хнуть. Ничего хуже того, что уже есть, за ближайшие
восемь  часов  не случиться.  И  решил  действовать впрямую,  что-то  в лице
чекиста подсказывало, что с ним - можно.
     - Да  лучше бы немедленно, -  ответил Шадрин,  вертя в пальцах  толстый
красный карандаш.
     -  Рад  бы,  но...  Хотите  верьте, хотите  нет,  толку  с  меня сейчас
никакого. Не  то что место происшествия осматривать, я сейчас чужой протокол
не прочту. Две ночи не спал, с утра не ел. По трем делам сразу работаю.
     - Ясно, - перебил его Шадрин, по серому лицу и  глазам сыщика  понимая,
что  он  не врет. -  Позвоню  вашему начальнику, чтобы все  дела  по  прочим
сотрудникам раскидал, а вы поступаете в мое полное распоряжение.
     Очевидно, старший майор имел под столом потайную кнопку, потому что без
стука возник на пороге давешний порученец.
     - Слушай внимательно, Антонюк. Давай машину к пятому под®езду, отвезешь
товарища,  куда  скажет.  Попутно заскочи в  наш буфет  (слово  "наш" Шадрин
слегка  выделил  голосом,  будто  Антонюк  мог  перепугать   и  заскочить  в
какой-нибудь "чужой"), пусть сделают пакетик, нормальному человеку поужинать
и позавтракать. И завтра в восемь ноль-ноль будешь с машиной ждать там, куда
сегодня отвезешь. Все понятно?
     Буданцев  подумал, что вопрос относиться  и к нему, кивнул, вставая, но
старший майор движением ладони велел ему сидеть. Поднял голову,  взглянув на
восьмиугольные  стенные часы,  диковинные,  с двадцатью  четырьмя делениями.
Удобно, если  жить на Северном полюсе. Или в  кабинете  с  вечно задернутыми
шторами.
     -  Сейчас  семнадцать.  Через  полчаса  будете дома.  И  перекусить,  и
выспаться  времени хватит. Но с  утра -  извините! Впрягайтесь  на все  сто.
Кормить  буду  хорошо, - скупо улыбнулся Шадрин, - насчет сна не обещаю.  До
результата.  В  восемь Антонюк  отвезет  вас  на место, там  будут  те,  кто
проводил первоначальный осмотр квартиры и тел. По всем  вопросам обеспечения
- к Антонюку же. Докладывать о  проделанной работе - лично мне  ежедневно  в
двадцать ноль-ноль,  -  при этих словах  старший майор сделал  на  календаре
пометку. - И желательно - уложиться  суток  в трое. Сами понимаете. - Шадрин
поднял глаза к потолку, хотя его начальник  сидел в кабинете напротив. -  На
этом все. Не смею задерживать.


        ГЛАВА 14

     Свое  положение Леонид Заковский считал  крепким, как никогда. А отчего
бы и нет? В течение  конца  тридцать шестого и  всего тридцать седьмого года
ушли  в  небытие  многие большие  люди  из  партийной  верхушки,  почти  все
руководители  НКВД во главе с Ягодой, попросту считая -  вся старая гвардия,
начинавшая  еще с  Дзержинским и Менжинским. На  круг  - больше  пяти  тысяч
чекистов. Только непосредственно из "Большого  дома" посадили  и расстреляли
695  человек. Неплохие  были ребята,  специалисты своего дела,  разведчики и
контрразведчики,  которым,  откровенно  говоря,  и  обязана  своим  нынешним
существованием Советская  держава. Яша Агранов, Володя Ульмер, Ян Дейч, Иван
Леплевский, Иван  Дагин... Да мало ли ушло людей, с  кем вместе  начинали. И
вот "их ушли", а  он остался и получил звание комиссара  ГБ аж 1-го ранга15,
такого сегодня ни у кого больше в  этом здании и нет. Только у Ежова выше  -
Генеральный  комиссар16,  Ну,  на  то  он   и  нарком,  хотя  ничего,  кроме
брезгливости, у любого нормального мужчины вызывать не  может.  Рост метр  с
кепкой, алкоголик, да еще и педераст.
