ефон. Привалов снял трубку.
   - Да... Здравствуйте... Пожалуйста, заходите. - Он  положил  трубку.  -
Опрятин из "Физики моря" звонил.
   - А, старый знакомый, - сказал Колтухов. - Часто у тебя бывает?
   - Нет. Я чаще встречаюсь с  изыскателями  из  "Физики  моря",  они  нам
трассу помогают выбрать.
   Колтухов посмотрел в окно.  Институт  физики  моря  был  расположен  на
другой стороне улицы. Из его широкого под®езда вышел сухощавый  человек  в
соломенной шляпе и быстро пересек улицу.
   - Торопится сосед, - сказал Колтухов. - Дельный  мужик,  говорят.  Могу
поручиться, что он с детских лет не беспокоил  Жюля  Верна...  Войдите!  -
крикнул он, услыхав стук в дверь.
   Вошел Опрятин, снял шляпу, поздоровался.
   - Как здоровье, Павел  Степанович?  -  сказал  он,  приглаживая  жидкие
волосы. - Давно вас не видал. Что поделываете?
   - А ничего  такого.  -  Колтухов  любил  в  разговорах  с  посторонними
прикинуться  этаким  простоватым,  как  он  сам  выражался,   "воронежским
мужичком"; он и в самом деле происходил из воронежских  крестьян.  -  Хожу
вот, руковожу... Споры всякие разрешаю, если кто  не  может  двум  свиньям
корм разделить...
   Опрятин вежливо улыбнулся.
   - А как ваши смолы и пластмассы? - спросил он. - Все увлекаетесь?
   - Какое там! - Колтухов развел руками.  -  Руководство  много  отнимает
времени. Верно, есть у меня чуланчик - мешалка там, термостатики, пресс...
Иногда поймаю в коридоре кого из молодежи за  неслужебными  разговорами  -
ну,  тут  уж  изволь,  голубчик,  отправляйся  в  чулан,  отпрессуй   пару
образчиков из пластмассы. В виде наказания. А то  ведь,  знаете,  от  смол
какой запах нехороший... А с вами, говорят, приключение было? - спросил он
неожиданно.
   - Какое приключение? - Опрятин насторожился.
   - Директор ваш рассказывал. Ездил, говорит, мой Опрятин  в  Дербент,  в
какую-то яму угодил, командировку пришлось продлить.
   - Да. - Тень сбежала с лица Опрятина. - Была маленькая неприятность...
   - Ну ладно, - сказал Колтухов, взглянув на часы, - не буду вам мешать.
   Он кивнул и неторопливо пошел  к  двери,  ставя  длинные  ноги  носками
внутрь.


   Здесь  будет  уместно  рассказать  о  дербентском  приключении  Николая
Илларионовича.
   В Дербент, древний город Железных Ворот, некогда охранявший самое узкое
место  караванного  пути  между  горами  и  морем,  Опрятин  ездил,  чтобы
осмотреть остатки старинных крепостных стен и уточнить сведения о  древнем
уровне моря. Неведомые мастера сложили когда-то эти стены из корытообразно
выдолбленных  огромных  камней,  залитых  для   тяжести   свинцом;   камни
прикрепляли к надутому воздухом бурдюку и  вплавь  буксировали  туда,  где
искусные водолазы выкладывали подводную часть стен.
   В последний день командировки Опрятин забрел в древнюю  каменоломню  на
пустынном берегу. Оступившись, он попал ногой в расселину - и вдруг камень
под ногой  ушел  вниз.  С  оборвавшимся  от  страха  сердцем  он  пролетел
несколько метров и плюхнулся в жидкую грязь.
   Опрятин встал, отдышался. Только что  над  головой  было  синее  жаркое
небо, а теперь со всех сторон обступила затхлая мгла... Он вытащил  ручной
фонарик. Дрожащий желтый лучик прошелся по замшелым сырым стенам.
