ряни!  Зачем  тебе  эта  грязная
железка?
   Привалов тем временем зажал брусок в тиски и  принялся  срезать  острым
шабером толстый слой ржавчины, размоченной керосином.
   - Это не железка, - сказал он. - Я уже как-то говорил тебе, что  железо
в чистом виде встречается редко. В основном оно бывает  в  виде  сплава  с
углеродом, который называется сталью. А железо, феррум, - это элемент, оно
только в лабораториях бывает в  чистом  виде.  И,  кстати,  оно  почти  не
ржавеет. А эта штуковина ржавая - значит, стальная.
   - Позволь, а как же нержавеющая сталь?
   - Это, видишь ли, название условное.  В  некоторых  марках  нержавеющей
стали железа меньше, чем хрома и никеля.
   - Чего только не узнаешь на старости лет! - вздохнула Ольга Михайловна,
вытирая тарелку. Глаза ее смеялись. - Борис, - сказала она немного погодя,
- давай пойдем в кино.  В  "Повторном  фильме"  идет  "Колдунья".  Все  ее
видели, кроме нас с тобой.
   - В принципе я не против "Колдуньи", -  ответствовал  Привалов,  орудуя
шабером. - Ты же знаешь, я всегда стоял горой за ведьм, волхвов  и  леших.
Но, прежде чем приобщиться к оккультным наукам, я очень хочу  заглянуть  в
этот ящичек.
   - Ты скажешь! - засмеялась Ольга Михайловна.  -  Постой,  но  разве  он
пустотелый?
   - В том-то  и  штука,  -  радостно  откликнулся  поклонник  волхвов.  -
Понимаешь, он слишком легок для своего размера - я  это  еще  на  толкучке
заметил, когда взял в руки. Но никаких стыков на стенках не видно. Вот мне
и стало интересно, как он сделан.
   Привалов отложил шабер. Блестящая поверхность металла обнажилась  почти
повсюду, только в углублениях темнела ржавчина.
   Молотком он постучал по углам и по середине.
   - Явно пустотелая штука, - сказал он  и  потряс  ящичек  около  уха.  -
Никакого звука. Или там ничего нет, или что-нибудь плотно набито.
   - Борис, ты поосторожнее, - забеспокоилась вдруг жена.  -  Может  быть,
это неразорвавшаяся мина?
   - Ну что  ты!  Я  не  вижу  ни  одного  отверстия  для  взрывателя  или
предохранителя. И, судя по вмятинам и забоинам, этой  штукой  пользовались
как подставкой: на пей рубили и сверлили. Если б что и было, она бы  давно
взорвалась.
   - А вдруг она замедленного действия?
   Борис Иванович ухмыльнулся:
   - Ты напоминаешь мне бабушку из "Детства"  Толстого.  Помнишь?  Она  не
пожелала выслушать об®яснение, что дробь не порох.
   - Благодарю за сравнение!
   - Да ты не сердись. Понимаешь, ящичек сделан очень давно, тогда не было
механизмов замедления. Вообще говоря, я бы мог взять его завтра в институт
и между делом легко разобраться, даже  не  вскрывая  его.  Можно  измерить
толщину его стенок ультразвуковым  толщемером.  Можно  взять  конвертик  с
фотопленкой, ампулу с чем-нибудь радиоактивным - мезоторием, например, - и
просветить ящичек гамма-лучами. По снимку можно было бы, вероятно, понять,
есть ли что внутри.
   - Вот и сделай  так,  -  сказала  Ольга  Михайловна,  убирая  посуду  в
шкафчик.
   - Э-э, нет! - Привалов зажег газовую горелку.  -  Старые  способы  тоже
нельзя забывать. Помнишь, у Козьмы Пруткова: и при железных  дорогах  надо
сохранять двуколку.
   - А еще у него же сказано: если у тебя есть  фонтан  -  заткни  его,  -
язвительно заметила жена.
   - Верно, - миролюбиво сказал Привалов. - Мы в расчете за бабушку.
   С этими словами он поставил на газ сковородку и положил на нее ящичек.
   - Теперь ты будешь его поджаривать?
   - Очистительная сила огня! - Борис Иванович перевернул ящичек на другой
бок. - Сейчас мы ему прогреем старые ревматизмы... И хорошее настроение не
покинет больше нас...
   Напевая, он высыпал на блюдечко немного зубного порошка, размешал его с
водой и, смочив в растворе тряпку, стал водить ею по стенкам ящичка.  Мел,
шипя, быстро высыхал на горячем металле. Ящичек  стал  чисто  белым,  лишь
слегка проступали в углублениях пятна ржавчины.
