аец, чтобы посильнее унизить своего врага...
     И повернула разговор совсем на другое.  Что она думала,  он совсем  уже
перестал быть мужчиной не только в нравственном, но и в известном смысле. Но
лишь  за сутки ему удалось опровергнуть сразу оба ее мнения.  И это  радует.
Она надеется, события  минувшей ночи отнюдь  не случайный  эксцесс,  а  лишь
начало  новой жизни. Наркому  тоже так казалось, он только  не  сказал,  что
ночью с ним была совсем другая женщина. Еще - он не сказал и ей о совершенно
авантюрном, невероятном  для любого здравомыслящего суб®екта, но при здравом
размышлении  вполне  осуществимом  плане.  Но  заодно  Шестаков  понимал   -
реализовать возникший замысел возможно только в том качестве, что проявилось
у  него  всего лишь вчера. Лишь  бы эти неожиданные  черты  личности  в  нем
сохранились, а не исчезли  так  же внезапно, как пришли, сменившись жестокой
депрессией и вытекающей из нее потерей упругой и жесткой воли.
     Темнело  в  конце  января  в этих широтах и  вообще-то  рано, а  уж под
покровом низких, цепляющихся за верхушки деревьев туч  и плотно заполнившего
пространство  между землей  и  тучами,  горизонтально  летящего  снега серые
сумерки стали  сгущаться вскоре  после  полудня. Они втроем сидели в рабочем
кабинете Власьева перед полуоткрытой  дверцей голландки, а ребята в соседней
комнате  увлеченно листали толстые  книги. Старший  - "Землю и людей"  Элизы
Реклю, а младший - Брема с цветными литографическими картинками.
     -  Я  уже говорил,  что за годы своего  уединенного  житья  подумал все
возножные  варианты будущей судьбы.  Вы даже  не  представляете,  как хорошо
думается  в одиночестве, которое длится  второй десяток лет подряд. Мне даже
как-то  неприятно сознавать, что оно,  похоже,  закончилось" Ожидание вообще
лучше исполнения желаний, вы замечали?
     Шестаков  заметил  другое:  Власов  был все-таки  слишком,  утомительно
разговорчив. Что,  впрочем,  не  удивительно. По  причине того же уединения.
Нарком   мог  представить,  как,   бродя  по  лесу  или  занимаясь  научными
изысканиями, старый приятель разговаривает вслух с собой.
     - И я не сомневался отчего-то, что  подобный день  когда-нибудь придет.
Вот он и пришел.  Я ведь непрерывно изобретал, нет, точнее - строил грядущей
войны  с Советской властью.  До  деталей  продумывая  собственное поведение,
самые невероятные  повороты  судьбы  и политические коллизии... Нет-нет,  не
думайте, что  я  повредился  в уме. Я не  пикейный жилет и  не...  Я  скорее
уподобился  отставному  полководцу,  который  переигрывает  в  уме  минувшие
кампании  и пытается  подготовиться  к грядущим.  В  надежде, что  его,  как
Суворова,  вдруг  вызовут  из  Тульчина.  А ему, заметьте,  тогда  было  уже
шестьдесят восемь лет, на двадцать больше, чем мне сейчас...
     - Значит, ваш Сен-Готард еще впереди, - усмехнулся Шестаков.
     - На  что  и  надеюсь, - без  тени иронии  ответил  Власьев.-  Остается
реализовать один из  подходящих  сценариев. У вас  какие документы при  себе
имеются?
     -  Как  какие?  Все  положенные нормальному  советскому  человеку. Дома
ничего  не  оставили. Паспорта, профсоюзные книжки,  у меня  еще  партбилет,
удостоверения наркома,  члена  ЦК,  депутата  Верховного  Совета,  орденские
книжки... - ответил Шестаков.
     -  Можете  бросить  их прямо  сюда,  - указал  Власьев на  бьющееся  за
чугунной  створкой алое  пламя.  -  Только  вы,  Григорий.  Зоя  может  свои
оставить...
     - Тем более что паспорт у меня на  девичью фамилию, я ее не меняла... -
сказала жена.
     - Очень хорошо. Как фамилия-то, если не секрет?
     - Какой секрет? Пашкова... - 3оя похоже, слегка даже обиделась. Нашелся
человек, который ее не знает. Ее, чьи фотооткрытки продаются в любом киоске.
     Власьев прикрыл глаза, задумался о чем-то, шевеля губами.
