал   свой
первоначальный вид двадцатилетней давности.
     Могучая штука  этот браслет-гомеостат. Единственно по-настоящему ценная
вещь,  доставленная агграми на землю для  собственных нужд.  Благодаря ей  и
живет Сильвия добрую  сотню лет,  сохраняя молодость, красоту, и темперамент
Клеопатры.  В  то  же  время  -  единственная  вещь,  которая  не  поддается
воспроизводству   на  дубликаторе  ВоронцоваЛевашова.  То  есть   поддается,
конечно,  но по  принципу  слесаря-интеллигента Полесова. "Мотор  был  очень
похож на настоящий, но не работал". А если бы работал, тогда  что?  Наладить
их  массовое  производство,  осчастливить  человечество  перспективой  почти
реального  бессмертия? Очередной вопрос: а не стал бы такой "подарок" чем-то
похуже атомной бомбы? Возможно,  это  и имели в виду аггры, сделав гомеостат
неразборным  и  невоспроизводимым.  Шульгин  словно  старался  посторонними,
необязательными мыслями отвлечь внимание неких потусторонних  сил, возможно,
наблюдающих за ним. А сам  накапливал, словно  заряд  в лазере,  психическую
энергию.  Чтобы ее  внезапным выбросом дотянуться  до экстерриториального во
времени и пространстве Замка, где, возможно, сидит сейчас и наблюдает за ним
Антон.  Как он наблюдал на огромном  экране за похождениями Новикова в сорок
первом  году. Раньше Сашке  такая  штука  уже удавалась. Но сейчас,  похоже,
импульс ушел в пустоту. По крайней мере, знакомого чувства "соприкосновения"
Шульгин не ощутил. Только слабость в теле и головокружение.
     "Это еще ничего не значит, - постарался он успокоить себя. - Сигнал мог
и пройти, просто  Антон  отчего-то  не среагировал сразу. Подождем.  Спешить
особенно некуда".
     О  том,  что  дело  не  в  Антоне,  а  в  мозге  Шестакова,  просто  не
приспособленном для таких методов  связи, он старался не  думать.  Ну ладно.
Еще  предстоит  решить,  как  вести   себя  в  ближайшее  время.   Играть  в
предложенные Лихаревым игры ему абсолютно не  хотелось. По многим  причинам.
Пожалуй, сначала  стоит повидаться с  Сильвией. Выслушать ее точку зрения на
происходящее,  заручиться  какими-то гарантиями.  А может  быть,  продолжить
выполнять задание Антона? Ведь что он требовал от Шульгина - убедить Сильвию
встретиться с форзейлем в Замке. Желательно - добровольно. Первый раз это не
вышло. Он просто не успел, поймался "на живца". Второй раз  на такую дешевку
его  не купишь. Значит, все ясно?  Как говаривал Хрущев: "Цели  ясны, задачи
определены. За работу, товарищи!"

     Лихарев тоже не  спал. Несговорчивость "наркома"  путала ему все карты.
Он ведь гонялся за ним отнюдь не потому, что горел желанием выполнить приказ
резидента и  его  лично  волновала загадка странной матрицы. Ему  нужен  был
именно Шестаков. Без всяких внедренных  в него "драйверов". Сегодня истекает
срок, отведенный  для поиска. То, что "нарком" не достался  Ежову -  хорошо.
Просто  великолепно. Еще раз умело, ненавязчиво подать Сталину  все  ошибки,
просчеты, да  что  там  - будем называть своими словами - преступно-халатное
или прямо преступное поведение наркомвнудела в этой неприглядной истории.
