олько, сколько я. Если  не больше. Словно
у вас так не бывает.
     -  У нас - не бывает,  -  с  нажимом ответил  капитан. -  У  нас быстро
признаются.
     -  Когда есть кому  и  в чем -  у нас  тоже быстро  получается. А  пока
найдешь - забегаешься.
     - Не  получается  разговора,  -  с  сожалением  сказал  следователь.  -
Попробуем по-другому. Отвечайте -  какое  задание вам дал разоблаченный враг
народа  Шадрин?  Затянуть   следствие,  дать  возможность  другому  врагу  -
Шестакову скрыться, замести следы?
     - Да послушайте, капитан, о чем  вы говорите? Соображать же надо! Кто я
и кто Шадрин?! На  кой ему меня вообще  приглашать  надо было,  чтобы  следы
заметать?  У ваших это куда  лучше  получается. А я  сыщик, понимаешь? Ловлю
нормальных бандитов и убийц, такая у меня квалификация.
     Он не  успел  закончить  свою возмущенную  тираду.  Следователь  извлек
откуда-то  из-под  стола  гибкую  резиновую  дубинку  и  наотмашь  перетянул
Буданцева по плечу с захлестом на спину.
     - Нет,  ты мне, сволочь, все скажешь! Где нарком скрывается,  зачем  вы
его прячете, с кем и куда  позавчера на  заграничной машине ездил.  - Каждую
фразу следователь сопровождал ударом по спине, по ребрам. Лицо и голову пока
не трогал. - Думаешь, мы не знаем,  что  у  вас заговор против наркома Ежова
составлен? Кто у вас главный? Кто тебя завербовал,  когда,  как? Был краткий
миг, когда Буданцев чуть было не бросился на следователя, не выхватил у него
дубинку,  но  кое-как  сдержался. Дернись  только, ворвутся ждущие за дверью
дюжие выводные,  повалят на пол, начнут  месить пудовыми  яловыми  сапогами.
Умаявшись или решив, что для начала хватит, капитан бросил дубинку на стол.
     - В камеру. Иди, еще подумай. Сдашь своих главарей и Шестакова - обещаю
снисхождение. Нет - сто раз пожалеешь, что родился.


        ГЛАВА 23

     На   площади  перед   станционной  платформой  обнаружилось   несколько
промышляющих извозом крестьяне санями-розвальнями и даже один возок на круто
изогнутых кованых  полозьях, с нарисованными  на задней  стенке  аляповатыми
цветами, отдаленно похожими на розы. Наверное, на  нем ездил  - какой-нибудь
бывший  кулак, обслуживавший  по  случаю  сельские свадьбы.  И  лошадь  была
запряжена хорошая, имевшая отношение к орловским рысакам.
     -  Вот  это нам  подойдет, - сказал  Шестаков, вновь  ощутивший  прилив
энтузиазма и активности.  Чем острее складывалась  ситуация, тем  бодрее  он
себя чувствовал. - Слышь,  земляк, - подошел он к вознице, - небось довезешь
до Мытищ?
     -  Эвон?  -  удивился  дымивший  махорочной скруткой мужик  лет сорока,
русобородый, как раньше  говорилось  -  "справный", одетый в  некогда  белый
нагольный  тулуп. - Я тут, по ближним  деревням, или  до Москвы, если что, а
Мытищи,  почитай, верст  двадцать да лесом? К вечеру и не обернешься. Чего ж
на поезде не поехали? Оно бы быстро вышло.
     -  Ты  чего,  браток,  на  заработки  вышел  или от  колхоза повинность
исполняешь? - прищурившись, опросил  Власьев.  - Надо нам  ехать, и оплатить
есть чем, а не хочешь - другого найдем. Так повезешь?
     Видно  было,  что  заработать  мужик  хочет,  но  терзает его  извечное
российскою противоречие между рациональностью и духом. Деньги - оно неплохо,
трешку, а  то и пятерку слупить  со  странных пассажиров вполне  можно, но и
тащиться на холодном облучке два часа туда да столько  жен оттуда, наверняка
порожняком, как бы и скучно. Куда проще зашибить полтинник коротким концом и
снова  развлекаться  спокойной  беседой  с  коллегами, пропустив "с  почина"
чарку-другую.