     Нет, старые, ныне расстрелянные друзья,  конечно,  зарывались. Привыкли
считать себя незаменимыми, раньше времени вообразили, что имеют право влиять
на политические решения партийного руководства. И еще - имели неосторожность
в  нынешние  времена сохранять привычки двадцатых годов: вслух  говорить то,
что думают, уповая  опять же на  свою  чекистскую непогрешимость. "Врагов мы
ловим  и уничтожаем,  а  за это  дайте нам право делать  что хотим!"  Вот  и
дождались. Чересчур  поверили в верную (но  -  для своего времени) идею, что
"своих не трогают". Было, было и такое - ловили товарища на краже буржуйских
бриллиантов,  на  изнасиловании  дочек подозреваемого  в  заговоре  царского
генерала,  на  гомосексуализме  тоже случалось. Ну, наказывали,  изгоняли из
органов,  отправляли председателем совнархоза в Усть-Сысольск,  но  ведь  не
расстреливали же и в тюрьму не сажали! А сейчас времена изменились. Тех, кто
не успел этого понять, - шлепнули. Но он же вот уцелел?! И не только он, это
правильно.  Любому диктатору,  Сталину в том числе,  нужны  верные  люди. Но
кроме верных, нужны еще и квалифицированные. Так?
     Кто такой Коля Ежов? Все знают.  А  работу кто делать будет?  Настоящую
работу,  имеется  в  виду,  а  не  обеспечение  процессов  вроде  нынешнего,
право-лево-троцкистского блока. Где на одну  скамью на днях сядут и Бухарин,
и Ягода,  и  Рыков,  преемник  Ленина на  посту предсовнаркома, но в историю
вошедший лишь водкой своего  имени.  Тут ума много не надо. Тут и Ежов с его
костоломами  справятся.  А  закордонная  разведка,  а  борьба  с  настоящими
врагами, а.... В этих делах Заковский не  знал себе равных, отчего и смотрел
в будущее с оптимизмом. Пост наркома ему совсем не нужен, там пусть крутятся
выскочки  и временщики  вроде  нынешних выдвиженцев,  ему  хватит  подлинной
власти и серьезной работы. Отчего, подумать,  он вдруг схватился за это дело
с  беглым  наркомом? Потому  что сразу  почуял  серьезную за ним  подоплеку.
Сколько заметных людей арестовали за последний  год,  не считая  предыдущих?
Страшно сказать. А сколько из них, не то чтобы оказали прямое сопротивление,
просто повели  себя как нормальные, имеющие  инстинкт  самосохранения  люди?
Ноль  целых  хрен десятых.  Почему?  И  что  такого в  этом  Шестакове,  что
позволило ему "переступить"? Биография?
     Заковский  задумался.  Нет,  настоящие  белогвардейские,  английские  и
всякие прочие агенты в гражданскую войну и позже вели себя как положено. При
опасности пытались скрыться, при задержании отстреливались,  попав в камеру,
либо  молчали на допросах, либо врали,  изворачиваясь. Или же если просили о
пощаде, пытались убежать  или шли на сотрудничество, то все  равно соблюдали
некие  общепринятые в профессии правила. Со "своими" все было совсем  иначе.
Но вот Шестаков... Он  явно "свой", отнюдь не профессионал тайной  войны, но
нарушил  правила,  принятые  в  номенклатуре  (или  кем-то  для номенклатуры
определенные).  Тухачевский же не поднял на свою  защиту войска Приволжского
округа.  Ягода не взбунтовал  четыре  с  лишним  тысячи верных  ему чекистов
центрального  аппарата,  включая  роту  боевиков  спецназначения, специально
натасканных  на  политические  убийства.  Хотя  не  мог  не догадываться  об
уготованной ему участи, и большинство его людей вслед за ним пошли  в распыл
в подвалах их же родной  Лубянки. Десятки  резидентов загранразведки покорно
вернулись в Москву на расправу по вызову, за исключением Орлова, Кривицкого,
еще  двух-трех  функционеров низшего ранга.  А этот?! Так  приличные люди не
поступают! Тут крылась тайна.  Первая - кому и  зачем  вообще  потребовалось
изымать крайне лояльного и безусловно ни в чем не замешанного наркома?
     Принципы  игры Заковский  знал, научился  угадывать  или  вычислять  не
только  причины и  поводы, но даже и сроки,  когда придет очередь  того  или
иного видного  государственного лица. О мелочи, о "пехоте" речи  не шло, там
на самом деле  работал закон больших чисел,  "лес рубят  - щепки летят", как
сформулировано на самом верху. Таких, как Шестаков, - не брали. Наоборот, на
них делалась ставка. Примеры? Тьма. Косыгин, Тевосян, Ванников. Это технари.
