и квалифицированным роботом... Отсюда потянулась  цепь
неприятностей, в результате которых Хартон, взяв пистолет все-таки в левую
руку, оказался в позиции, где  его  могла  достать  и  достала  выпущенная
Гардом пуля, чего согласно "сценарию"  произойти  не  могло,  если  бы  он
держал пистолет в правой руке.
   Стоит ли добавлять, что, занимаясь расчетами,  Киф  Бакеро  понятия  не
имел, кто в кого должен стрелять,  а  имел  всего  лишь  исходные  данные,
содержащие характеристику  двери,  возраст  об®екта  номер  один,  который
должен был стрелять, об®екта номер два, который должен быть убит, сведения
о привычках обоих, об их темпераменте, навыках, глазомере и так  далее.  В
итоге синеглазая красавица Дина Ланн, не успев  стать  женой  Кифа,  могла
овдоветь, хотя именно она и явилась невольной виновницей его ошибки.
   Что ж, все ошибаются - и машины, и люди. Но вот, парадокс - чем сильнее
стремление  к  жестокому,   точному,   отлаженному   ведению   дел,   тем,
естественно, меньше ошибок; зато уж если случается сбой, то обычно выходит
всем глупостям глупость. Особенно  если  используются  машины,  которые  с
одинаковым равнодушием возводят в степень все что  угодно.  Тут  бедствием
может стать ничтожная, не там поставленная запятая!
   Но мы опять отвлеклись.
   "Убрать так убрать", - подумал Дитрих с таким же привычным спокойствием
и деловитостью, с каким, закончив работу, убирал за собой письменный стол,
хотя на сей раз и предвидел небольшие трудности, поскольку в  сравнении  с
письменным столом Бакеро был предметом, что ни говорите, одушевленным.
   Что же касается  готового  "сценария",  его  следовало,  поскольку  шеф
ничего не сказал о нем, пустить, сообразуясь с правилами, в  восемнадцатый
блок для копирования, а затем и в производство. Что Дитрих и сделал  после
недолгого размышления: он вложил папку  в  железный  ящичек,  который  под
давлением воздушной струи мгновенно ушел в восемнадцатый  блок  по  каналу
прямой внутренней связи. Там, в  восемнадцатом  блоке,  ящик  был  любовно
вскрыт  старшим  блока  Рональдом  Готлибом.  Его   небольшое   ведомство,
оснащенное  несколькими  копировальными   аппаратами,   располагалось   на
задворках могучего кибернетического мозга генерала Дорона, в самом дальнем
закутке  "ангара",  однако  Готлиб  искренне  полагал,  что  дело   не   в
территориальной расположенности блока, а в его наиважнейшей функции.
   Маленький, тщедушный, с непомерно крупным  и  унылым  носом,  опущенным
вертикально вниз, с вечно озабоченным, печальным выражением  глаз,  Готлиб
еще был большим эстетом. Его буквально выводила  из  себя,  лишала  покоя,
делала больным даже ничтожная помарка на машинописной странице, подлежащей
копированию. Собственно говоря, формальной функцией Рональда Готлиба  было
принять готовый "сценарий", снять с него надлежащее количество копий, одну
отправить в архив, а остальные передать в  отдел  реализации,  то  есть  в
производство. Это была чисто механическая процедура, которая не  требовала
от Готлиба и сотрудников его  блока  ни  просмотра  бумаг,  ни  тем  более
вникания в их существо или содержание.
   Однако Готлиб бумаги все же просматривал в надежде найти  и  немедленно
перебелить испорченную помаркой страницу, - если  угодно,  эту  работу  он
исполнял как любимое  дело,  как  хобби,  как  нечто,  продиктованное  его
профессиональным  тщеславием.   При   этом   содержание   бумаг   Готлиба,
разумеется, совершенно не интересовало, только их  внешний  вид!  В  конце
концов, мы не завидуем людям, завинчивающим гайки или болты на  конвейере,
но с уважением относимся к тем из них, кто хочет в этой монотонной  работе
найти свою поэзию. И это их неот®емлемое право, и начальство не только  не
протестует против подобного рода рвения, а нередко поощряет его  и  добрым
словом, и премией по случаю какого-нибудь "Дня республики" или Сочельника.
Принял, вложил, вынул, отдал -  разве  эти  операции  могут  тронуть  душу
человека, у которого маниакальная потребность если не найти,  то  хотя  бы
выдумать творческое начало в работе?
