ами. Глубоко затянулся дважды, передал Власьеву.
     - Спасибо, друг, ты и вправду человек...
     Прикинул, достаточно  ли светло уже  в  отсеке охранников, правильно ли
они поймут ситуацию, и выставил между прутьями ствол "нагана".
     - Теперь - спокойно. Стреляю без предупреждения.
     Винтовки у  конвоиров  стояли, прислоненные к стенке, а  револьверы  из
кобуры  в узкой  выгородке с маху не выдернешь. Тесно, и на юлов бриннеров в
те времена  вохровцев не учили.  У  первого  охранника отпала челюсть  - что
совершенно  соответствовало  типажу,  подлые  люди   обыкновенно   бывают  и
трусливыми, исключения редки, а второй инстинктивно откинул голову к стенке,
уходя с линии прицеливания, и глупо спросил:
     - Настоящий? Откуда?
     -  А  ты присмотрись. От....  - ответил на  вопросы Шестаков в  порядке
поступления. - Желаешь проверить - прошу.
     Конвоир мотнул головой отрицательно.
     - Тогда отпирай. Жить будешь, обещаю. Заслужил.
     А   машина  продолжала   ехать,  подпрыгивая  на  кочках  и   моментами
пробуксовывая на наледях. Водитель крутил руль, начкар, наверное, спал.
     -  Что теперь? - спросил Власьев у Шестакова, когда дверь  клетки  была
открыта, а охранники лежали на полу, придавленные шестью парами ног.
     - Сейчас. Эй, ты, как просигналить водиле, чтобы остановился?
     - Вот, кнопочка, - конвоир показал на большую бакелитовую кнопку в углу
отсека.
     Шестаков нажал ее, в кабине хрипло загудел зуммер от полевого телефона.
Шофер начал  тормозить.  Привычное  дело.  Скорее  всего  ребятам  по  нужде
потребовалось. Он и из кабины  не стал выходить.  Так  и упал на руль, когда
Шестаков  рванул на себя  дверную ручку и  ударил  его  кулаком  в  висок, а
Власьев с другой стороны дернул из кабины начкара. Всех четверых поставили у
занесенной высокими  сугробами обочины,  растерянных, ошеломленных переменой
судьбы,  распоясанных, с вывернутыми карманами.  Не  менее растерянные зеки,
вывалившись  из клетки,  толпились рядом. Команду вдруг принял не об®явивший
себя   Пантелеевым  Власьев,  а  Шестаков,  упивающийся  не  столько  фактом
спасения, как авантюрностью сюжета.
     - Значит, так, господа-товарищи. Власть переменилась, как говорил герой
популярного кино. Теперь наш верх. Мы уедем, а вы останетесь  здесь. Убивать
не будем, мы не злодеи, а вы люди тоже подневольные. Привяжем к  деревьям, и
ждите. Когда-нибудь  кто  и  проедет  и  отпустит.  Одеты  вы  прилично,  не
замерзнете. А будут спрашивать - Ленька Пантелеев вас повязал. Если не сразу
вспомнят начальнички - скажите, тот самый, из Питера, которого так поймать и
не сумели, а для понта постороннего  жмурика взамен подсунули. Я все сказал.
Прощайте.
     И  уже  обернувшись  к  своим  попутчикам,   сказал  неизвестно  отчего
по-польски:
     - Прошу панов до самоходу.
     - Э, нет,  подожди, братан,  - перебил его Косой. - Я ведь тоже слов на
ветер не бросаю. А тем  более бог на  свете  есть, который не фраер и правду
видит. Он что сказал  на кресте? Не пройдет и часа, как ты  будешь со мною в
царствии небесном.  Так  я примерно это и  пообещал  орелику.  - Вор пальцем
указал на помертвевшего охранника. - Только ему похуже будет...
     Власьев  пожал плечами и отвернулся, давая  понять, что  вмешиваться  в
чужие разборки  не станет. Шестаков  же испытал даже некоторый интерес - что
сейчас  произойдет   и  как.   Он  всегда  ненавидел  подонков,   получающих
удовольствие от чужих страданий, с детства, и в данном случае  вспомнил тоже
библейскую формулу: "Какою  мерою меряете, такою и  обмерится вам!" Вид вора
был  не  столько  страшен,  как  угрожающе  деловит,  и  охранник  привычно,
генетически привычно для уроженца среднерусских мест, упал на колени.
     - Дяденька, прости, дяденька, не по злобе  я, от глупости так,  прости,
не буду больше...
