ла.
   - Ничего особенного, господин министр, -  покорным  тоном  ответствовал
Гард. - Инструкция, как вы знаете, позволяет комиссару полиций  устраивать
пресс-конференции без согласования с руководством - это раз. Во-вторых,  я
движим исключительно заботой о благе общества и государства, а  потому  не
хотел бы сводить дело к беседе с вами по телефону, как бы она ни была  для
меня приятна. Наконец, осмелюсь доложить,  господин  министр,  что  машина
запущена и остановить ее уже никто не в силах. Я проведу пресс-конференцию
в любом качестве: комиссара полиции или частного лица.
   - Не много ли на себя берете. Гард?! - с откровенной угрозой  в  голосе
произнес Рэй Воннел.
   - Много, - согласился Гард. - Увы, господин министр.  Но  эта  ноша  не
отягощает, по крайней мере, мою совесть...
   Воннел чертыхнулся и, не дослушав, бросил трубку.  Впрочем,  Гард  тоже
все сказал.
   Он сжег корабли.
   Однако остался в отличном расположении духа. Сняв  пиджак,  он  оттянул
подтяжки и треснул ими по мощной груди.
   Теперь Дэвид Гард твердо знал,  что  ему  удастся  сохранить  должность
комиссара полиции лишь  при  условии,  если  он  свалит  сегодня  генерала
Дорона, на одном  суку  с  которым  сидит  и  министр  Воннел.  Тогда  его
официально не посмеют тронуть.  В  противном  случае  или,  положим,  если
неофициально... но об этом Гард не хотел сейчас думать.
   Пути назад все равно не было.
   Когда до начала  пресс-конференции  оставалось  около  двадцати  минут,
Дворец гудел, как аэродинамическая труба. В Большом зале  невозможно  было
протолкнуться. Над головами сидевших в  креслах  людей,  как,  впрочем,  и
стоящих в проходах, возвышались,  словно  часовые,  восемь  телекамер,  на
каждую из которых Гард еще утром дал специальное  разрешение,  безжалостно
зарубив  заявку  телекомпании  Би-би-сю  (Библейский   Бином   Сюрпризов),
поскольку она была тесно связана с генералом Дороном,  и  Гард  это  знал.
Кроме того, он  закрыл  доступ  во  Дворец  телекомпании  Эс-вэ  ("Спешите
видеть!"), ибо она принадлежала не государству, а  частному  лицу,  причем
явно подставному, а фактически контролировалась Крафтом-старшим,  то  есть
отчасти тем же Дороном. "В Большом зале, - решил Гард, - и без того  будет
предостаточно  граждан,  работающих  на   Дорона.   Обойдется   без   этой
телекамеры!"
   За десять минут до начала главный герой  пресс-конференции  Аль  Почино
попросил чашечку кофе, и Гард распорядился, чтобы Мартенс  сам  приготовил
питье и перед тем, как дать гангстеру, позволил ему. Гарду, сделать первый
глоток и более не выпускал чашку из собственных рук. Одновременно  с  этим
Рольфа  Бейли  вновь  одели  в  цивильный  костюм,  и  он  обрел   наконец
человеческий вид. Правда, обретя, тут же заявил:
   - Имей в виду, Дэвид, никаких разоблачений я делать  не  буду!  Я  буду
молчать!
   - Ну и молчи, - покорно согласился Гард. - Я выйду к ним, расскажу, что
знаю, потом выведу Аль Почино, а потом и тебя. Остальное - твое дело! Не я
же буду стоять перед этой оравой! - Он кивнул на Честера,  в  этот  момент
сидящего в кресле и смолящего сигарету за сигаретой. - Ты  будешь  стоять!
Но имей в виду и ты, дорогой Рольф  Бейли,  пресс-конференция  -  страшное
дело: недоберешь - тебя с®едят; переберешь - сам  подавишься.  Вот  и  ищи
середину! Я так говорю, Фред?