     -  Неплохо.  Даже  вполне  удачно.  Я,  видите  ли,  на  эту тему  тоже
размышлял. А поскольку и химией достаточно занимался с времен военной службы
-  минеры  все  химики,   как  вам  известно,  -то   безукоризненный  способ
спецчернила из документов вытравлять изыскал.  Не целиком, чтобы  в глаза не
бросалось,  а  местами. Из вашей фамилии,  например, без всяких усилий можно
несколько   сделать.   Непохожих  и   вполне  благозвучных.  Вот,  например:
Танукович. Или - Гвацикадзе. У нескольких букв одни  штришки убрать,  другие
подрисовать - и все. Вы, Григорий  Петрович, инженер, черчение  изучали, вам
труда не составит аккуратненько дорисовать в смытых местах, а остальное я на
себя беру...
     Шестаков  прикинул - да, из выписанной  щеголеватым  писарским почерком
фамилии жены те,  что назвал Власьев, сделать можно вполне. И еще кое-какие.
Это ему понравилось. Авантюра начинала приобретать черты реальности.
     - А мой паспорт почему не годится?
     -  По ряду причин. Первая - фамилия для переделки менее удачная. Второе
- уж на вас-то установка будет дана в полной мере. Искать будут не только по
фамилии,  но и  по номерам  документов,  и еще по  каким-то  тонкостям,  мне
неизвестным.  Уверен,  что,   вводя   паспортную  систему,   большевики  все
предусмотрели. Для членов правительства и надежных партийцев - одни номера и
серии, для простых  обывателей - другие,  для  классово чуждых,  лишенцев  и
освобожденных из тюрем -  третьи... Возможно, и еще какие-то фокусы имеются.
Зачем же  лишний раз  рисковать?  Вот чекистские удостоверения мы  время  от
времени использовать можем, но отнюдь  не  систематически.  А пока попробуем
мою методику...
     Шестаков  с  интересом  наблюдал  за  манипуляциями  своего  командира.
Власьев  выставил из  шкафчика  на  стол несколько  пузырьков  с  жидкостями
разного  цвета,  с  помощью  пипетки  создал  в  чашке  Петри  некую  смесь,
распространившую  в комнате запахи  аммиака,  хлора, чего-то  еще,  не менее
резкого  и  противного. Вдел  под  правую бровь часовую  лупу, протянул руку
уверенным движением, и Зоя, успевшая  убегать в соседнюю комнату, вложила  в
нее свой  паспорт. Власьев обмакнул  в чашку заостренную спичку,  обмотанную
тщательно  расправленным  клочком ваты,  и приступил... Не более  чем  через
десять  минут он  помахал  паспортом  в  воздухе,  подул  на него  и показал
наркому:
     - Прошу. Теперь  ваша очередь. Вот тушь, вот бумага, попрактикуйтесь на
черновике -  и вперед. Только постарайтесь, чтобы с одного раза  получилось.
Второй раз бумага не выдержит, разводы пойдут, и сетка нарушится...
     Вырисовывая  штрихи  и  линии  на зеленовато-серой  странице  паспорта,
Шестаков думал,  что,  судя по уверенности действий  Власьева, он далеко  не
первый раз  занимается подобным делом. Отчего  бы и  нет? Начиная с двадцать
восьмого года спрос  на такого рода  услуги  постоянно рос.  Спасающимся  от
коллективизации  "кулакам", "лишенцам", беглецам из  мест ссылок  и высылок,
многим другим  категориям граждан страны,  "где так  вольно дышит  человек",
грамотно подправленные документы были если и не дороже  жизни, то равноценны
с нею. Удивительно только, что до сих пор его никто не выдал. Значит, скорее
всего  ни один  из владельцев  выправленных им  документов  до  сих  пор  не
попался. Это обнадеживало...
     - Ну  вот, пожалуйста... -  Он  с облегчением  выдохнул воздух, который
непроизвольно  задерживал в  груди  во  время  работы.  -  Теперь ты  у  нас
чистокровная полька, Танукович Зося Стефановна. Не уверен, что такие фамилии
есть на самом  деле, но  при  проверке  на вокзале, думаю, сойдет. Главное -
даже отдаленно исходную не напоминает. Вы гений, Николай Александрович!
     - Чего там, - заулыбался довольный похвалой Власьев. - Не самый сложный
вариант.  Еще  над   вашими  чекистскими  документами  помозгуем.  Там  тоже
интересные  решения  просматриваются... Исключительно  в рассуждении чистого
искусства.