   Опрятин понял, что провалился в  подземный  ход,  соединявший  когда-то
крепость Нарын-кале с морем. Об этом ходе сохранились легенды, но  сам  он
до сих пор не был найден.
   Луч света скользнул вниз... Опрятин всегда умел владеть собой,  но  при
виде останков человека его охватил ужас. Ноги сами понесли его прочь... Он
попал в холодную лужу, это его отрезвило. Бежать  бессмысленно.  Да  и  от
кого?
   Он заставил себя вернуться к трупу и осмотреть его.
   Это был человек небольшого роста, в рваном  городском  костюме.  Видно,
провалился бедняга в  проклятое  подземелье  и  был  придавлен  камнями...
Опрятин еще  посветил  вокруг.  Возле  трупа  лежал  полуистлевший  мешок.
Опрятин пхнул его ногой, и оттуда вывалился пистолет.
   "Немецкий парабеллум, - подумал Николай Илларионович. - Странно..."
   Он решительно разворотил остатки  мешка  и  увидел  портативную  рацию,
несколько  плиток  взрывчатки,  позеленевшие  патроны.  Из  грязи   торчал
металлический баллон с гофрированным шлангом - очевидно, акваланг.
   Типичное снаряжение диверсанта...
   Он снова посветил на  человека.  В  разорванном  вороте  рубахи  что-то
блеснуло. Опрятин всмотрелся: это было маленькое распятие, а рядом с ним -
толстая железная пластинка  на  блестящей  цепочке.  Какие-то  буквы  были
вырезаны на пластинке.  Опрятин  протер  ее  куском  мешковины  и  прочел:
"AMDG".
   Ниже шли буквы помельче, тоже латинские.
   Совсем странно... Только католик может таскать на себе распятие...
   Сколько же он пролежал здесь, в  подземелье?  Но  черт  с  ним.  Он-то,
Опрятин, не собирается составить ему компанию...
   Николай Илларионович поднял  пистолет.  С  сомнением  покачал  головой.
Потом  потянул  большим  и  указательным  пальцем  за   боковые   пуговки.
Коленчатые рычаги  затвора  углом  поднялись  кверху  и  с  сухим  треском
вернулись на место. Парабеллум был в исправности.
   Опрятин  выстрелил  в  светлевшее  над   головой   "окошко"   -   дыру,
образованную провалившейся каменной плитой. Подземелье наполнилось  гулом.
И снова - тишина.
   Текли минуты, а может быть, часы. Опрятин стрелял,  подземелье  гудело,
как  разбуженный  вулкан,  но  ни  звука  не  доносилось  с   поверхности.
Расстреляв все патроны, Опрятин, тяжело дыша, прислонился к мокрой  стене.
Отчаяние охватило его...
   Вдруг он услышал встревоженные голоса там, наверху.  Опрятин  закричал.
Он кричал, срывая голос и задыхаясь от смрада и пороховой гари.  Отверстие
закрылось: чья-то голова заслонила свет.
   - Кто стрелял? - спросили сверху.
   Прошло еще какое-то время, и вот наконец спустили  веревку  и  вытащили
Опрятина наверх.
   Пришлось  отложить  от®езд,  давать  показания  представителям  местных
властей, подписывать акты.
   А терять время Опрятин не любил.


   Две головы склонились над розовым  листом  светокопии:  Николай  и  Юра
сверяли отметки глубин на плане трассы трубопровода.
   Молодой лаборант Валерик Горбачевский,  взглянув  на  часы,  подошел  к
зеркалу и принялся расправлять свои черные бачки и  усики.  Зимой  Валерик
три недели проболел гриппом и за это время  отрастил  бакенбарды,  которые
придали его круглому мальчишескому лицу нагловатый вид. В отделе эти бачки
называли "осложнением после гриппа".
   Расчесывая усики крошечным гребешком, Валерик напевал песенку о  некоем
Чико, который приехал из Пуэрто-Рико.
   - Друг мой Валерий, - ласково сказал Юра,  -  где,  по  твоему  мнению,
находится Пуэрто-Рико?