   - А дальше что? - спросила жена, с любопытством  наблюдавшая  за  этими
манипуляциями.
   - А вот смотри.
   Привалов смочил сухую тряпочку керосином и стал отжимать ее на  ящичек.
Желтые  капли,  падая  на  меловую  поверхность,  мгновенно   расходились,
пропитывая ее.
   - Видишь? Вот тебе старые методы дефектоскопии.
   На  всех  гранях  ящичка  проступили  четкие,   тонкие,   будто   иглой
процарапанные линии, образовавшие строгий геометрический узор.
   Подняв очки на лоб, Привалов любовно разглядывал стыковые линии.
   - Понятно, - говорил он. - Ящик собран, как деревянный, на  шипах,  под
"ласточкин хвост". Края, очевидно, зачеканены, а  потом  все  зашлифовано.
Керосин на меловом слое всегда покажет щель, самую тонкую...
   - Надеюсь, ты не сейчас будешь его вскрывать?
   - Ах да, "Колдунья"... - Привалов поспешно, прибрал со  стола  и  пошел
умываться.
   - Знаешь, - донесся его голос из ванной комнаты, - надо  бы  завести  в
доме телевизор.
   - Нет уж, извини. Тогда тебя совсем из дому не вытащишь. У меня на этот
счет твердые взгляды.
   - Ну-ну... - Привалов вышел из ванной, вытирая руки. - Это очень старый
ящичек, Оля. Соединения на  шинах  характерны  для  тех  времен,  когда  в
технике преобладало  дерево  и  "деревянная  технология"  переносилась  на
металл.  Мы  теперь  считаем,  что  получить  точные  размеры  на   дереве
невозможно. А в восемнадцатом веке, в начале, Вильгельм де Геннин в  своем
описании сибирских и уральских заводов писал, что "железо не есть дерево и
сделать его ровно, яко  стругом  строганное,  не  можно".  Этот  самый  де
Геннин...
   - А ты мог бы одновременно говорить и одеваться? - мягко опросила Ольга
Михайловна. - Удивительно, сколько детского в мужских характерах...
   Они вышли из дому. Привалов с удовольствием вдохнул  прохладный  воздух
вечера.  После  возни  с  металлом  и  инструментом  он  чувствовал   себя
отдохнувшим, освеженным.
   - Борис, - сказала Ольга Михайловна, взяв мужа под руку, - мне кажется,
что твое увлечение старой техникой - дело не очень-то современное.
   - С чего ты взяла, что я увлекаюсь старой техникой?
   - Ты очень любишь рассказывать о ней.  И  при  этом  у  тебя  оживление
какое-то особенное... Ведь ты работаешь в новых отраслях техники, ты же не
историк и не археолог.
   - Ты не совсем права, - задумчиво сказал он. - Просто я считаю полезным
знать, как это делалось раньше. Раньше тоже  не  дураки  жили...  А  кроме
того, Оля, в технике иногда бывают вполне  закономерные,  с  точки  зрения
диалектики, случаи возврата по спирали  к  чему-нибудь  старому.  В  новом
качестве и в новых условиях.
   Они свернули на многолюдную, залитую огнями улицу.
   - Возьми любой музей, Оля, - продолжал  Привалов.  -  Тебя  не  поражал
огромный  контраст  между  качеством  старых  орудий  труда  и   качеством
произведений этих орудий?
   - Нет, - призналась Ольга Михайловна.
   - Конечно, ты, как заведующая детской библиотекой, далека  от  этого...
Но помнишь, в Эрмитаже мы осматривали зал средневекового оружия?
   - Это где конные рыцари с копьями?
   - Вот-вот. Каждая вещь там - произведение искусства.  Какая  тщательная
отделка, сколько блестящей выдумки в каждой детали! Скажу тебе откровенно:
если бы мне, инженеру двадцатого века, поручили  спроектировать  завод  по
выпуску рыцарских доспехов, я бы сел  в  калошу,  хотя  располагаю  такими
технологическими приемами, о которых наши предки и мечтать не смели.
   - Чем же они это делали?
   - Чем делали? - переспросил он. - В Эрмитаже есть комплект слесарного и
токарного инструмента, принадлежавшего Петру Первому. Инструмент царский -
значит, хороший, он ведь  толк  в  инструменте  знал.  Но  какое  это  все
тяжелое, грубое и нестойкое, с современной точки зрения! Нынешний  хороший
слесарь не смог бы работать этим ужасным инструментом.
   - Не забывай, что производительность  труда  была  тогда  ничтожная,  а
условия труда адские, - заметила Ольга Михайловна.