     Парню,  как стало видно в лучах развернувшегося во  все небо малинового
морозного рассвета, и было  всего-то лет двадцать пять. Пришел по призыву  в
конвойные войска в  разгар голодных лет и остался сверхсрочно  на сытой и не
утомительной, по сравнению с колхозным бессмысленным трудом, службе. Но лицо
у  него было тяжелое,  щекастое, отнюдь не  отмеченное печатью интеллекта, и
надежды на чудесное преображение после пережитого страха тоже не обещало.
     Косой улыбнулся щербатым ртом.
     -  Да упаси бог. Убивать тебя,  грех брать на душу? Я сказал, что моего
трояка тебе на похороны не хватит? Так и не потребуется. Жить будешь, милок,
долго  будешь, ишь  какой гладкий, и мамка твоя  с тобой наплачется. Как моя
из-за вас, сук красных, плакала... Только ты это, полушубочек-то  сними, нам
еще долго  до  родного дома  добираться, не то,  что тебе,  и валенки  тоже.
Казенного ватника и штанов тебе вполне хватит.
     Лицо  у  вора  было удивительно  спокойное,  сочувствующее даже. Сложив
рядом все снятые  охранником  дрожащими  руками  вещи, он резко  толкнул его
кулаком в грудь. Парень сделал шаг назад.
     - А теперь держи.
     Вор взмахнул  винтовкой,  которую все время  держал  в руке,  а  сейчас
перехватил за край цевья, и,  словно хоккейной клюшкой,  подсек вохровца под
колени. Тот с воплем  рухнул на дорогу.  Колян подошел к нему и, все так  же
зловеще  улыбаясь,  коротко и страшно ударил его  прямо  в  правый  локтевой
сустав.  Шестакову  показалось,  что он даже  сквозь  толстый  ватный  рукав
телогрейки услышал хруст костей.
     Охранник заорал совсем уже отчаянно.
     -  Нормально?  Нравится? - и второй удар окованным металлом затыльником
приклада, теперь по левому локтю.
     Стрелок,  похоже, потерял сознание от  дикой  боли. Шестаков  дернулся,
испытав желание прекратить расправу, но теперь Власьев удержал его:
     - Стоп. Не наше дело.
     При этом они оба  не  спускали стволов "наганов" с остальных конвоиров,
ошеломленно  и  подавленно  взиравших   на  происходящее.  Вдруг  кто-нибудь
все-таки вздумает  проявить профессионально-классовую солидарность.  Таковых
не  нашлось. А Косой  по-прежнему  спокойно,  деловито  перебил  охраннику и
коленные суставы, размахиваясь  винтовкой, будто цепом на току, и попадая  в
нужное место удивительно точно. Опустил винтовку и вытер пот со лба.
     - Вот и все. Теперь пускай живет, падла, как сможет....
     Что  особенно  странно  -  Шестаков одновременно и  подавлял тошноту от
картины  жестокой,  средневековой  расправы,  и  воспринимал  ее  же  вполне
адекватно,  словно  бы  как справедливое  возмездие. Самое  же  интересное -
переживала  его наркомовская составляющая, а иная - почти что  развлекалась.
Отошли  втроем  к  обочине,  после  того   как   пристегнули  наручниками  к
придорожным  деревьям  всех охранников, кроме  подвергнутого  суровой, но  и
справедливой экзекуции. Закурили.
     - В  СЛОНе[20], на Соловках,  еще и  не такое делали, -  словно бы
оправдываясь,  сказал  Косой. - Стукачей в тумбочку засовывали и  с Секирной
горы по лестнице в свободный полет пускали.  Полтыщи ступенек, между прочим.
Или, еще забавнее, связать - и на бревнотаску кинуть. Пока до места доедет -
накричится вволю. А уж там или в шестеренки попадет, или в затон, где баланы
в три слоя плавают...
     Затоптал в четыре затяжки высмоленный бычок, повернулся к Власьеву:
     -  Давай командуй, Леонид. - Видно было, что он едва не подпрыгивает от
внутреннего возбуждения. - Что дальше требуется, какие планы?
     Шестакова  он  как  бы  и  не  замечал,   считая  просто  пантелеевским
ассистентом.
     - А  никаких.  Сорваться бы  отсюда, пока живы.  Времени  у нас  совсем
нету... Те мужики, что с нами едут - кто?
     -  Да так. Серьезных деловых нет.  Два паренька вот -  мои. Взялись  со
мной в  стырщики податься, да сгорели сразу. А теперь под 58-ю хряют.  Брусы
шпановые...
     -  Сейчас  спросим, - вмешался  в  разговор Шестаков. - Эй, подходи  по
одному...