Кузнецов,  Жуков Смушкевйч, Рычагов  - из  военных. Молодые, профессионально
подготовленные, практически безыдейные - в смысле, что не имеют  собственных
политических  убеждений,  помимо  нынешней  - генеральной  линии.  Разве мог
лояльный, очевидно безвредный для Сталина нарком  вдруг показать такие зубы?
Длинные, острые, ядовитые. Что, так вот, совершенно случайно, для количества
или личной  неприязни, внесли  товарища  Шестакова  в реестрик,  он  вдруг и
оказался настоящим резидентом чьей-то настоящей разведки,  прошедший  полный
курс спецподготовки,  которая  позволила перебить опергруппу и  скрыться  со
всем  семейством. Если да - то  где, в какой стране  и  в какое время он мог
успеть  пройти такую  подготовку, если  за  последние  десять лет  выезжал в
загранкомандировки всего три  раза,  на неделю-другую, и все время находился
под плотным присмотром, а здесь, на Родине,  работал,  как все, восемнадцать
часов в сутки, без выходных и отпусков. Не рядом, получается...
     Опыт подсказывал Заковскому, что это абсурд. По всем канонам и по любой
логике.  Он  имел дело  и с профессиональными диверсантами,  и с агентурными
разведчиками, знал, сколько времени и сил отнимает не только  первоначальная
подготовка, но и постоянное поддержание должной формы. Даже простой скрипач,
не  поиграв  месяц,  теряет  квалификацию,  что   же  говорить  о  настоящем
разведчике-диверсанте?   Тогда   можно    предположить   чью-то   серьезную,
многоходовую  операцию  вокруг означенного  Шестакова,  чуть  ли  не  аналог
давних,  вошедших в  анналы "Треста"  и "Синдиката".  В нынешние примитивные
времена,  когда стало  обычным просто арестовывать любых нужных людей,  хоть
членов Политбюро, хоть  самого наркомвнудела, а  потом уже лепить вокруг них
любое нужное дело,  возможна ли  такая комбинация? Заковский решил, что вряд
ли. И кто бы ее смог  осуществить так, чтобы даже  он, первый замнаркома  по
оперработе, о ней не подозревал? Значит, здесь  нечто такое, чего в пыточных
камерах не сконструируешь...
     Заковский потер высокий, пересеченный трем  продольными складками  лоб,
расстегнул  крючки  воротника.   Встал,   подошел,  разминая   папиросу,   к
высоченному окну, выходящему на  площадь имени основателя органов, присел по
старой  привычке  боком  на  подоконник,  поджав  под  себя  ногу  в  сапоге
тончайшей, перчаточной кожи. С  шестого этажа открывалась перспектива  улицы
25-го  Октября,  упирающейся в  Никольскую  башню.  Либо вообразившаяся  ему
операция исходит  прямо оттуда,  из Кремля,  от Хозяина через Ежова, и тогда
вмешиваться в  нее смертельно опасно,  раз его, опытнейшего контрразведчика,
не сочли нужным посвящать, либо... В этом случае есть шанс лично разоблачить
настоящий, имеющий конкретную цель и реальных фигурантов заговор, ведущий...
Да куда угодно ведущий, разве сейчас угадаешь? И то,  что он,  прочувствовав
необычность дела, взял его  под личный контроль, есть знак судьбы  и шанс...
Шанс к чему?  Заработать очередной орден,  укрепить  свое  положение, просто
продлить существование или?..
     Он продолжал колебаться и в то же  время сознавал, что решение принято,
неизвестно  куда ведущее, словно  в  покере,  когда  со  своим каре  королей
говоришь подсевшим голосом: "Удваиваю  -  и раскрылись!", зная, что в случае
проигрыша придется стреляться, поскольку заплатить проигрыш - нечем, на кону
и так последняя тысяча казенных денег. Или нет, сравнение с покером здесь не
подходит,  там ведь  только  слепая игра  судьбы и удачи. Скорее  - бильярд.
Ставки те  же, но возможность влиять на исход - принципиально иная. А мысль,
по сути, - простейшая. Это если бы  операция удалась, арестовали бы наркома,
отправили куда следует и дело слепили, какое нужно, - мыслей бы ни у кого не
возникло. Никаких. Взяли, разоблачили, осудили, шлепнули - все по схеме, все
просто. А раз не вышло? Так теперь ведь никакого труда не составит комиссару
1-го ранга всю цепочку обратно отмотать до самого ее  начала.  Кто приказал,
кто санкционировал, кто кому и что поручил. Только  быстро, быстро  все надо
делать! Он снял трубку телефона. Вызвал по прямому Шадрина.