   - Конечно, так. Но какие были золотые руки и  головы!  И  ведь  наша-то
техника без них, средневековых умельцев,  не  могла  бы  дойти  до  уровня
сегодняшнего дня. Вот почему я отношусь к старой технике с  уважением.  Ее
из потока истории не выкинешь, как и слово  из  песни...  А  что  касается
слесарного  ремесла  -  гарантирую,  что  и  при  самом  высоком  развитии
автоматики, через тысячу лет, хороших слесарей будут уважать  еще  больше,
чем теперь!


   Рабочий день подходил к концу. В лабораторию вошел Привалов.
   - Вы помните, товарищи, - начал он с порога, - помните грязный  брусок,
который я нашел тогда на толкучке? Вот он в очищенном виде.
   - Да он на шипах, - сказал Николай, повертев ящичек в руках. - При царе
Горохе сделан.
   - Давайте-ка вскроем его. -  Привалов  подошел  к  верстаку  и  вставил
ящичек в челюсти тисков.
   Юра живо притащил молоток и крейцмессель и стал  вырубать  зачеканенный
зигзагообразный стык.
   - Там что-нибудь есть внутри? - спросил Валерик.
   - Вы идите, Горбачевский, - сухо сказал Николай. - Обойдемся без вас.
   Юный лаборант дернул плечом и пошел к двери.
   Когда вся зачеканка была вырублена, Привалов наставил  на  стык  крышки
зубило и начал осторожно постукивать по нему  молотком.  С  каждым  ударом
шипы все больше расходились. Одна  сторона  ящичка  наискось  поднималась.
Удар, еще удар... Стенка ящичка, подпрыгнув, со стуком упала на  пол.  Три
головы враз склонились над раскрытым ящичком. Там  лежала  какая-то  белая
трубка. Юра нетерпеливо запустил пальцы в ящичек, но  Привалов  отвел  его
руку. Он осторожно развернул ткань,  под  которой  оказалась  свернутая  в
трубку пачка тонкой, но плотной желтоватой бумаги.
   - Обертка чем-то пропитана, - сказал он. - Наверное, воск.
   Бумага была исписана мелким, ровным почерком. Буквы почти не сцеплялись
между собой.
   - Не по-русски! - воскликнул Юра.
   Привалов поднял очки на лоб и вгляделся в рукопись.
   - Черные чернила... Бумажки не в нашем веке писаны, теперь  чернила  из
чернильного орешка не делают... Судя по  начертанию  букв,  гусиным  пером
писали... И, между прочим, по-русски, хотя орфография не теперешняя. Сразу
не прочтешь, придется постепенно...
   - Вот это да! - с восторгом сказал Юра. -  Старинная  рукопись!  Знаете
что, Борис Иванович? Надо  Валю  попросить  прочесть.  Она  ведь  филолог,
аспирантствует по старорусской письменности.
   - Завещание, что ли? - пробормотал Привалов.
   И он медленно, с трудом  осваиваясь  с  непривычным  начертанием  букв,
прочел вслух:
   - "Лета 1762, януария второго дня начал я сие  писание,  дабы  старшему
моему сыну,  любезному  Александру,  заповедать  помыслы  свои.  Здоровьем
скорбя, а паче телесной скорби презлыми нравами  сего  времени  уязвлен  -
опасаюсь, дождусь ли твоего, сын мой, возвращения от чужих краев.
   Младость свою я в бедах и трудах и странствиях аки Омиров Улисс провел,
в зрелости же службою от  дома  часто  отзываем,  мало  времени  с  тобою,
Александр, виделся. А как ты в службу  пошел,  я  же  по  выходе  в  абшид
[полная отставка, уход на пенсию (нем.)] сиднем в доме сижу, то тебя  мало
вижу и совсем.
   А ныне в ожидании смертного часа избрал я время  для  заповедания  тебе
дела моего, о коем много помышлял, но в том не успел, и  на  тебя  уповаю,
как ты в наука-х зело силен.
   Посему опишу в пунктах, начав издавна, дабы чего не упустить. Первое: в
царствование  блаженныя  и   вечнодостойныя   памяти   великого   государя
императора Петра Алексеевича был  я  отправлен  по  его  ордеру  с  некоею
комиссиею [комиссия  -  тогда  означало:  поручение]  в  преславный  город
Париж..."




        ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ФЛОТА ПОРУЧИК ФЕДОР МАТВЕЕВ

                     Многих людей города посетил и обычаи видел,
                     Много и сердцем скорбел на морях, о спасенье заботясь
                     Жизни своей и возврате в отчизну...