   Короче говоря, грязное  место  в  "сценарии",  на  которое  натолкнулся
Рональд Готлиб, резануло его так, словно  авторучка  Дорона,  вычеркнувшая
злополучный галстук на шее будущего президента, прошлась не по  бумаге,  а
по реальной шее  самого  Готлиба.  Он  не  мог,  просто  не  мог  остаться
равнодушным! Помарка подействовала  на  него  так  же  удручающе,  как  на
писателя действует опечатка в его только что изданной  книге  или  как  на
женщину, обнаружившую, что у нее при всем честном народе спустилась  петля
на колготках!
   Рональд Готлиб выглянул  из  своего  закутка,  ищущим  взглядом  обводя
знакомых ему машинисток. Наконец  выбор  его  остановился  на  Дине  Ланн,
потому что она была ближе всех, как раз в этот момент  закончила  какую-то
перепечатку и, кроме того,  обладала  добрым  характером.  Готлиб  немного
боком приблизился к ней и деликатно кашлянул. Дина  подняла  голову  и  по
уныло повисшему носу, по собачьему выражению глаз тут же поняла  состояние
Готлиба. Вообще-то машинистки, к которым он часто обращался за помощью или
за сочувствием, слегка посмеивались  над  ним,  но  его  приверженность  к
работе вызывала у них и уважение.
   - Что, опять грязь? - спросила Дина.
   Готлиб только вздохнул в ответ.
   - Стоит ли расстраиваться? - сказала беспечным тоном девушка.
   - Стоит, - опять вздохнул Готлиб.
   - Ну давайте, я перепечатаю, - улыбнулась Дина  Ланн,  готовая  в  этот
момент осчастливить весь мир.
   Готлиб хихикнул от удовольствия и рысью, хоть как-то и боком,  поскакал
за злополучной страницей.
   Вопиющее нарушение  правил?  Отнюдь,  отнюдь!  То,  что  делал  Рональд
Готлиб, и то, что  готовилась  сделать  Дина  Ланн,  никем  официально  не
запрещалось и не разрешалось, то есть  не  регламентировалось,  ибо  какая
система  организации  могла  предусмотреть  столь   творческое   отношение
сотрудников к своим обязанностям?
   Ланн заправила бумагу в каретку, положила рядом  страницу,  глянула  на
мазню, которую надо было исправить, и прочитала текст, подлежащий в  итоге
перепечатыванию: "...О'Чики, кандидату  в  президенты,  надлежит  в  20:00
быть...  (далее  про  какой-то  галстук  вычеркнуто)   слева   от   статуи
Неповиновения,  где  его  встретят  и  отправят..."   "Слева   от   статуи
Неповиновения? - механически подумала Дина. - Надо же, ну  конечно  слева!
Но справа и в тот же час - поразительное совпадение! - меня  возле  статуи
будет ждать Киф! Черт, чуть не сбилась... Ага!" И машинка дробно рассыпала
скоропись: "...О'Чики, кандидату  в  президенты,  надлежит  в  20:00  быть
справа от статуи Неповиновения, где его..."
   - Вот. - Ланн протянула Готлибу переписанную страницу.
   - Вы печатаете... - все  существо  благодарного  Готлиба  искало  самый
восторженный комплимент, - белоснежно!
   Дина снисходительно улыбнулась. И тут же забыла о Готлибе и о  каком-то
неведомом ей  О'Чики,  кандидате  в  президенты,  о  котором  даже  нечего
рассказать Кифу или дядюшке Христофору, родному брату матери,  ее  доброму
покровителю, с которым она была откровенна, как с  лучшей  подружкой:  все
мысли девушки тут же унеслись совершенно в другую сторону  -  к  любезному
жениху.  (Так  неожиданно,  добавим,  спасенному  ею  за   счет   будущего
президента, которому теперь было суждено разделить чужую судьбу!)
   Впрочем, у Ланн в этой ошибке был соавтор.  Перепутанное  ею  слово  не
вызвало бы никаких последствий, если бы перо генерала Дорона  не  выкинуло
из "сценария" - правда, по требованию министра  Воннела  -  этот  дурацкий
галстук цвета национального флага, который, между  прочим,  служил  еще  и
опознавательным знаком для  агентов  спецслужбы,  чьей  обязанностью  было
отправить будущего президента куда следует.  (Из  соображений  секретности
агенты, как это водится в тайных делах, - смотри соответствующую  страницу
из книги "На службе Родинам"! - были ориентированы не на  конкретного,  во
плоти и крови, человека, а на условные  знаки  места,  времени  и  отличия
об®екта.) Само собой, никакой путаницы не  произошло  бы,  если  бы  Дорон
намекнул Дитриху насчет доработки  "сценария";  тогда  контроль,  конечно,
наткнулся  бы  на  ошибку,  и  приметы   "об®екта"   были   бы   уточнены,
конкретизированы,  дополнены  и  все  гладко  покатилось  бы  по   рельсам
программы. Но, увы, и в генерале оказалось что-то человеческое!..