   За пять минут до начала во  Дворце  правосудия  скрыто  появилась  Дина
Ланн,   сопровождаемая    инспектором    Таратурой,    это    тоже    было
запрограммировано комиссаром Гардом и должно было послужить сюрпризом  для
всех, в том числе для генерала Дорона и даже для Честера. Вновь  прибывшие
быстро проследовали в комнату, находящуюся рядом с теми  двумя,  где  были
Гард с Бейли и Честером и Мартенс с Аль Почино. В этой комнате,  как  и  в
других, были  установлены  телеэкраны,  поэтому  все,  что  происходило  в
Большом зале во время пресс-конференции, можно было слышать и видеть.
   За пять минут до назначенного срока  пресс-конференции  Гард  в  полном
одиночестве появился перед сгорающей  от  нетерпения  толпой  журналистов,
завладевшей каждым миллиметром Большого зала. Взяв  в  руки  микрофон,  он
обвел присутствующих  веселым  взглядом,  улыбнулся  своей  обаятельной  и
обезоруживающей улыбкой, доступной только киноактерам, да и то не всем,  а
истинно талантливым, и вдруг сказал:
   - Господа, прежде всего прошу вас покинуть помещение!
   Что тут началось!  Поднялся  такой  топот  и  свист,  что  Гард  понял:
останавливать шабаш - то же самое, что останавливать всемирный  потоп.  Он
терпеливо ждал, пока возмущение  и  недоумение  присутствующих  сами  себя
исчерпают, а потом, уловив некоторый спад энергии и не снимая с  лица  той
же улыбки, миролюбиво добавил:
   - И  не  волнуйтесь,  вас  через  пять  минут  пригласят  обратно!  Но!
Обращаюсь  к  тем,  кто  случайно  захватил  с  собой  кольты,   вальтеры,
винчестеры, легкие и тяжелые  пулеметы,  в  том  числе  пулемет  "максим",
гаубицы, мортиры и небольшие атомные бомбы: сдайте,  пожалуйста,  все  это
добро в окошечки номер пять  и  шесть!  И  не  подвергайте  себя  конфузу,
возвращаясь назад через установленный при главном входе турникет...  Прошу
прощения, господа, но эту  меру  я  вынужден  принять  ввиду  чрезвычайной
исключительности события и,  кроме  того,  чтобы  добавить  перца  в  наши
отношения!
   Ропот, по мере того как говорил Гард, постепенно  стихал  и  перешел  в
общее веселье. Публика зааплодировала и  потянулась  к  выходу,  движимая,
главным образом, любопытством: кто что сдаст в окошки номер пять и шесть и
кто потом на чем засыплется в турникете.
   Когда  все  вышли  из  Большого  зала,  с  десяток  полицейских  быстро
обследовали помещение - правда, безрезультатно, - затем заперли все двери,
кроме одной, в которой и был  установлен  турникет  наподобие  тех,  через
которые  во  всем  мире  стали  пропускать  пассажиров  в  самолеты  после
известных  событий  с  захватами  и   угонами   авиалайнеров.   Журналисты
потянулись назад, а Гарду передали  короткую  записку  от  полицейских  из
окошек  номер  пять  и  шесть:  получено  семь  предметов,  относящихся  к
огнестрельному оружию, двадцать четыре предмета  -  к  холодному,  а  один
шутник сдал медальон с цианистым калием.
   Турникет, пока через него возвращались в конференц-зал люди, ни разу не
пикнул, и в душе у Гарда тоже не прозвучал сигнал тревоги: все шло как  по
маслу, и можно было, кажется, помолясь, начинать.