     Первый, человек  лет сорока на вид, оказался инженером  гальванического
цеха, арестованным за вредительство. Грозило ему по максимуму  десять лет, в
Кольугине он имел собственный дом и жену с двумя детьми,  за  которых  очень
переживал, поэтому честно  заявил, что предпочитает остаться здесь, глядишь,
и зачтется ему правильное поведение, и обвинение снимут...
     - Не смею  спорить, - вежливо  наклонил голову Шестаков. - Может, и так
получиться. Но, как сказано в книге пророка  Исайи, если не  ошибаюсь, лучше
быть живой собакой, нежели мертвым львом. Сейчас я вам еще  могу  предложить
некоторые шансы, а через пару часов, вновь  оказавшись в камере, их у вас не
будет. И,  биясь  головой  о шконку  [20] вы,  наверное,  пожалеете  об
утраченном миге свободы.
     Потом поймал  неприятно-тусклый  взгляд собеседника  и  испытал  острое
раздражение.
     -  Впрочем, к чему рабам ее плоды? Может, и так выйти, что мы через час
падем в перестрелке, а вы еще пару недель или пару десятков лет проживете...
     - Хватит болтать, Гриша, - одернул его Власьев. - Нехрен проповедовать.
Время поджимает.
     Шестаков  сам ощутил бессмысленность своих  филиппик и  без  дальнейших
слов кивнул, отходя в сторону. С остальными тоже разобрались быстро. Один из
товарищей по несчастью был арестован  как ранее уже отсидевший "саботажник",
зарезавший во время коллективизации собственного бычка и  двух свиней, отбыл
пять лет и  все понимал правильно. Надеялся получить не более чем ссылку,  с
беглецами  ему  было  никак  не по  пути. Третий, парнишка  лет  семнадцати,
арестован  был вообще  за букву  "У".  Приписал ее для  смеха в стенгазете к
популярному  лозунгу:  "Жить  стало  лучше,  жить  стало  веселее!  Сталин".
Получилось - "Сталину". Сейчас хлюпал носом и тоже  надеялся,  что в  городе
разберутся, пожурят и отпустят.
     -  Эхе-хе,  -  вздохнул Шестаков  и сказал неожиданно: -  Смотри сам, -
парень. Году в пятьдесят третьем вспомнишь этот момент, если доживешь.
     Почему он это сказал, почему вдруг назвал именно пятьдесят третий, а не
какой-нибудь более близкий год, он ответить даже сам себе не смог бы. А двое
молодых, после  всего происшедшего  отчаянно настроенных  воров  примкнули к
обществу.
     -  Ладно,  решили.  И  "патриотов"  подцепим  к  охране,  пусть  крепят
нерушимую дружбу блока коммунистов и  беспартийных, - с усмешкой сплюнул под
ноги Власьев, - а мы - поехали.
     Шестаков  удивился, насколько старший  лейтенант  удачно вписывается  в
неожиданно придуманный образ. Откуда он вообще  набрался уголовных манер? Но
не стал  вникать в  не нужные  сейчас тонкости.  Будет еще  время обменяться
мнениями. Крутанул ручкой не  успевший остыть мотор, развернул в три  приема
полуторку на узкой лесной дороге.
     - Ну, по машинам.
     - Как это - по машинам? - вскинулся вдруг один из  молодых воров. - Вы,
дяденька, отоварились, а  мне? Вертухаи  тут в тулупах и в валенках париться
будут,  а я замерзай? И тоже  потащил  белый, хотя и грязноватый романовский
полушубок с начальника караула.
     - Эй, подожди, - слабо  возразил тот,  - ну будь человеком. Мороз-то...
Когда нас еще найдут?
     - А мне по... Вы обо мне думали, когда трое суток в холодной камере без
одеяла и матраса держали? А в  эту жестянку запихали в опорках на босу ногу?
Снимай, падла, и валенки снимай. Скажи спасибо  - портянки  не  забираю.  На
вон, подарок, - и  сбросил перед начкаром свои действительно  хилые опорки и
ватную  стеганку. -  Замерзнешь  - с кобелей своих можешь  поснимать,  -  он
указал на рядовых конвоиров.
     -  Не, куда там,  мне тоже холодно, - и второй сявка потянулся за своей
долей добычи.
     - Хрен с вами,  прибарахляйтесь, только этого мужика не трожьте, я  ему
обещал...
     Шестаков  отвернулся.  Сцена мародерства  тоже выглядела  неприятно, но
впрямую его не касалась. Это были разборки  внутри своеобразного  мира,  где
роли якобы жестко распределены,  но  вот же,  могут иногда и  переходить  от
одних  актеров  к другим. И еще  он откуда-то знал, что теперь эти конвоиры,
когда их найдут, отправятся на их место.