     - Эх,  а  можно  и  поехать...-  изображая  отчаянность, хлопнул возчик
шапкой по колену. - А сколь положите? Не успел еще Власьев, знающий характер
и  обычаи  таких  мужиков  и  систему  здешних  цен  тоже,  начать  достойно
торговаться, как Шестаков, в роли наркоза  о ценах никакого представления не
имеющий, но вообразивший, что сейчас стоит шикануть, протянул мужику красную
тридцатку.  Власьев  и  возчик  ахнули  одновременно.  По  разным,  впрочем,
причинам.  - Ну, ин ладно,  товарищи-граждане. Чего уж.  Если вам  и вправду
надо - с  ветерком довезу. Только бы это - для сугреву чего взять. Там от, в
чайной,  казенка  имеется.  По  такому  морозу,  да  через лес, без  сугреву
неинтересно ехать...
     Власьев  толкнул наркома локтем. Молчи, мол, хватит уже,  пока еще чего
лишнего не сболтнул,
     -  Так и  беги,  раз хочется, И на выпивку хватит, и на  закуску, еще и
сдачу принесешь.  Думал, всю тридцатку  тебе?  Держи карман... Червонца выше
головы хватит. Я бы и пятерки не дал, да приятель мой свататься  едет, вот и
не в себе немного...
     Разочарованный,  но совсем  немного - десять рублей тоже были непомерно
солидной платой - мужик отправился в чайную. Дождавшись, пока он скроется за
ободранной  голубок  дверью,  Власьев,  не  меняя  выражения  лица, прошипел
наркому:
     -  Вы, Григорий Петрович, думайте все  же время ж времени. Здесь такими
деньгами  разбрасываться  - все равно  что  по улице  Горького  в воскресный
полдень нагишом бегать. Разговоров на неделю  хватит. Хорошо, я его  малость
разочаровал, он сейчас водки купит и, в расстройстве об упущенной выгоде, ни
с кем  впечатлениями делиться не будет.  Да  и  то  бы...  Нашелся доброхот,
сейчас бы участковому стукнул,  поехали,  знать, подозрительные да  богатые,
деньгу без счета швыряющие, лесом в Мытищи, когда поездом туда полчаса езды.
Там бы нас и повязали.
     Санки довольно споро скользили по накатанной просеке, окруженной густым
еловым лесом,  из-за  быстро  бегущих по  небу  кучевых облаков  то  и  дело
посверкивало яркое послеполуденное  солнце,  и  вновь  казалось наркому, что
находится  он непонятно  где  то  ли в проклятом,  но  все равно незабвенном
прошлом, то ли в  каком-то совершенно искусственном, выдуманном  мире. Левой
рукой он перебирал в кармане, как мусульманин четки, россыпью брошенные туда
револьверных  патроны.  Десятка  два.  Скользящие  в пальцах длинные  теплые
цилиндрики  успокаивали.  "Гипноглиф" -  опять всплыло  в  памяти незнакомое
слово, и тут же нашлось ему об®яснение.  Так вроде бы называется нечто вроде
осязательного наркотика. А если попросту, развлекало его ощущение, что целую
горсть  смертей  он  держит   в   кармане.  Каждый   патрончик  -  тщательно
изготовленная  консервированная смерть. Не страшная  старуха в  саване  и  с
косой, а тем не менее...
     Но все же с гораздо более эффективной и технологической смертью он имел
дело в  молодости.  Торпеда образца  1912  года,  к примеру. Та несла в себе
сразу  сотню  или  две гарантированных  смертей в  металлической  обтекаемой
оболочке,  снабженной  притом  парогазовым  мотором.  Когда  они  засветили,
помнится, под  Норчепингом в  борт немецкого  крейсера "Герман"...  Ямщик на
облучке, спрятав в загашник деньги, суммой превосходящие чуть ли не месячный
возможный заработок  от  местного извоза,  согревшись  вдобавок  дармовой же
водкой,  пел громко и нескладно какую-то местную  песню,  а в  глубине  души
надеялся, что  не  стукнут  его  гирькой  по  затылку  странные пассажиры  и
позволят вернуться домой живым и с прибылью.
     - Может, вы скажете, наконец, куда мы все-таки едем? - спросил Власьев.
Шестаков  отдал должное терпению старого  товарища. Отправился с  ним в явно
опасную   и  в   любом   случае   противозаконную  экспедицию,  так   и   не
поинтересовавшись ее замыслом и конечной целью.
     -  Есть  по Ярославской Дороге  такой  городок Кольчугино - А в  нем  -
место,  где  без лишнего  труда  возможно  добыть  нужные  нам,  предметы  в
неограниченном количестве...
     Они  говорили,  едва  шевеля губами,  чтобы  не  услышал  возчик,  хотя
предосторожность была почти издишней: опущенные уши шапки, поднятый воротник
и громкая песнь мужика исключали риск утечки информации.
     - Отчего именно Кольчугино?