   - Я рад приветствовать обезоруженную аудиторию,  -  сказал  в  микрофон
Гард, и зал ответил ему добродушным смехом. Контакт был. - Выслушайте  для
начала краткое сообщение, - продолжал комиссар. - Не  так  давно  в  нашем
городе произошло убийство антиквара Мишеля Пикколи,  относящееся  к  числу
преступлений, совершенных в "закрытой комнате", -  надеюсь,  вам  не  надо
об®яснять, что это значит. Убийца найден, сейчас он предстанет перед вами,
его имя Аль Почино. - Гард  сделал  паузу  и  оглядел  притихший  зал.  Он
обратил внимание при этом, что, ведя прямую трансляцию, работали  семь  из
восьми телекамер, а восьмая почему-то бездействовала,  во  всяком  случае,
красный глазок на ней не горел.  Гард  успел  подумать  про  себя:  какого
черта? Технику вовремя не могли наладить?
   - Не могу не предупредить вас, - продолжал комиссар, - что  Аль  Почино
выступит перед вами не только как обвиняемый, но и как обвинитель. Дело  в
том... - И Гард кратко изложил весь расклад событий, не забыв сказать и  о
Рольфе Бейли как об  ученом,  который  руководил  научными  экспериментами
"изуверского типа", добавив, что беседовать с профессором Бейли  аудитория
будет сама, если у нее получится, поскольку профессор попытается  уйти  от
ответа и таким образом от ответственности.  -  Затем  вас  ждет  еще  один
сюрприз, - сказал Гард, - но я умолкаю, чтобы  предоставить  слово  прочим
участникам пресс-конференции. Вопросы можете задавать как в устной, так  и
в письменной форме, но с непременным представлением: кто спрашивает  и  от
какой фирмы. Не обещаю вам уж очень веселого шоу, - сказал  Гард.  -  Увы,
господа, кто пришел посмеяться, ошибся адресом... -  Комиссар  умел  вести
пресс-конференции!  Немного  выждав  и,  кажется,  насладившись   звенящей
тишиной, он произнес в микрофон: - Сержант  Мартенс,  сделайте  одолжение,
пригласите сюда мистера Аль Почино и профессора Рольфа Бейли!
   Когда эти двое появились в зале, все внимание приковалось, естественно,
к ним. Все восемь телекамер развернули свои об®ективы и нацелились на  эту
пару.  Аль  Почино  держался  спокойно  и  с  достоинством.  Он  не   стал
присаживаться за стол, за которым сидел комиссар Гард, а сразу  подошел  к
микрофону. Взял его в руки, но, прежде чем открыть  рот,  бывший  гангстер
повернул голову в сторону профессора Рольфа Бейли  и  долгим,  ненавидящим
взором посмотрел ему прямо в глаза. Бейли уже сидел рядом с Гардом. Сочные
губы его задрожали, подбородок запрыгал, он побледнел и прикрыл на секунду
лицо сразу двумя руками, но тут же убрал  руки,  понимая,  что  производит
невыгодное впечатление. "Ну, что я говорил  тебе?  -  подумал  Гард.  -  Я
говорил, что пресс-конференция - это не  прогулка  при  луне?  Сейчас  эта
орава будет рвать тебя на куски, Рольф Бейли, как  твои  ротвейлеры  рвали
подопытных..."
   Тем временем Аль Почино тряхнул головой, как бы сбрасывая с себя жуткое
видение, раскрыл рот, произнес: "Дамы и господа, позвольте..." - и  вдруг,
вскинув  вверх  обе  руки,  на  кончиках  пальцев  которых  были   розовые
подушечки, при полном молчании потрясенного и ничего не понимающего  зала,
в абсолютной  тишине,  если  не  считать  кузнечного  стрекота  нескольких
кинокамер, повалился, как кегля,  навзничь  и,  не  выпуская  из  зажатого
кулака микрофона, замер на полу, устремив невидящий  взгляд  куда-то  мимо
люстры на потолке, и глаза его мгновенно остекленели.
   Гард, Мартенс, Честер, какие-то люди в  полицейской  форме  и  какие-то
люди в штатских костюмах кинулись к Аль Почино.