                                                          Гомер, "Одиссея"


        1. КОРОЛИ И МУШКЕТЕРЫ, КАРЕТЫ И АВТОМОБИЛИ. - СЛАВНЫЙ МАСТЕР
        ЖАНТО ПОЛУЧАЕТ СРОЧНЫЙ ЗАКАЗ. - "РУССКИЙ ЦАРЬ ОКАЗЫВАЕТ МНЕ
        ЧЕСТЬ?" - ФЛОТА ПОРУЧИК ФЕДОР МАТВЕЕВ. - "КАСПИЙСКОЕ МОРЕ,
        СКОЛЬКО ГДЕ ШИРОКО, СТАВЬТЕ НА КАРТУ"

                                   И тот, кто создал укрепленья Кроншлога,
                                   Чьи руки в мозолях, что крепче камней,
                                   Он делал водителей Русского флота
                                   Из барски ленивых и косных парней.
                                                А.Лебедев, "Компасный зал"

   Было раннее утро. Первые лучи солнца тронули мокрые после ночного дождя
черепичные крыши, лужи на немощеных улицах, зажгли  бриллиантовым  блеском
крупные капли воды на листьях боярышника, что рос по обочинам. Первые дымы
потянулись из труб и кухонь Сент-Антуана - ремесленного предместья Парижа.
   Нахальные парижские воробьи задирали жаворонков, залетавших с  соседних
полей и мешавших воробьям проводить обычное исследование  навоза  у  ворот
заведения придворного каретного мастера Жанто.
   Во дворе заведения уже вовсю гудели кузнечные горны.  Дробный  перестук
ручников перемежался звонкими ударами кувалд. В столярке  жужжал  токарный
станок, рубанки с шипением снимали шелковистую стружку. Из малярного сарая
слышалась песня полировщиков, которые усердно терли бока карет и дверцы со
знаменитейшими гербами Франции. У колодца гремели ведра.
   Под навесами стояли кареты старого  фасона,  присланные  для  переделки
осей по новоизобретенной системе славного мастера Жанто.
   Семейство Жанто издавна занималось каретным  делом,  снабжая  экипажами
королевский двор и знатнейших вельмож. Жанто помнил,  как  еще  при  жизни
отца,  больше  тридцати  лет  назад,  в  их   заведении   делали   карету,
предназначавшуюся в подарок от короля знаменитому шевалье  д'Артаньяну  по
случаю назначения  его  маршалом  Франции.  Правда,  д'Артаньян  не  успел
получить ни кареты, ни маршальского жезла, потому что был неожиданно  убит
в 1683 году, при осаде голландской крепости Маастрихт.
   Недавно Жанто довелось прочесть новую книгу господина  Сандро,  который
обработал и опубликовал "Мемуары господина д'Артаньяна, капитан-лейтенанта
первой  роты  королевских  мушкетеров,  содержащие  множество  частных   и
секретных вещей, происходивших  о  царствование  Людовика  Великолепного".
Жанто с удовольствием читал мемуары старого знакомого, не раз  покупавшего
в кредит лошадей у его отца...


   Д'Артаньян, его друзья и враги  запомнились  нам  скачущими  на  боевых
конях. Коней убивали вражеские пули, они падали  от  изнеможения  в  лихих
погонях, и двадцать лет спустя и еще десять лет спустя отважные  мушкетеры
всегда были озабочены приобретением новых коней: их покупали, выигрывали в
кости, получали в подарок от вельмож и любовниц.
   Дослужившись до больших чинов, д'Артаньян, возможно, раз®езжал иногда в
карете,  но  вообще-то  экипаж  в  основном  предназначался  для   дам   и
престарелых вельмож. И король и вся знать делали  огромные  концы  верхом;
люди в то время с детства свыкались с седлом.
   Карета XVII века в сочетании с дорогами того же века представляла собой
нечто среднее между бетономешалкой и камнедробилкой. Задняя ось с большими
колесами закреплялась наглухо, а передняя, с колесами  поменьше,  имела  в
середине поворотный шкворень. Спереди и позади  возвышались  подпорки  для
толстых кожаных ремней, на которых подвешивался кузов кареты. Рессоры  еще
не были известны.
   Это  сооружение  богато  украшалось  резьбой  и  позолотой,  а   внутри
обивалось подушками, обтянутыми  тисненой  испанской  кожей,  прославившей
город  Кордову,  или  толстым,  чудовищной  прочности   лионским   шелком,
вытканным вручную. Но, несмотря  на  подушки,  находиться  внутри  кареты,
бешено несущейся по ухабам, гряд ли было приятно. Поэтому все предпочитали
поездку верхом, даже король.