     От   Ежова  нужно  избавляться   немедленно.  Свое  дело   он   сделал,
"реорганизовал"  органы, устранил почти все  одиозные, ленинско-троцкистской
ориентации фигуры  в  руководстве  партии  и  правительства, а на  остальных
нагнал  такого  "страха иудейска", что  несколько  лет  можно  не  опасаться
сопротивления  и  фронды.  А  кого   на  его  место?  Валентин  склонялся  к
кандидатуре Заковского. Опытный разведчик  и контрразведчик, крайне неглупый
человек, не связан ни с  какими  группировками  и кланами, которых просто не
осталось  уже  в  стране,  и  перепуган  происходящим  настолько, что  будет
смотреть в рот ему,  Лихареву, если поймет, от  кого  зависит  его  жизнь  и
карьера.  Но  для всего  этого позарез нужно  согласие Шестакова, то  есть -
Шульгина, согласие сыграть  роль наркома, пусть всего несколько  дней. А там
черт с  ним, можно отдать его леди Спенсер.  Убедительно замотивировав перед
вождем очередное  исчезновение  пресловутого,  а также  одиозного  товарища.
Проще  всего - изобразить смерть от инфаркта или мозгового удара. Но сначала
требуется пред®явить его живым и здоровым. Валентин разыскал Заковского.
     Зная адрес и номер телефона, это было совсем не сложно. Тот "отдыхал" у
себя на квартире.  Ответственные работники его уровня  никогда не  спят, они
именно "отдыхают", такова тонкость номенклатурной лексики. Зазвонил  телефон
на  прикроватной  тумбочке,  комиссар  первого ранга, еще  не  успев открыть
глаза, схватил трубку:
     - Здравствуйте, Леонид Михайлович, извините, что потревожил.
     - Кто говорит?
     - Студент говорит, если еще помните такого.
     Заковский помнил, конечно, эту кличку. Вернее, псевдоним, клички теперь
только  у  уголовников.   Еще  по  благословенным  временам  Дзержинского  и
Менжинского  помнил,  когда   чекисту  с  четырьмя  ромбами  не  приходилось
просыпаться  от  телефонного  звонка в холодном  поту и  не  охватывала  его
обморочная слабость при мысли, что какой-нибудь ничтожный лейтенант, войдя в
кабинет, может вдруг приказать: "Оружие на стол", сорвать петлицы, ордена, с
наслаждением дать в морду  и  погнать пинками вниз, вниз. В последний  путь.
Давненько они с Лихаревым не встречались с глазу  на глаз.  Заковский  знал,
что Валентин по-прежнему обретается вблизи Хозяина, но вот в каком качестве?
Все связи обрублены еще в тридцать третьем, и не по его инициативе.
     - Да, помню. В чем дело? - сухо ответил комиссар.
     -  Встретиться  надо,  "товарищ  Лева". - Назвав его  так,  Лихарев дал
понять, что разговор будет серьезный и не по правилам нынешнего времени.
     - Когда, где?
     - Да уж  не на Лубянке. Не  бойся, телефон  не прослушивается. Гарантия
стопроцентная.
     -  Кто их  теперь дает, эти гарантии? - в голосе Заковского  прозвучала
тоска.  Валентин наблюдал  за  ним с расстояния  трех метров  и  видел,  что
комиссар,  опустив мощные  волосатые  ноги  на коврик, нащупывает в полутьме
шлепанцы.
     -  Я даю, Лева, а у меня они надежные. Через полчаса на углу набережной
и Полянки. Да не стучи ты зубами, я на Ежова не работаю...
     - Просто холодно,  - с досадой  ответил  Заковский. Не  хватало,  чтобы
собеседник  подумал; что он настолько  трусит. Да Лихарев и  сам видел,  что
большая,  в  полокна,  форточка  раскрыта  настежь.   Здоровый  образ  жизни
старается вести  товарищ  замнаркома. А  на  улице ведь мороз  под  двадцать
градусов.
     - Сейчас выхожу.
     Валентин заглянул в комнату  Шульгина.  Сашка как раз пребывал в стадии
сладкой утренней  дремы, пришедшей вслед за  нервной, бессонной ночью. И все
же едва слышный скрип двери заставил его мгновенно вскинуть голову.
     - Такое дело, Григорий