   С другой стороны, если  некий  господин  вследствие  ошибки  синеглазой
красавицы, да еще и без опознавательных знаков, сел на скамейку не  слева,
а справа  от  статуи  Неповиновения,  где  уже  сидел  другой  джентльмен,
приговоренный Дороном  к  смерти,  и  их  в  потемках  слегка  перепутали,
интересно бы знать, как теперь сложатся их судьбы?
   Кстати,  никто  в  "ангаре"  не  подозревал,  что  в   действительности
происходит с очень уж проштрафившимся сотрудником.  Никто  и  подумать  не
мог, что с ним поступают как  с  негодными  болтами,  винтиками,  гайками.
Просто изредка случалось так, что кто-то уходил после смены домой  или  на
свидание с любимой, в кафе или навестить заболевшую  тетушку  и  более  не
возвращался. Никогда. Он исчезал, словно проваливался сквозь землю, и  его
напрасно искали родственники и полиция. Правда, примерно в то же  время  в
морге появлялся неопознанный труп, до  такой  степени  изуродованный,  что
даже родинок не оставалось. И тогда государство хоронило его за свой счет:
три кларка и двадцать леммов за всю экипировку плюс два совершенно  пьяных
и сквернословящих могильщика. Разумеется, эти трупы никакого  отношения  к
бывшим сотрудникам Института  перспективных  проблем,  к  Дитриху,  к  его
"тихим мальчикам" и тем более к генералу Дорону не имели.
   Жестоко, несправедливо? Верно, конечно. Тем не  менее  стоит  учесть  и
другое. Если человек  по  доброй  воле  соглашается  стать  нерассуждающей
деталькой машины, то тем самым он соглашается с отношением к  нему  как  к
винтику. А незаменимых  винтиков,  как  известно,  нет!  Их,  когда  надо,
смазывают  маслом  и,  когда  надо,   выкидывают   в   металлолом,   благо
производство налажено и  безработных  -  с  дипломами  и  без  -  хватает.
Всевышний, судьба,  рок!  Извините,  всего  лишь  социальные  отношения  и
собственное поведение человека...
   Хотя вы можете представить, как бы рыдала Дина Ланн, исчезни вот так ее
любимый. Порадуемся же тому, что рыдать ей не пришлось.  Однако  не  будем
торопить события, каждое из которых случится в свое время,  а  закономерно
или  нет,  это  другой  вопрос.  Все  ли  мы  знаем  о  закономерностях  и
случайностях? Где уж!..



        15. ВАРФОЛОМЕЕВСКАЯ НОЧЬ

   Сразу после разговора с генералом Дороном Гард заехал  в  управление  и
договорился с комиссаром Робертсоном, дежурившим по городу,  чтобы  ему  в
самом срочном порядке передавали домой все сведения о  преступлениях,  где
бы они ни происходили. Робертсон хотел было обидеться  на  Гарда,  но  тот
успокоил коллегу, об®яснив ему, что имеет всего лишь "свой интерес", ни  в
коей мере не ущемляющий профессиональных достоинств дежурного.  На  том  и
договорились.
   Ждать Гарду долго не пришлось.
   Уже через два  часа  поступило  известие  о  таинственном  исчезновении
некоего Луи Карне. Пропал он из  собственного  дома,  точнее  сказать,  из
ванной комнаты. При этом внешних поводов к его исчезновению вроде не было:
за Карне ничего дурного не числилось, как,  впрочем,  и  ничего  хорошего.
Заявила о факте  жена  Луи,  в  прошлом  известная  проститутка  по  имени
Жозефина. Она рассказала, что познакомилась с Карне  два  года  назад  "на
работе" и решила поменять профессию: стать верной женой. Что делал Луи  до
знакомства  с  Жозефиной,  она  не  знала,  вероятно,  и  того  и  другого
устраивала взаимная нелюбознательность. Единственное,  что  знала  жена  о
муже, - так это то, что появился в городе и, кажется, в стране в месяц  их
знакомства, а затем, хотя и имел приличный капиталец,  устроился  работать
шофером.