     -  Да просто другого места я  не знаю. Подходящего.  Там два  оборонных
завода всесоюзного значения,  куда постоянно приезжают толкачи-снабженцы  со
всех   концов  страны.   По  сорок-пятьдесят  человек  живет   в   гостинице
одновременно.   Бывал   там,   приходилось,  отчего   и   выбрал.  Паспорта,
командировочные удостоверения все сдается в  гостинице администратору. Легко
взять... он вдруг осекся. - Ну не так чтобы совсем легко, но возможно...
     - Умно... - Власьев  посмотрел на наркома  с уважением. - Но  - позволю
себе вопрос. Почему сразу не сказали?
     - А вы не спросили...
     -  У меня свой резон. Сейчас вы  банк держите, я же,  прошу прощения за
цинизм, продолжаю наблюдать, стоит ли на вас полагаться и дело с вами иметь.
Еще раз  простите - до сих пор думаю, тот ли вы человек, чтобы очертя голову
за вами в бой кинуться, или...
     - А я не сказал...  Да потому, что  до последнего в себе не был уверен.
Вдруг   испугаюсь,  просто  раздумаю.  Переступить-то  я   переступил,   как
Раскольников выражался, но все время думал, не остановиться ли?  На что руку
поднимаю?... Вся ведь жизнь "этому" отдана.,
     - Честно ответили. Ценю. Значит - идем  до конца. А про дальнейшее пока
говорить не станем, от греха.
     Власьев,  явно собравшись еще что-то  сказать, вдруг замолчал  и  начал
закуривать.  Так и  ехали молча не меньше получаса, каждый  думая  о  своем.
Шестакову по-прежнему не совсем понятны были  резоны Власьева. Неужто просто
оттого, что случайно подвернулся ему  на пути старый товарищ, поднявший руку
не просто на нескольких  мелких  чинов  НКВД,  на  всю СИСТЕМУ,  решился  он
сломать  остаток своей,  довольно  спокойной  и  благополучной  по  нынешним
временам жизни? Такого вот только толчка ему не хватало, чтобы включиться  в
борьбу со  всем  коммунистическим  государством? Или  же?.. Шестаков,  опять
будто  не  своим  собственным  умом,  а  как  бы заемным, начал просчитывать
варианты.
     А  откуда   старлейту  знать,  что  на  самом  деле  у  Шестакова  есть
возможность, в случае прорыва на  Запад,  завладеть хорошими, даже огромными
деньгами?  Он  и сам-то  сообразил  буквально  вот только  что...  А почему,
кстати,  вообще  пришло  ему  это  в  голову?  Несколько  лет  бесконтрольно
распоряжался секретными суммами  и помыслить не  мог, что можно использовать
доллары, фунты и франки в собственных интересах. И вдруг... Нет, что, если и
вправду  Власьев  знал? Через свои  эмигрантские круги  и связи. Нельзя ведь
исключить,  что  имеются  они  у него.  Эмигранты,  троцкисты - там,  "пятая
колонна",  тоже  троцкисты-бухаринцы-зиновьевцы  -  здесь,  сотрудники  ныне
разоблаченного и преданного  суду Ягоды, которые не  могли не  быть  в курсе
секретных   операций  с  испанским  золотым  запасом  и  нашими   встречными
поставками... А  если  не от  троцкистов,  а  от родного  НКВД он это  знал?
Просчитали аналитики, что, в случае чего, бежать наркому будет некуда, кроме
как  к старому  сообщнику.  Шестаков  подумал, что так можно  зайти  слишком
далеко. Ни одна  душа  в мире не  смогла  бы просчитать такую  комбинацию  -
попытка ареста, его неожиданное  сопротивление, причем удачное, с  убийством
чекистов, побег, тоже удачный,  и именно к Власьеву, ночной разговор,  мысль
об этих деньгах (невысказанная до сих пор, кстати)....
     Стоп,  просчитать,   конечно,   нельзя,   а   тщательно   спланировать,
срежиссировать? Нет, все это невозможно просто потому, что никто, и сам он в
первую  очередь,  не  мог  представить, будто  в  состоянии  нарком Шестаков
уничтожить  целую опергруппу  НКВД, да еще столь профессиональной изощренно.
Но  тем не менее...  Отчего же  вообще посещают его подобные  мысли? Однако,
пусть это и похоже на шизофрению, но за  Влас®евым нужно понаблюдать. Отнюдь
не вскрывать  ему все сразу. Поэтапно, не торопясь, и по  возможности  ставя
его  в  такое  положение,  чтобы  егерю приходилось делать  самую опасную  и
"грязную" работу. Как  там говорил  кто-то  из народников,  Нечаев,  что ли:
"Любое дело будет надежно, когда под ним струится кровь"? Если вдруг (во что
не  то чтобы  не хочется, просто невозможно  поверить) он все же провокатор,
пусть  покажет,  до какого  края  способен дойти. А если вдруг  остановится,
станет искать поводы и оправдания - тогда и посмотрим...