     - Постойте,  - сказала вдруг Зоя. - А прописка? Тут  тоже  нужно что-то
сделать.  Наш адрес слишком известен. Какая-то провинциальная полька и вдруг
прописана в правительственном  доме в  Москве.  Любой милиционер этот  адрес
наизусть знает.
     - Столичный  милиционер, - уточнил Власьев.  - А  уездные и в областном
центре, как  главная улица  называется, вряд ли  помнят, -  пренебрежительно
махнул рукой  Власьев. - Можем просто номер дома изменить одним  штришком, а
можем и улицу, чтобы даже отдаленных ассоциаций у поверяльщиков не возникло.
А хотите, из Москвы разом Минск сделаем? Тоже  не слишком сложно. Но это все
пустяки. Думать нужно о моментах стратегического значения...
     -  Что вы  имеете в  виду? - искренне  не  понял  хода  мыслей товарища
Шестаков.
     - Как  же? Мы ведь условились,  что об®являем войну  совдепии. Поэтому,
э-э,  должна  быть  стратегическая  цель,  пусть не  войны,  пусть  хотя  бы
кампании. Можете таковую назвать?
     -  Нет,  -   честно  признался  Шестаков.  Отчетливо  потянуло  бредом.
Возможно,  Власьев на  самом  деле  повредился  от  одиночества и навязчивых
пятнадцатилетних  мыслей.   А  что?  Вполне   вероятно.  Капитан   Гаттерас,
например... Иные известные в истории параноики и  маньяки. Все поначалу, как
правило,  производят  наилучшее  впечатление  глубиной   знания  предмета  и
целеустремленностью  и лишь потом... Его мысли  прервал добродушный и вполне
нормальный, без надрыва и повизгивания, смех.
     - Вот-вот.  У вас все прямо на лице написано. А я ведь далеко  не псих,
прошу заметить. И о  нашей стратегической цели пока что  понятие имею ничуть
не большее, чем вы. Но  она ведь должна быть, согласитесь,  иначе... Ну, кто
мы тогда, если иначе? Либо и вправду сумасшедшие, замахнувшиеся на колосса -
Советскую державу, либо - банальные бандиты, начавшие с убийства сотрудников
государственной  тайной  полиции  и  замышляющие  новые,  не  менее  гнусные
преступления.  Разве не так? Деньги раздобыть, за  границу сбежать, это что,
цель, ради  которой  жить и  умирать стоит?  Беглец  он и есть беглец, тварь
дрожащая...
     Шестаков не нашелся что ответить: Ему требовалось какое-то время, чтобы
обдумать слова  Власьева. Рациональное зерно  в них было, безусловно, но как
его  вылущить? Слава  богу,  спешить  пока  некуда.  Поужинать как  следует,
выпить, разумеется, поговорить - не  всерьез, а  на какие-нибудь отвлеченные
темы...  Потом  поспать,  долго-долго, компенсировать бессонные годы. Завтра
видно  будет. Утро  вечера...  и так далее. Поспать... Утренние  мысли опять
вернулись. Спать ведь  придется не одному. Он  посмотрел на  жену,  стараясь
вернуть   ночное  впечатление.  Как  бы  совершенно   свежим  взглядом.  Да,
очаровательная  женщина,  от  которой пол-Москвы  без  ума, которая  в  роли
принцессы Турандот, говорят, превзошла саму... Или тут другое?
     Ему  опять начало  казаться, что с ним происходит странное. Что он - не
совсем он, а  во многом другой человек. Он  получил способность видеть Зою с
тем же  чувством, что  испытывал,  глядя на  посторонних красивых  женщин. В
принципе известно, что у них там находится  под  платьем и  прочим, но мысль
увидеть наяву  обнаженной  именно ее - волнует. Неужели недавние события так
на  него повлияли? Крыша поехала? Странное выражение. Но понятное.  Означает
повреждение  рассудка. На  почве  убийства? Шизофрения, то есть  расщепление
личности? Забавно. Впрочем, именно в данный  момент не так уж плохо. С женой
до вчерашней ночи они не спали, наверное,  больше месяца, не до того было, а
вот сейчас... Нет,  в самом деле, только вообразить, что  он  имеет законное
право уложить эту пикантную  даму в постель и делать с ней все, что взбредет
в голову,  -  уже приятно,  а  если  еще и  осуществить  это?  Одновременно,
рассматривая  Зою,  Шестаков  начал  понимать, что  красивая она-  в  других
координатах. В нынешнем мире она красивой считаться не должна. Не зря же ее,
невзирая на успех в театре, очень неохотно приглашают сниматься в кино. И не
на первые  роли.  Зачем и кому она там нужна? Совершенно нестандартное лицо.