   Единственное, что успел отметить Дэвид  Гард,  -  так  это  то,  что  в
момент, когда бедняга вскидывал руки, зажегся красный  глазок  на  восьмой
телекамере; это обстоятельство как бы соединило в сознании  комиссара  два
факта: падение человека и начало работы камеры,  хотя  никакой  логической
связи тут не просматривалось.
   В зале мгновенно возникла паника. Люди бросились кто вон из  помещения,
кто на  сцену,  кто  полез  под  кресла,  кто  оказался  на  подоконниках,
готовясь, вероятно, бить стекла и прыгать вниз с пятого этажа.
   Гард,  перекрывая  крики,  визг,  вопли,  топот  сотен  ног,  заорал  в
микрофон:
   -  Назад!  Все  назад!  Всем  оставаться  на  местах!  Никакой  паники!
Перекрыть входы и выходы из  зала  и  Дворца!  Никто  не  должен  покидать
помещение! - Еще через секунду он хриплым голосом  прорычал  Мартенсу,  не
замечая, что рычит в микрофон: - Восьмая камера! Мартенс, восьмая  камера!
Быстро!
   Но возле восьмой телекамеры уже  стоял  словно  выросший  из-под  земли
Таратура. Инспектор крепко держал хилого оператора  в  наушниках,  который
бился в его мощных об®ятиях, как рыба в сетях.
   Когда панику удалось пресечь и наладить в зале  относительный  порядок,
выяснилось: в об®ектив именно  восьмой  камеры  был  вмонтирован  бесшумно
стреляющий карабин 76-го калибра, причем пуля  пошла  в  том  направлении,
куда был нацелен об®ектив, а карабин выстрелил одновременно  с  включением
аппарата.
   Понимая, что пресс-конференция фактически сорвана, Гард все же  об®явил
перерыв на полчаса и накинулся на  тщедушного  оператора  восьмой  камеры,
который все еще был в наушниках и не мог догадаться, что их можно и  нужно
снять.
   - Почему ваша камера включилась позже всех?
   - Что? Что вы сказали? - пролепетал  оператор.  -  Я  ничего  не  знаю,
господин комиссар! Клянусь вам, я ничего...
   - Фирма?
   - Мне скомандовал режиссер... Чтобы я взял  Аль  Почино...  Я  взял,  а
потом он дал команду: эфир!.. Я нажал клавишу прямой  трансляции...  и  он
вдруг упал!.. Но я ничего не знаю...
   - Фирма? - повторил комиссар.
   - Как вы сказали?
   - Снимите наушники! - рявкнул Гард.
   - Ах, извините... - стаскивая наушники, пролепетал оператор. -  Как  вы
сказали?
   - Я спрашиваю, какую фирму вы представляете?
   - Я? Эт-цэ-сю.
   - Расшифруйте.
   - Телевизионное Царство Сюрпризов.
   - Сюрпризов? Имеете отношение к Би-би-сю?
   - Так точно, господин комиссар. Филиал...
   - Вот где я прокололся! - неожиданно вслух подумал Гард.
   - Как вы сказали?
   - Я спрашиваю, кто финансирует? Не знаете?
   - Нас,  господин  комиссар?  Говорят,  мы  пользуемся  покровительством
какого-то... Христофора... э-э-э... извините, не помню  фамилию...  то  ли
Гуснер, то ли Гаснер...
   - Гауснер?! Христофор Гауснер?!
   - Вот-вот, господин комиссар, так точно!
   "Этого еще не хватало!" - подумал Гард.
   - А кто режиссер передачи?
   - Этой? Мистер Пикколи, Андре Пикколи...
   - Сын антиквара Мишеля Пикколи?!
   - Не могу знать, господин комиссар. Извините...
   - Он здесь? В зале? Ваш режиссер?
   - Никак нет, господин комиссар, на студии...
   - Вы что, военный?
   - Я, господин комиссар? Так точно! До  работы  на  фирме...  в  войсках
ПВО...