   Однако в ряде случаев  этикет  делал  поездку  в  карете  обязательной.
Нередко карета опрокидывалась на крутом повороте, и надменный Людовик XIII
оказывался на  четвереньках  -  совершенно  как  Павел  Иванович  Чичиков,
вываленный из своей знаменитой брички на обратном пути от Манилова.
   Упираясь ладонями в  холодную  осеннюю  грязь,  король  поднимался.  Он
оглядывал испорченные кружевные  манжеты  и  разодранные  шелковые  чулки.
Подколенные банты носили на  себе  неоспоримое  доказательство  того,  что
королевский кучер не сбился с дороги, по которой недавно проходили лошади,
отличавшиеся прекрасным пищеварением.
   Король  оглашал  окрестности  словами,  невозможными  для  современного
французского языка. Выражения свидетельствовали о его  близком  родстве  с
Генрихом IV, доныне не превзойденным, как утверждают историки, в искусстве
кратко и сильно выражаться.
   Сопровождавшие короля придворные - хранитель королевской  трости,  двое
наблюдателей за ночной посудой его величества и  прочие  не  менее  важные
лица, получавшие по двадцать тысяч ливров  в  год,  -  наперебой  выражали
сочувствие, соревнуясь в изяществе  высказываний.  Королевский  кучер,  по
древней традиции, чесал за ухом, короля обтирали, сажали в другую  карету,
и все. Что поделаешь, случай обыкновенный. Король, приехав  домой,  с®едал
любимое блюдо - яичницу из фазаньих яиц  стоимостью  в  полтораста  ливров
(что равнялось годовому жалованью подмастерья) - и забывал о происшествии.
   Эти случаи повторялись до тех пор, пока славный мастер Жанто не  сделал
важное  изобретение.  Он  отказался  от  поворота  передней   оси   вокруг
центрального шкворня. Он закрепил ее неподвижно, а на  ее  концах  укрепил
кулаки со шкворнями, на которых сидели коротенькие  поворотные  полуоси  с
колесами. Посредством двух кронштейнов с шарнирами и  одной  тяги  полуоси
соединялись друг с другом, образуя систему, именуемую до сих пор трапецией
Жанто.
   Теперь на самых крутых поворотах опорная база колесного хода оставалась
постоянной, и последующие Людовики понемногу отвыкали  от  высказываний  в
духе Генриха IV;  мужественный  язык  французского  средневековья  потерял
немало сочных выражений.
   В дальнейшем, для того чтобы человеческая речь не лишилась  укрепляющих
элементов,  люди  изобрели  автомобиль.  Карбюратор  и  топливный   насос,
склонные к засорению, исполненная тайн и  коварства  система  зажигания  и
масса других приятных  особенностей  постепенно  восстанавливают  во  всех
языках мира исчезнувшую было крепость выражений на транспорте.
   На заре своей юности автомобиль опрокидывался не  реже,  чем  старинные
кареты, потому что первые автоконструкторы отказались от трапеции Жанто  и
делали переднюю ось автомобиля цельной,  поворачивающейся  на  центральном
шкворне.
   Лишь в 1878 году один из потомков Жанто применил трапецию к автомобилю.
После этого автомобиль опрокидывается лишь в исключительных случаях.
   Теперь многие знают, что такое "трапеция Жанто", но мало кому известно,
кто носил это славное имя.


   Толстяк Жанто сидел у дверей кузницы и пробовал напильником только  что
закаленные полуоси.
   - Ты перекалил их, старая оглобля! - ворчал он на  длинного  сухопарого
Кабюша. - И вдобавок пережег.
   - В самый раз, хозяин, - почтительно заметил Кабюш.
   - Расскажи это кюре в воскресенье, а не мне!
   - С чего вы взяли, что перекалил?
   - Твердые очень, напильник не берет. А окалина какая толстая! Ведь  они
точеные, чистенькие попали в твои медвежьи лапы!
   - Твердые лучше, хозяин: долго не  протрутся,  даже  если  плохо  будут
смазывать.
   - А, затвердил свое! Слишком  твердое  -  слишком  хрупкое.  Надо  меру
знать, тряпичная твоя голова!
   Топот копыт заставил  Жанто  прервать  воркотню.  В  ворота  в®ехал  на
прекрасном гнедом коне  молодой  дворянин.  Осмотревшись,  он  под®ехал  к
кузнице и остановился перед почтительно поднявшимся Жанто.
   Всаднику было лет двадцать пять. Одет он был изящно и со  вкусом.  Перо
на  шляпе  соразме