Чуждое  лицо,  как   принято  выражаться.   Разве  может  она  сравниться  с
красавицами советской эпохи? С Орловой, Серовой, Ладыниной, Марецкой? Вот те
- безусловно  народные красавицы.  Приятный тонкий голосок, губки  бантиком,
курбастенькие фигуры без намеков на разные там груди и бедра. А эта?..
     "Вы нам еще Марлену Дитрих предложите в качестве пролетарского идеала",
- сказал однажды товарищ Большаков. А что?  И  правильно! Чтобы всякое быдло
слюни пускало,  на мою  жену глядя?  Пусть и вправду лучше в театре  играет,
туда  более  понимающие  люди  ходят.  Зоя  уловила  его  взгляд,  загадочно
улыбнулась,  чуть повела плечами. С намеком, что  тоже помнит вчерашнее и не
против  повторить. Поужинали довольно сдержанно, ограничились одной бутылкой
настойки на лесных травах, а потом Шестаков сказал, что пора и отдохнуть. От
души. Слишком он устал,  не  только вчера, а вообще. Власьев согласно кивнул
головой и указал на дверь  во вторую половину дома.  Сегодня Зоя приготовила
супружескую  постель не в  кабинете, а в еще одной, совсем небольшой, уютной
комнатке. Шестаков заодно смог осмотреть власьевскую обитель в подробностях.
     ...Дом на  самом деле устроен был своеобразно.  Возведенный еще в конце
прошлого  века,   неизвестно   кем,   с  не  непонятной   целью,   возможно,
действительно  как научная станция  или охотничий  домик петербургского  или
тверского богатея,  он в плане представлял подобие несимметричной буквы П, и
если фасадная часть внутри выглядела натуральной деревенской избой, пусть  и
просторной,  с  высоким  потолком,  то  левая  "ножка"  -  вполне  городской
квартирой,  с  обшитыми струганными  досками  и оклеенными  обоями  стенами,
выкрашенными белой эмалью дверьми, украшенными фигурными бронзовыми ручками,
с  кафельными, как  уже  было сказано, голландками  по углам  комнат  и всем
прочим антуражем. Тоже своеобразный вариант доктора Джекила и мистера Хайда.
В  присутствии посторонних и днем Власьев обретался в деревенской половине и
держался,   и  ощущал   себя  соответственно,  прочее  же   время   проводил
цивилизованно.  Шестаков  не удивился бы,  узнав, что,  переходя  на "чистую
половину",  егерь  переодевается если  и не  во фрачную пару, так хотя бы  в
отглаженные  брюки и  вельветовую  куртку  с бранденбурами. Многое  на такую
возможность намекало.
     На  вопрос Шестакова, откуда взялось  в  кабинете  роскошное,  подлинно
венецианское  трюмо,  Власьев  сообщил,  что всю  эту  обстановку  он  еще в
двадцатые годы  скупил или  выменял на "дары природы" у  окрестных крестьян,
ленящихся самостоятельно охотиться на кабанов и оленей. Но зато поживившихся
в Осташкове  и помещичьих усадьбах во времена  гражданской  смуты совершенно
ненужной им "господской" мебелью.
     -  Не  поверите  -  трюмо  обнаружилось в коровнике  одного комбедовца.
Привезти сумел, а в избу не вошло. Дверь низковата. Так и  стояло в углу  за
кучей навоза... Но ведь заметьте -  совершенно целое, а сколько ему пережить
довелось? Цена в старых деньгах -  тысячи две или три, мне же обошлось в два
кабаньих  окорока.  Правда,  время было  голодное.  То  же  самое  и  рояль.
Совершеннейший придурок на телеге  привез, посреди  двора  поставил  и начал
соображать,  каким  образом из  него  струны извлечь  и  на какой предмет их
использовать. Хорошо, я по случаю рядом оказался: Здесь вообще банкой пороха
расплатился, мотком лески и двумя дюжинами рыболовных крючков...
     -  Да это ведь как еще  посмотреть,  - раздумчиво  ответил Шестаков.  -
Отчего  не допустить,  что тот ваш  порох и  крючки ему  впоследствии  жизнь
спасли, а рояль и так и  так был  без всякой надобности.  Если бы  он играть
умел,  тогда  конечно  - поставь  его  на  телегу  и зарабатывай тапером  на
деревенских свадьбах...