     "Тут  правило  простое:  головы  зека  недосчитаешься,  своей   головой
пополнишь".  Неизвестно, как пришла  на ум эта фраза, но он  ее точно раньше
уже слышал. Или читал.  Он ждал, что с ним  в кабину сядет  Власьев,  однако
ошибся.
     - Давай  ты  сюда, -  показал  тот Косому на дверцу.  - А я с парнями в
кузов. Если что - постреляем...
     У  них  действительно  на всю  компанию  было  теперь  две  винтовки  с
полсотней патронов на каждую, четыре отобранных  у вохровцев "нагана",  плюс
власьевский, который вез  в полевой сумке начкар вместе с  сопроводиловкой в
качестве вещественного доказательства, и  еще "наган" и "Вальтер" Шестакова.
Стоя у машины, нарком сказал Власьеву:
     -  Смотри,  Александрыч. В  запасе у  нас час-два, вряд ли  больше.  До
первой машины или саней, которые здесь проедут.
     -  Непременно. Только когда еще машина здесь  появится  и сколько им до
города добираться? А ты куда ехать собрался?
     - Как куда? Выбора нет. Обратно до Кольчугина, а там на Александров...
     - Прости, Гриша, но что-то  ослабел ты разумом. Утром, в  самый  разгар
людского движения, вздумал через город ехать, где каждая  собака, не  считая
милицию,  эту  машину навскидку  знает?  Тебе  не  наркомом,  а золотарем бы
работать.  Иди лучше ты в кузов. Я попробую другим  путем выбраться. Увидел,
что Шестаков насупился, подсластил пилюлю:
     -  Нет,  я,  правда, сейчас кое-что интереснее  придумал. Да  и с вором
поговорить надо. Не обижайся, сиди у окошка, смотри, чтоб погони не было, но
без крайней необходимости не стреляй.
     Шестаков вдруг почувствовал, как и  на флотской  службе, что Власьев  в
критических  моментах умеет  быть спокойнее  и как  бы мудрее  его. В кабине
полуторки, которую Власьев вел неторопливо, но умело, пошел другой разговор.
     - Признаю, кореш,  что ты с дружком - фасонные ребята. Таких побегов на
рывок и я не  упомню. Наверно, правду говорили про Пантелеева, что  он  и из
Крестов  умел уходить,  и с  Гороховой. А все ж не верится, чтобы пятнадцать
лет об тебе в законе ни слуху ни духу. Не бывает так, понял...
     И  вдруг  вновь  перешел на сплошь блатную музыку и  так  зачастил, что
Власьев  успевал  выхватывать  лишь   отдельные   знакомые  слова.   Ответил
несколькими  тщательно   сконструированными  фразами,  тоже   по  фене,   но
исключительно царского  времени и  первых нэповских лет.  Тут же перешел  на
нормальный русский язык.
     -  Зря  стараешься, кент.  Я настоящим  блатным и тогда  не был. Может,
слышал,  после  революции в налетчики  кто придется  шел: гимназисты, бывшие
попы, офицеры... "Музыку" учить незачем было и  некогда. Более  того, у нас,
тогдашних  уркаганов,  природных,  старорежимных  воров  совсем  даже  и  не
почитали,  ну,  разве медвежатников со стажем.  А так -  портяночники,  одно
слово. При  царе налетчиков  вовсе ведь, почитай, не было.  Помолчал,  будто
раздумывая. - Ладно, скажу  - последние  годы я совсем не в Совдепии прожил.
Что я тебе, дурак,  из-под третьего расстрела  сбежав,  здесь  оставаться? В
Финляндию ушел. Совсем недавно вернулся.
     - Зачем? - жадно спросил вор.
     - А так. Тоска по Родине заела, - откровенно заухмылялся Власьев. Давая
понять,  что  об истинных  причинах своего  от®езда из Финляндии и  о  целях
возвращения на  Родину он говорить не  намерен. - Да вот, видишь,  нюх чуток
потерял. Попался по дурочке. Но тут же взял и ушел. Подтвердил квалификацию?
     Колян, похоже,  впал в сомнение.  Не  подстава ли,  мол, и не фигарь ли
(сиречь  -  стукач)   этот,  назвавший  себя  громким  именем   легендарного
налетчика?
     - А человечек твой, с пушкой, откуда в "воронке" взялся?