   - Режиссер был с вами на связи? - Гард показал на наушники.
   - Так точно, на связи! - подтвердил  оператор,  все  еще  трясясь  всем
телом.
   Дальнейший разговор с ним терял смысл. Убийцы  Аль  Почино  в  зале  не
было. Гард это отчетливо понял. Убийца сделал свое дело раньше,  а  теперь
сидел дома перед  экраном  телевизора  и  пил  кофе  маленькими  глотками,
неслышно посмеиваясь. У Гарда не было ни малейших сомнений в том, что этим
человеком является генерал Дорон, во всяком  случае,  идея  и  организация
покушения на Аль Почино наверняка принадлежат ему.
   Гадкое,  омерзительное  чувство  охватило  комиссара  Гарда:   чувство,
родственное старческому бессилию, духовной и телесной немощи.  Дэвид  Гард
заранее знал, что не избежит неприятностей.  Знал,  что  нельзя  до  конца
доверять ни Фрезу, ни  Гауснеру,  как  бы  они  ни  демонстрировали  своих
союзнических  чувств;  коварства  в  каждом  из  них  было   больше,   чем
преданности, корысти и страха, больше, чем долга и смелости, а  потому  на
любом этапе отношений эти типы могли и продать,  и  предать.  Зло  ищет  в
союзники только зло, а с добром  расстается,  как  с  лишней  обузой.  Еще
задолго до пресс-конференции Гард понимал, что Дорон  попытается  каким-то
способом  помешать  его  общению  с  журналистами,  -  но  чтобы  с  такой
демонстрацией своих сил и возможностей?!  Гарду  было  ясно,  что  генерал
попытается убрать всех свидетелей обвинения - посягнет и на Рольфа  Бейли,
если тот вздумает открыть рот, и на Дину Ланн  с  ее  женихом-президентом,
если они ринутся  в  бой,  и  на  Честера  с  Таратурой,  если  те  окажут
решительное сопротивление, не поддавшись на подкуп или шантаж, и  даже  на
него самого, на комиссара  Гарда,  как  уже  посягнул  однажды  с  помощью
негодяя Хартона. Понимая  все  это,  предвидя,  комиссар  полиции  принял,
кажется,  все  возможные  меры  предосторожности,  но   ничего   не   смог
противопоставить своему всесильному врагу, хотя сам обладал, как он думал,
немалым  могуществом:  властью,  данной  ему  народом,  правительством   и
государством. Увы, перед лицом мафии,  получившей  благословение  того  же
правительства и того же  государства,  а  потому  действующей  как  хорошо
смазанная машина, комиссар Гард оказался беспомощным и слабым, как мальчик
перед зрелым  мужчиной,  как  любитель-боксер  перед  профессионалом,  как
новичок перед мастером, как  солдат-пехотинец  перед  танком.  Эта  машина
способна перемалывать все живое и сопротивляющееся, выплевывая в  конечном
итоге то, что остается и что  называют  в  миру  честью  и  совестью,  как
пуговицы, потому что машина всегда существовала и будет  существовать  без
этих качеств, что,  собственно,  и  делает  ее  машиной  -  в  отличие  от
человека.
   - Аминь! -  вслух  произнес  Гард,  вставая.  -  Все!  Достаточно!  Все
остаются здесь, в комнате. Я выйду в зал один, чтобы  довести  начатое  до
конца...
   - Дэвид! - сказал, тоже вставая, Честер. - Это безумие!
   Гард перебил его:
   - Сядь и молчи! Я не могу позволить себе рисковать вашими жизнями,  это
так же ясно, как дважды два четыре. Слушайте трансляцию, если хотите, и...
не беспокойтесь за меня. Сегодня больше не будет ни  выстрелов,  ни  пуль.
Меня убили иначе: отобрали вас,  свидетелей  обвинения...  Я  же  для  них
безопасен, как безопасна змея, лишенная жала. Я все сказал, а вы  извольте
подчиниться, пока... пока я еще комиссар полиции!