   Быстро прокрутив Луи Карне через ЦИЦ, Гард выяснил, что он человек "без
биографии". Никаких о нем  данных,  кроме  женитьбы  и  профессии  шофера.
Документы тем не менее в порядке, и лишь одна  вопиющая  непонятность:  по
свидетельству Жозефины, ее муж когда-то попал в какую-то передрягу, и  ему
перемололо ногтевые фаланги всех десяти пальцев рук. "Понимаете, - плача и
причитая, сказала Жозефина Гарду, немедленно появившемуся на  месте,  -  у
него были такие розовенькие, красивенькие подушечки..."
   Много ли нужно Гарду, чтобы понять, что  Луи  Карне  перенес  операцию,
освободившую его от прежних отпечатков пальцев?
   Обстоятельства, при которых исчез Карне, были следующие. Он вернулся  с
работы, переоделся, хватанул сразу полстакана виски с содовой - пил  Карне
принципиально не из рюмок, стопок, бокалов, а именно из граненых  стаканов
с рекламными наклейками фирмы "Дарвин и сын", производящей бюстгальтеры, -
и пошел в ванную комнату принять душ, пока Жозефина сделает ему яичницу  с
беконом. Жозефина слышала,  как  Луи  плещется  под  струей  воды,  что-то
напевая, и вдруг он дико закричал. Жена бросилась к двери в ванную, но она
была заперта, и как Жозефина ни умоляла Луи, он дверь не открыл. Тогда уже
на ее вопли о помощи сбежались соседи, взломали дверь и увидели, что Карне
нет. Он ушел, или его вынули, через небольшое  окно  под  самым  потолком,
причем если все же он ушел, то почему перед  этим  дико  кричал  и  почему
отправился куда-то голым?
   Возвращаясь на машине домой. Гард пытался  анализировать  происшествие,
связывать  его  со  своим  визитом  к  генералу   Дорону,   но   цепь   не
выстраивалась. Во-первых, уж слишком  быстро  начал  генерал  действовать,
если записывать Карне на его счет, и, во-вторых, довольно грубо: с криком,
с экзотикой, если можно так выразиться, имея  в  виду  кражу  человека  из
ванной комнаты в голом виде, что на основательного Дорона не походило.  Но
одно обстоятельство очень настораживало Гарда:  розовые  подушки  пальцев.
Человеку с незапятнанной репутацией сдирать отпечатки пальцев нужды нет, а
тут они явно содраны, да еще у личности "без биографии".  Так  или  иначе,
Гард получил достойный факт для размышлений, пока еще, правда,  никуда  не
ведущий, ни к Дорону, ни к "Фирме Приключений", ни  к  убийству  антиквара
Мишеля Пикколи.
   Но едва комиссар добрался до своей любимой тахты, как зазвонил телефон,
и Робертсон приятным басом сказал:
   - Дэв, держи новость. Двадцать минут назад у себя  в  квартире  задушен
какой-то Барроу, по моим данным сумасшедший, бывший...
   - Моряк и гангстер, - закончил за Робертсона Гард. - Это же твой  кадр,
я только вчера о нем тебя спрашивал! Наркотики и перестрелка!
   - Да ну?!
   - У него там была служанка мисс Флейшбот?
   - Никакой мисс вроде нет, - ответил  Робертсон.  -  Ну,  Дэв,  ты  меня
удивил! В общем, если хочешь, езжай туда. Людей подкинуть?
   - Хватит двух человек и медэксперта.
   Через минуту Гард уже сидел в "мерседесе", который  стремительно  несся
по направлению к улице Иностранных моряков. Усилием воли комиссар не давал
себе размышлять раньше времени о  том,  что  случилось,  ибо  такого  рода
размышления невольно рождают  версии,  мешающие  нормально  и  непредвзято
видеть  факт.  Увидел  -  размышляй.  Однако  всем  существом  своим  Гард
чувствовал, что тут  без  Дорона  уж  точно  не  обошлось:  генерал  убрал
свидетеля. Причем немого! Зачем? Чего боялся? Если  таким  же  свидетелем,
предположим, был Луи Карне, то в его исчезновении  логика  есть,  а  зачем
убивать немого?! Раньше Барроу из каких-то соображений сохранили  жизнь  -
что же случилось, отчего эта жизнь стала опасной для тех, кто ее сохранял?
Неужели Дорон боялся, что Гард найдет  врача,  способного  развязать  язык
немому, а из сумасшедшего сделать нормального? Даже если  бы  генерал  так
думал, он не столь туп и не какой уж неуч,  чтобы  не  понимать:  подобные
дела делаются не скоро.