     На том и  разошлись, Шестаков  в постель к  жене, а Власьев  заниматься
какими-то своими,  непонятными  городскому  человеку делами.  Время было, по
московским  меркам, совершенно.  детское. Восьмой час. Но  давно  стояла  на
улице  глухая  тьма,  к радости  Шестакова,  вновь  усилился буран,  гудя  и
свирепствуя так, что сложенный из громадных бревен дом начал подрагивать  на
своем  основании,  по  стеклам хлестало  не горстями уже, а  целыми охапками
снега. И  что же теперь, напрасно жечь  драгоценный керосин  или  магазинные
свечи?  На самом деле, лучше лечь спать, а света хватит низ-под дверцы жарко
горящей голландки. Не забыть  только пошире  приоткрыть  вьюшку  перед сном,
когда по углям от прогоревших  дров забегают синие  огоньки. А то угоришь, к
чертовой  матери.  Шестаков не  ошибся в  своих  предположениях. Как  только
задули лампу и Зоя прижалась к нему горячим телом, тут же накатилась на него
прежняя, глухая, головокружительная и совершенно не имевшая  в прошлой жизни
аналогов страсть.


        ГЛАВА 12

     Валентин докурил  очередную папиросу, выпросил окурок в форточку, боком
присел  к овальному обеденному столу и быстро начал набрасывать  на странице
квадратного блокнота  какую-то схемку  синим, остро отточенным карандашам. В
самом  верху он изобразил  круг, внутри которого  вписал "Шестаков", от него
провел несколько стрелок вбок и вниз.  К ним тоже пририсовал прямоугольники,
которые обозначил: "Заковский", "Шадрин", немного подумал  и заполнил третий
фамилией   главы   НКВД   -   "Ежов".  Над  остальными  тщательно   вычертил
вопросительные знаки. Посидел, мечтательно глядя  в потолок, и  вдруг  начал
быстро  писать микроскопическим  почерком нечто вроде плана  мероприятий  по
разработке каждого из  фигурантов этой схемы. Захлопнул блокнот, подпер щеку
кулаком и словно  бы  задумался. О чем? Сама ситуация с беглым наркомом его,
безусловно,  заинтересовала.  Не   такой   уж  частый  факт,  чтобы   вполне
благополучный и удачно встроенный в здешнюю  политическую систему функционер
выкидывал столь неожиданный фортель. Это надо же -  плюнуть вдруг на правила
игры,  отказаться  безмолвно идти  на  заклание,  когда  именно  так  решила
распорядиться его судьбой партия, а совсем наоборот - по-мужски  разобраться
со своими врагами, пусть  и не с самыми главными. Но исполнителям тоже нужно
вовремя  давать  отпор.  Не   уничтожив  солдат,  не  доберешься  до  ставки
главнокомандующего...
     Внезапно  пришедшее в голову сравнение Валентину  понравилось. Да,  вот
именно,  но  отчего у местных жителей, у большинства оных, никак не  хватает
ума дойти до столь очевидной  истины?  Разве  - только одно. Нация исчерпала
лимит сопротивления в два предыдущих десятилетия. Она, может быть, даже и не
проиграла свою  гражданскую войну,  она просто истекла кровью.  Готовых же к
бою одиночек  слишком мало, и каждый из  них наверняка  достаточно  разумен,
чтобы не  класть голову на плаху. Сорганизоваться же им не дает тот же самый
НКВД и не столь уж глупая, в  предложенных обстоятельствах, политика партии.
Самого  Лихарева, в  рассуждении  о реализации плана  действий на  1938-1939
годы,  такая ситуация скорее устраивала, но сочувствовал он все-таки борцам,
а не баранам, с радостным блеянием бегущим под нож.
     Сейчас у него  начал вырисовываться перспективный, да и просто изящный,
как  хорошая шахматная задача, замысел. Если удастся найти Шестакова  раньше
чекистов или перехватить его, если они это сделают сами,  можно использовать
наркома в далеко идущей интриге против Ежова и еще некоторых крупных фигур в
правительстве и  партийной  верхушке.  Лихарев  достаточно  ориентировался в
советском  кукольном  театре  одного  режиссера,  чтобы понимать,  за  какие
ниточки  следует  дергать,  чтобы руководить самим  кукловодом.  Не  слишком
сложная задача, между прочим. Известно ведь, что короля играет свита. Даже в
том случае,  если  "король"  имеет  неограниченную  возможность  расстрелять
абсолютно любого в своем окружении без суда  и следствия. Даже целиком с®езд
партии, политбюро и правительство. Сложности, конечно, будут, и. немалые, но