   - Но смысл?! - крикнул Фред Честер.
   Гард долгим взглядом посмотрел на своего друга и,  ничего  не  ответив,
вышел из комнаты.  Через  несколько  секунд  он  появился  на  сцене.  Его
встретила  напряженная  и  явно  сочувственная  тишина.  Сидевшие  в  зале
журналисты словно поняли, что комиссар Гард сам себе устраивает  публичное
аутодафе. Он добровольно, находясь в  полном  здравии  и  при  ясном  уме,
всходил на эшафот, предпочитая героический конец бесславному  продолжению.
В ситуации, в которой оказался комиссар Дэвид Гард,  это  была,  вероятно,
единственная возможность, вчистую проигрывая последний раунд  борьбы,  все
же сделать попытку если не выиграть его, то уйти с честью.
   И комиссар взял в руки микрофон...



        ЭПИЛОГ

   Три года спустя, в один из весенних дней,  Фред  Честер,  сидя  дома  и
разрисовывая  фломастерами  картинки  для  своего  первенца,  лежащего   в
кроватке, услышал телефонный звонок. По своему обыкновению он  не  прервал
дело, которым занимался, рассчитывая на то, что либо жена, выйдя из кухни,
возьмет трубку, либо на том конце провода потеряют терпение. На  сей  раз,
однако,  и  Линда  почему-то  не  выходила,  и  неизвестный,  домогавшийся
Честера, проявлял настойчивость и терпение:  то  ли  Фред  был  ему  очень
нужен, то ли он неплохо знал характер журналиста. И Честер в конце  концов
сдался.
   - Алло! - сказал он. - Вас слушают.
   - Ты делаешь успехи, - раздался знакомый  до  боли  голос.  -  Когда-то
выдерживал до  десяти  гудков,  теперь  пятнадцать!  Тебе  что,  прибавили
зарплату?
   - Дэвид? Ты?!
   -  Что  в  этом  удивительного?  В  газетах  ведь  не  было  некролога,
посвященного моей скромной  персоне,  преждевременно  угасшей  в  расцвете
физических и творческих сил, как обычно сообщают  даже  о  девяностолетних
старцах... Скажи, Фред, ты все еще у Линды на привязи?
   - В каком смысле, Дэвид?  Вообще-то  у  нас  сын,  но  я,  как  всегда,
свободен.
   - Поздравляю. Не прошло и трех лет, как  ты  превратился  в  настоящего
мужчину. Говорю это к тому, что не прочь повидаться с тобою.
   - Прекрасно, Дэвид! Где? Когда?
   - Например, сегодня? И например, в том же "Бруте"?
   - Не возражаю... Извини, одну секунду...  Представь,  это  Дэвид  Гард,
дорогая! Никуда мы не собираемся, с чего ты взяла? Дэвид, ты меня слышишь?
Линда передает тебе сердечный привет!
   - Ей тоже.
   - Тебе, дорогая, тоже... Дэвид, не созвать ли всю нашу компанию?
   - Всю, к сожалению, не выйдет, уже не получится. Бедный Валери Шмерль!
   - Да, его доконали печень и Матильда... Почему ты не был на похоронах?
   - Поздно узнал. Из газеты. Ты был?
   - Да, мы шли с Клодом и Карелом за гробом и говорили  о  том,  что  уже
лупят по нашему квадрату. Невеселая тема. Рольфа, между  прочим,  тоже  не
было, но он прислал Матильде телеграмму соболезнования, а ты даже...
   - Не сообразил, Фред. Наша извечная суета.
   - Суета и дружба несовместимы, Дэвид. Где тебя носило все эти годы?
   - Потом, Фред, потом. Так Рольфа, говоришь, не было?
   - Мы не встречались с того самого дня, понял?
   - Понял. Я тоже.
   - Значит, в "Бруте" и одни?