   "Возможно, Дорон отдал общее  распоряжение,  а  частности  решаются  на
уровне того же Дитриха? - думал Гард. -  Тогда  кто  будет  разбираться  в
тонкостях? Всех под одну гребенку!.." Факт тот,  что  генерал  определенно
приступил к решительным действиям, тем  самым  подтверждая  справедливость
его.  Гарда,  подозрений.  Но  при  этом  и  пренебрегая  ими!  -  все  же
поразительный он человек, генерал Дорон! Ведь понимает,  что  Гард  теперь
тоже все понимает, но, как собака, схватившая кость, рычит и  кромсает  ее
на глазах у других собак, лишь бы сожрать, а вы, мол, если хотите,  можете
глядеть, - не подпущу!
   Вот и улица Моряков. Дом в глубине небольшого  парка.  Тишина.  Уже  на
месте люди Робертсона. Они провели Гарда по скрипучей лестнице  в  комнату
бывшего гангстера. По первому впечатлению Барроу  был  жив.  Он  сидел  на
своем привычном месте, в кресле за столом, слегка откинувшись  на  спинку.
Глаза его были открыты и, как ни  странно,  имели  осмысленное  выражение.
Перед Барроу в кажущемся беспорядке были разбросаны карты. А на  шее  его,
лишь  приблизившись  и  приглядевшись,  Гард  увидел   тонкие   фиолетовые
подтяжки. Из уголка рта тянулась  тоненькая,  прямо-таки  нитяная  струйка
запекшейся крови.
   Да, Барроу был действительно задушен.  Гард  многое  повидал  на  своем
веку, но вид убитого вызвал у него неприятный озноб: у комиссара создалось
впечатление, что сумасшедший Барроу прозрел именно в тот момент, когда его
душили! В глазах  не  было  прежней  бессмысленности  и  непонимания,  они
спокойно и мудро глядели  в  бесконечность,  а  губы,  брови  и  все  лицо
выражали такое презрение к смерти и такое  понимание  своей  обреченности,
что прямо жуть брала. Бывший гангстер-моряк  не  только  не  сопротивлялся
чьим-то рукам, душившим его фиолетовыми подтяжками,  но  с  облегчением  и
спокойствием йогов принял смерть, словно избавление от  чего-то  непомерно
тяжелого, что он нес так долго на своих плечах.
   Следов  убийца  не  оставил.  Дело  было  сделано  чисто,  на   высоком
профессиональном  уровне.  На  металлических  предметах,  на  стекле,   на
полированных частях мебели,  короче  говоря,  где  только  могли  остаться
отпечатки пальцев, они принадлежали двум людям: самому Барроу и, вероятно,
его служанке мисс Флейшбот. У Гарда даже мелькнула дерзкая  мысль:  уж  не
старуха ли прикончила идиота, сама взбесившаяся от его пасьянсов  и  этого
"Не... надо..."?
   Но карты! Комиссар взял эксперта за локоть и глазами показал на стол, и
даже Симпсон, а это был именно он, заметил, что карты  что-то  изображают,
то ли чей-то профиль, то ли контуры какого-то фантастического животного.
   - Не слон ли, господин комиссар? - сказал Симпсон.
   - Нет, здесь буквы. Смотрите - это "Р", а это "Б".  "РБ"!  Что  бы  они
значили, как вы думаете, Симпсон?
   - Если "Б" - Барроу, то он Мэтьюз, а не "Р"...
   - Спросить бы у Флейшбот... - сказал Гард.
   Но старуха исчезла, будто ее вовсе  не  было.  Свидетели,  состоящие  в
основном из соседей, ничего существенного  рассказать  не  могли:  они  не
видели ни входящих в дом, ни выходящих из него посторонних  людей.  А  вот
Флейшбот в свое обычное время поплелась в мясную лавку, -  правда,  хозяин
лавки заявил, что она у него сегодня не была.  Никакого  шума  со  стороны
виллы, кроме обычных собачьих голосов, никто не слышал, вернулась ли в дом
мисс Флейшбот, никто не заметил, да и с какой стати следить за  ней,  если
по уму она в последнее  время  мало  чем  отличалась  от  бедного  Мэтьюза
Барроу, царствие ему небесное, вот был когда-то джентльмен!
   Труп обнаружили случайно,  как  и  бывало  часто  в  подобных  случаях:
зеленщик, которому Флейшбот постоянно делала заказы,  явился  к  вечеру  с
салатом и брюссельской капустой, однако служанка господина Барроу  на  его
зов почему-то не вышла. Тогда он,