     В дали  наконец  завиднелся дым из печных труб над Мытищами, ничем иным
это огромное скопление полудеревенских-полугородских бревенчатых домов  быть
не могло.
     - Приехали вроде, - привстал, потягиваясь, разминая затекшую от долгого
сидения в санках  спину Власьев.  -  Я все думал  - большую  вы таки  ошибку
сделали, Григорий Петрович. Не знаю, сумел  ли  я  ее компенсировать должным
образом.  Если бы вы торговались с  нашим возницей и в  итоге  заплатили ему
разумную сумму,  ну, чуть больше общепринятой, он бы уехал довольный и забыл
о  нас через  полчаса. А  теперь ваша тридцатка,  пусть  и неполученная, все
равно запомнилась, и будет он болтать на каждом шагу, особенно по пьянке, об
очень  странных  пассажирах.  О  чем  еще  на  стоянке с  другими  такими же
разговаривать, которые гривенник в день выручают? Сейчас ведь не тринадцатый
год, когда подгулявшие купчики или лихие мичмана швыряли деньги без смысла и
расчета. В самом лучшем случае нас посчитают удачливыми ворами...
     - И к чему вы сейчас снова об этом говорите?
     - Так,  рассуждая.  Не  проще  ли...  избавиться от  такого  свидетеля?
Сугробы тут глубокие.
     Удивительно совпали мысли Шестакова с предложением егеря.
     - Ну, в общем-то вам виднее, -  раздумчиво сказал нарком. - Лес рубят -
щепки  летят,  такова  сейчас  линия  партия.  Вам  "наган" дать  или  ножом
управитесь?
     Похоже,  Власьев  ждал  иного  ответа.  Думал,   что  Шестаков  ничтоже
сумняшеся  мгновенно исполнит  его  пожелание? Привык,  мол,  уже. Где  пять
человек, там и шестой без проблем пойдет...
     -  Да бог  его  знает. Может, и не стоит  лишний  грех  на  душу брать?
Посмотреть сначала, что он делать станет? Сразу в обратный путь тронется или
кинется властям докладывать...
     - Если кинется, остановить успеем? - полюбопытствовал Шестаков.
     - М-да, интересно вы вопрос ставите...
     - Отнюдь,  просто - в практическом плане. Мы  же только-только начинаем
свой путь. А от начала многое зависит...
     - Тоже верно. Тогда, пожалуй, так поступим...
     Власьев тронул  возницу  за плечо.  Тот,  вроде  как задремавший, чисто
автоматически подергивавший вожжи и чмокавший губами, вскинул голову.
     - Чего изволите?
     - Приехали мы, - егерь указал рукой на второй от тракта дом в переулке,
полутораэтажный, окруженный глухим зеленым забором. - Благодарствуем, быстро
довез. Давай на прощанье по чарочке,  и ворочай обратно, а то до темна домой
не управишься...
     При виде почти полной бутылки мужик, явно испытывающий сухость во рту и
обычное после дневной выпивки состояние вялой расслабленности  приободрился.
- Дак чего же, я с удовольствием. А разве мы не до вокзала подряжались?
     - Какого вокзала, окстись. Здешние мы, артельные, кроликов водим, шапки
шьем. Расторговались в Москве, домой приехали. Забыл, что ли?
     При этом Власьев, сделав вид, что хорошо отхлебнул  из  бутылки,  обтер
горлышко рукой и протянул остальное мужику.
     - Ага, ну  да, как же... -  тот, похоже,  не вспомнил о недавних словах
Власьева  о  предстоящем   сватовстве,  скинул  рукавицу,  принял  угощение,
приложился.
     - Ну, бывай. Заезжай, если что...  - Власьев как-то очень естественно и
небрежно  ухватил  лошадь за оголовье,  приговаривая  что-то,  развернул  на
широкой дороге. - Смотри только, недопивай все сразу, ехать еще... и шлепнул
лошадь по заиндевелому крупу.
     - Артист вы, однако, -  отметил Шестаков, когда они уже споро  шагали в
сторону станции. - Если не свалится с облучка и  до дому доберется, пожалуй,
и вправду ничего не вспомнит, кроме как  кустарей  домой подвозил. Литр  без
закуски - тяжело, пусть и на свежем воздухе.