     -  Матвей Павлович,  ты  мою просьбу  выполнил? Заявочка-то на  из®ятие
об®екта через  какую службу тебе поступила, установил? Вот  и молодец, бегом
сюда.  "Это  хорошо, -  подумал Заковский. - Это крайне существенный вопрос.
Сейчас мы все и выясним".
     Как  бы  кто  ни  хитрил  и   ни  маскировался,  неизвестно   по  каким
биологическим   законам  возродившаяся  после  крушения  Российской  империи
бюрократическая  система  настолько усилилась,  что  достигла в  своем  роде
немыслимого  совершенства.  То  есть  любое  абсолютно  беззаконное   деяние
обставлялось  тем  не  менее  строжайшими  правилами.  Решением какой-нибудь
"тройки"  можно  было без  суда  приговорить к  расстрелу  любое  количество
человек,  но  данное  решение  непременно  сопровождалось  громадным  числом
бумажек  утвержденной  формы,  за нарушение которой нередко отвечали строже,
чем  за "ошибку" в  приговоре. Не того расстреляли или посадили -  бывает, а
вот не так оформили расстрел или забыли дать приговоренному расписаться, где
положено, - это непростительно!
     Заковский  просмотрел подготовленную Шадриным  справку.  Так, заявка на
арест  наркома   Шестакова  поступила   из  управления  контрразведки.   Уже
интересно.   Обычно   фигуру   подобного   ранга   раскручивали   по   линии
секретно-политического   управления,  Что   и  понятно  -  от   неосторожных
разговоров  в   кругу  семьи  и   близких  друзей  и   вплоть   до  создания
террористической   группы   с   целью   убийства   руководителей   партии  и
правительства - все шло через СПУ. Но контрразведка? Такое возможно только в
случае,  если информация  на  Шестакова  поступила от  закордонной агентуры,
доложена  руководству,  сочтена  важной,  кто-то  (а кто конкретно?) вошел с
предложением в Политбюро и Совнарком, получил  визу Кагановича, Молотова или
прямо  Сталина  и  вновь  переправил документ  в  контрразведку  же,  уже  с
поручением... Очень, очень необычно. И совсем интересно. Перспективно.
     Заковский в таких делах знал толк. Поскольку сам как раз  контрразведку
и курировал.  А его обошли. Решили  отчего-то,  что  не нужен здесь  товарищ
Заковский, что и без  него  все  склеится.  Короткая, не  застилающая мыслей
вспышка злобы тут  же и прошла. Ладно, сначала с главным разберемся, а потом
и  спросим  между   делом   у  начальника  отдела  Николаева-Журиды  Николая
Гавриловича, с чего это вдруг он непосредственного руководителя так нахально
игнорировать вздумал? И подумаем, соответствует он своему месту или пора ему
туда же,  Теперь  только  следовало  быть очень  осторожным, отслеживая  всю
цепочку. И  хоть я комиссар 1-го ранга,  а  оступишься - костей  не собьешь,
если кто-то (опять же - кто?) заподозрит его особый к этому интерес. Значит,
нужно сделать так...
     До самого тридцать шестого года Леонид Заковский  был человеком хотя  и
состоящим в очень сложной, труднопереносимой нормальным человеком должности,
но все же оптимистом. Есть работа, а есть и жизнь. Для чего, в конце концов,
стоило делать  все, что он делал - рисковал головой, сам  и неоднократно был
предан  другими,  ходил  под  пули  не  слишком  их   боясь,  и  осуществляя
головоломные  операции,  которые  могли  бы  послужить сюжетами  для  многих
романов?  Да  ведь  и  для того, чтобы, ухитрившись, выжить,  начать наконец
пользоваться - благами жизни в завоеванной для себя стране! Звание комиссара
ГБ  1-го  ранга, равное  дореволюционному  генералу или  тайному  советнику,
полученное  в  сорок  лет,  открывало,  казалось   бы,  путь  к  нормальной,
соответствующей и  положению, и  притязаниям жизни. Тем более что  все враги
были выявлены, высланы на Запад или посажены, начиналась эпоха процветания и
победившего вопреки всему социализма.
     И тут вдруг - опубликованная Вождем теория нарастания классовой борьбы,
снятие и арест  Ягоды, бессмысленные  и  жуткие  процессы  старых товарищей,
параноик, алкоголик  и педераст Ежов на посту наркома. Катастрофа. Не просто
идейная,  но и  жизненная. Тебя  вдруг, как  мельника, жизнь положившего  на
постройку собственной мельницы,  прихватывает за рукав жерновами, и тянет, и
тянет  вниз, туда, где грузно проворачиваются медленно  хрустящие камни. Жив
еще, но  конец  очевиден.  И рядом никого, кричи - не кричи.  Но барахтаться
надо!