     -  Да легавые и посадили. Специально для тебя. А сказать по-хорошему  -
одолел  ты  своими вопросами.  Ноги-руки я тебе  ломать  не стану, хоть и  в
полном праве за твою трепотню язык вырвать. Знаешь, как оно бывает? Хочешь -
прямо сейчас прыгай  и сваливай, приторможу из доброты душевной, хочешь - по
делу говори...
     И Власьев  демонстративно  переключил рычаг  на нейтраль, машина начала
останавливаться.
     -  Даже могу  на  прощание к  одному  "нагану" второй подкинуть.  На...
Власьев выдернул револьвер из-за отворота полушубка, но протянул его вору не
рукояткой,  а  стволом  вперед, и для слабонервного  человека  это могло  бы
выглядеть двусмысленно.
     - Ладно,  Пантелей,  -  сказал вор,  отстраняя  от себя  ствол. - Верю.
Прости за пустой базар. Но уж больно все хапово вышло.


        ГЛАВА 27

     Полученное  письмо  меняло очень и  очень многое.  Сильвия  пока еще не
представляла  до конца, к  каким последствиям не  только для нее  лично, для
всей Галактической кампании может  привести его появление. Нет, конечно,  не
появление двух  бумажных листков как таковых, а события, приведшие  к  тому,
что они  появились на свет.  Поразмыслив как  следует,  взвесив  изощренным,
привычным  к  интригам умом  все "за" и "против", она  решила просить личной
беседы  с  Верховным координатором проекта "Земля", которую знала под именем
Дайяна. До этого они  беседовали с  глазу на глаз  всего  два  раза -  перед
выпуском из  спецшколы  и  накануне Мировой войны.  Сильвии было неизвестно,
является  ли эта,  на  вид сорокалетняя дама,  подлинной аггрианкой  и  лишь
принимает человеческий облик по  мере необходимости, или они с  ней равны по
происхождению и отличаются лишь ступенькой иерархической лестницы.
     - Что  у  вас  еще?  - не  слишком любезно осведомилась  Дайяна,  когда
Сильвия вновь вышла на связь.
     Как будто они расстались полчаса, а не двадцать пять лет назад. "Ну да,
она   имеет   в  виду  мой  последний  запрос,   очевидно,  расцененный  как
неуместный", - подумала Сильвия, но отступать было некуда. Стараясь говорить
как можно  взвешенной  и  убедительней, она  доложила, что  факт,  по поводу
которого она обращалась с  запросом, получил неожиданное продолжение. Весьма
кратко  передала  содержание   письма  и   добавила,   что  имеет  основания
предполагать возникновение угрозы самой структуре мироздания в доверенном ее
попечению  секторе.  Поскольку  действиями  -  она  хотела  сказать  -  моей
предшественницы, но вовремя поняла, что прозвучит это глупо, и  ограничилась
обтекаемым: неких непонятных  сил  нарушен закон причинности. А это  уже вне
рамок ее компетенции. И она просит распоряжений и инструкций.
     Красивое, несколько восточного типа лицо  Дайяны -  с равным основанием
ее  можно было  принять за  южную  итальянку, египтянку или  даже еврейку  -
изобразило   мгновенное   недоумение.   И  тут  же  вновь  приняло  прежнее,
холодно-надменное выражение. Очевидно,  она  была  уверена,  что именно  так
следует держать себя при разговоре с  нижестоящими сотрудниками. Привыкшей к
внешнему  демократизму  британского  истеблишмента  Сильвии  это  показалось
моветоном.  Впрочем,  неизвестно,  какие   нравы  царят  в  высших  эшелонах
аггрианской  власти.  В  них  она  была  не  вхожа,  по  определению.  Экран
внепространственной  связи на  долю  секунды  подернулся рябью,  изображение
Дайяны деформировалось, исчезло,  тут  же  появилось  снова.  Возможно, след
гравитационного возмущения на одном из полусотни парсек, разделяющих Землю и
Таорэру.
     Но  с  тем же успехом Дайяна  могла  взять  тайм-аут для размышлений  и
консультаций,  существующая  на  базе  зона  нулевого  времени  такое вполне
позволяла. Второе предположение было  правдоподобнее,  поскольку и выражение
лица,  и  интонации  голоса  аггрианки неуловимо  изменились. И  то, что она
сказала, не выглядело мгновенной импровизацией.
     - Сказанное вами действительно слишком  важно,  чтобы обсуждать это  по
дальней связи. Вам следует явиться на Таорэру.
     Такого  Сильвия  не  ожидала. Еще ни  разу она  не покидала Землю  и не
слишком  представляла, как  это  делается. Поэтому  она  кивнула машинально,
ожидая продолжения.
     - Вы