     Власьев, не ответив, пожал плечами.
     ...До  цели они  доехали без  приключений  и с  комфортом - в  почтовом
вагоне скорого Москва-Владивосток.  И сели в него легко и просто, по прежней
схеме, удостоверение под нос почтарю, принимавшему с тележки какие-то тюки и
ящики.  Дождались, пока  тот  распишется в  ведомости,  поинтересовались, не
везет  ли  кого постороннего,  прошлись  по отсекам, заглядывая за стеллажи,
выгородки  и  в  прочие  укромные места обширного, под завязку  загруженного
вагона, пошевелили разложенные в соответствии с маршрутом мешки с письмами и
пачки  свежих центральных газет.  Старший  вагона,  средних  лет  мужчина  в
форменной  тужурке  и  с  "наганом"  на  поясе, и  его  напарник,  спавший в
маленьком двухместном  купе,  отнеслись  к  появлению  "чекистов"  спокойно,
привыкли,  наверное, регулярно контактируя с  их  коллегами, сообщили, что в
Москве на Ярославском их уже проверили.
     - Ничего,  лишний  раз не  помешает. У тех  своя  работа, у  нас  своя.
Следующая остановка где?
     - В Александрове.
     - Ну, до Александрова с вами и прокатимся. Веселее будет.
     - Не положено на  перегонах посторонним в почтовом вагоне находиться, -
как  бы  с  сомнением сказал  старший. И  выглянул  в открытую дверь, словно
надеясь   увидеть  на   перроне  кого-то,  кто   мог  бы   либо  подтвердить
непреложность инструкции, либо ее же и отменить.
     Шестаков, вновь испытывая легкое возбуждение и нервный под®ем, ответил,
не вдумываясь:
     -  Это  где   же   ты  посторонних   увидел,   браток?  Говори,  да  не
заговаривайся.  Чей-то я  не слышал, чтобы  наш товарищ Ежов вашему  наркому
подчинялся.  Или пока я  из Москвы  отлучился,  новый  приказ вышел? -Выждал
короткую  паузу, словно действительно надеялся получить положительный ответ,
после чего сам захлопнул дверь, снял шапку и поискал глазами, куда бы сесть.
     - Лучше б чайку сгоношил, а то замерзли мы, с утра мотаемся. Перекусить
есть, а горяченького хочется...
     Так и  поехали. За  три часа пути  словно сдружились даже. Попили  чаю,
покурили, Власьев вытащил из пачки сегодняшнюю "Правду".
     - Ну-ка, что новенького пишут?
     Писали то  же  самое,  что и  всегда. Шестаков хоть и  не думал, что  в
главной партийной газете напишут про его побеги прочее,  а все  же напрягся,
пока старлейт вслух зачитывал заголовки и самые интересные места из статей и
заметок. Причем интересным, на  его  взгляд, было  только  то,  что касалось
готовящегося  в  Москве  процесса   правотроцкистского  блока,  по  которому
проходили  и  Бухарин,  и Рыков, и  даже предыдущий  всесильный  Генеральный
комиссар  госбезопасности Ягода. Суд еще и не начался, а газетные  материалы
уже кипели  яростной злобой и призывами раздавить гадин и размозжить собачьи
головы предателей и двурушников...
     Слышать  все это Шестакову было жутко.  Кто  знает,  не для того ли его
арестовывали, чтобы добавить еще одну голову на скамью подсудимых?  Усилить,
так  сказать,  картину всеобщей измены еще одним  наркомом,  обвинить его, к
примеру,  в  убийстве  Орджоникидзе  или в  продаже Гитлеру  всей  советской
оборонной промышленности оптом? А за маленькими зарешеченными окном  (но,  к
счастью,  пока еще  не тюремным) мелькали  все быстрее и быстрее заснеженные
сосны, успокаивающе громыхали на стыках вагонные колеса, было тепло и уютно.
Шестаков  вдруг  остро  позавидовал  железнодорожным  почтарям,  как  давеча
капитану Бадигину. Десять дней до  Владивостока, день-другой там, и  столько
же  обратно. Почти месяц  размеренной,  спокойной  жизни,  в  которой ничего
совершенно не происходит.  Выгрузи на узловой станции почту, прими  новую  и
снова  спи,  любуйся  сибирскими  и  дальневосточными  пейзажами, покупай на
станциях  местные дары природы - где рассыпчатую вареную картошку с укропом,
где копченого омуля... И никаких более забот. Разве ж не жизнь? И,  главное,
никому  в  голову не  придет  арестовывать  вдруг этого  мелкого с