     Заковский умел соображать быстро. Ничего не записывая, прикинул,  с кем
из  пока уцелевших  друзей,  кому еще  мог доверять, необходимо встретиться.
Кого сегодня же пригласить  поужинать в  "Савой", с  кем завтра выскочить на
дачу  с  девочками,  кто  предпочтет  баню  с  веничком  и  пивом.  Особенно
пригодятся  те,  кто  уже  примеряет  мысленно тюремный,  а то и  деревянный
бушлат. Дать им  надежду, намекнуть не  только на  шанс  к спасению,  а и на
возможность  крепко  посчитаться  с  нынешними  врагами.  И  женщин  следует
привлечь  к делу. Не  тех, с которыми  развлекался  между  прочим, а других,
давно  завербованных,  либо  ставших  к   нынешнему  моменту  женами  вполне
высокопоставленных  людей, либо имевших  на них  влияние.  Кое-кого придется
навестить даже  в камерах внутренней лубянской тюрьмы, чего Заковский обычно
избегал.  Например -  жену одного  из разоблаченных  врагов народа,  который
одновременно являлся свояком двух  расстрелянных и одного действующего члена
правительства, а также не то  личным другом, не то любовником  сомнительного
по  сексуальной  ориентации члена  Политбюро.  Пообещать свободу,  в  худшем
случае -  высылку в пристойное место  вроде Геленджика или Сухуми в обмен на
информацию.
     К исходу  третьего  дня  Заковскому  была  почти  ясна  картина  хорошо
задуманной,  но  внезапно сорвавшейся интриги.  За исключением некоторых, но
самых важных деталей. У него не было сейчас прямых подходов ни к Сталину, ни
к Поскребышеву, отчего  вся собранная информация  страдала главным пороком -
непонятно было, как ее правильно применить. Если Сталин в  курсе - это одно.
Если нет - совершенно другое. Очередной раз  позвонив  Шадрину  и узнав, что
следствие идет успешно, хотя пока и безрезультатно, Заковский впал в подобие
прострации.  Как велосипедист, летящий к обрыву, но отчего-то не находящий в
себе  сил резко  повернуть или нажать  на  тормоз.  Зажмурил глаза, вцепился
потными ладонями в  руль,  а в мозгу бьется одна мысль: "А вдруг пронесет?!"
Все, что  у него сейчас есть, - крайне ценно.  В случае  чего  этот материал
может иметь убойную силу.  Вопрос  только  -  для  кого?  Вот если  Шестаков
найдется  или  пусть только его  труп, тогда,  сложив все  камешки  мозаики,
можно, и к Сталину идти. А пока наркома  нет и неизвестно, где он прячется и
на кого работает, что прикажете делать?..


        ГЛАВА 15

     Прощаясь  у  черной  трубы   подворотни,  из   которой  тянуло   резким
сквозняком, воняющим помоями, мочой, еще какой-то мерзостью, Антонюк передал
Буданцеву  тяжелый,  аккуратно   перевязанный  шпагатом  пакет   размером  с
посылочный ящик. Поднес руку к козырьку - несмотря  на мороз, бравый сержант
носил не шапку, а фуражку - для форсу или просто редко ему приходится бывать
на улицах, - еще раз уточнил:
     - Так утром на этом месте? В восемь ноль-ноль?
     Прозвучало  это  одновременной  вежливым  вопросом,  и  недвусмысленным
намеком.  Подавив  внезапное острое желание выругаться, сыщик молча кивнул и
почти  бегом, оскальзываясь, скрылся  в темноте.  На  своем  этаже открыл на
ощупь входную  дверь,  прошел  по  длинному  коридору, тоже наполненному  не
слишком приятными запахами и  шумом, который  присутствовал в квартире почти
всегда, за  исключением  поздней  ночи. Шестнадцать  человек, из них  пятеро
детей,  даже  специально   не   стараясь,  производят   огромное  количество
разнообразных звуков. Только  затворив  за  собой  дверь  и накинув  изнутри
хороший, в палец толщиной, крючок, он наконец расслабился.  "Их"  буфет  был
явно не в пример  богаче муровского. Хоть и собирали гостинец для  Буданцева
наскоро,  жадничать не стали. Он  даже  загоревал,  что некого пригласить на
царскую трапезу.
     Кроме хрустящего белого батона