   - Да знаю я! - Лаборант дернул плечом.
   - Кажется, недалеко от Мадагаскара?
   - Кажется, - неуверенно подтвердил Валерик.
   Инженеры засмеялись.
   - Вот видишь, друг мой, сколь пагубно...  -  начал  было  Юра,  но  тут
зазвонил телефон, и он снял трубку. - Николай, тебя шеф вызывает.  Захвати
план трассы и отметки.
   Николай, прыгая через две ступеньки, поднялся этажом  выше  и  вошел  в
кабинет Привалова. Там сидел незнакомый сухощавый  человек  в  зеленоватом
костюме. Он внимательно посмотрел на Николая, слегка кивнул и назвал себя:
   - Опрятин.
   Николай тоже представился и сел напротив Опрятина.
   - Так вот, Николай Сергеевич, - Привалов посмотрел на него сквозь очки,
- товарищ Опрятин - наш сосед из Института физики  моря.  Он  сообщил  мне
интересные сведения, которые нам придется взять в расчет. Э-э...  -  Борис
Иванович поднял очки на лоб и нагнулся над листом с трассой  трубопровода.
- Вот мель, где мы собираемся взрывать грунт.
   Опрятин посмотрел и сказал:
   - Излишне.
   - Но мы  заглубляем  трубопровод,  -  возразил  Николай,  -  исходя  из
перспективного понижения уровня моря.
   - Видите ли, - сказал Опрятин, закидывая ногу на ногу и приглядываясь к
Николаю, - я уже сообщил вашему руководителю: года через три уровень  моря
подымется. Следовательно, не стоит заглублять трассу.
   - У вас точные данные?
   Опрятин усмехнулся:
   - Точнее, чем у меня, вы ни у кого не найдете.
   Привалов откинулся на спинку стула, и очки его сами собой опустились на
переносье.
   - Ну-с, - сказал он, потирая  лоб,  -  ничего  не  поделаешь,  придется
пересмотреть отметки. Прошу вас, Николай Сергеевич, завтра  же  сходите  в
Институт физики моря. Можно будет, Николай Илларионович?
   - Пожалуйста, - кивнул Опрятин. - Во второй половине дня.
   - Вот и отлично. Вы не представляете себе, сколько нервов выматывает  у
нас трубопровод. Чересчур  осторожные  люди  тормозят  работу.  В  прошлое
воскресенье мы были на площадке и... А, да что говорить.
   - Понимаю, - сочувственно сказал Опрятин. - Кстати, Борис  Иванович,  я
не знал, что вы увлекаетесь парусным спортом.
   - А что?
   - Я видел вас в воскресенье на красивой белой яхте.
   - Позвольте, откуда вы видели?
   - С теплохода "Узбекистан".
   - Вон что, - сказал Привалов. - Как же вы уронили с теплохода женщину?
   Тонкие губы Опрятина чуть растянулись в улыбке.
   - Лично я не ронял, - ответил он. - Был какой-то скандал. Столкнули  ее
за борт в свалке или сама она свалилась, право, не знаю. Кажется, в  руках
у нее был какой-то металлический предмет.
   - Металлический предмет? - Привалов взглянул на Николая.  -  Вы  видели
что-нибудь, когда вытаскивали ее из воды?
   - Кроме пряжек на босоножках, ничего металлического не видел.
   - Ну, бог с ней. - Опрятин встал. - Между прочим,  Борис  Иванович,  то
место любопытно не только спасением утопающей. Я  заметил  там  пузыри  на
поверхности воды. Не газовыделение ли?
   - Вполне возможно. Сообщите нефтеразведчикам.
   - Как я сообщу,  не  зная  точно  места?  Это  же  не  суша,  где  есть
ориентиры.
   - Помнится мне, - сказал Николай, - что в тот момент прямо по  курсу  у
нас  была  телевизионная  вышка,  а  на  правом  траверзе  -  холодильник.
Восемнадцатый буй фарватера был метрах в ста  к  северу.  Этих  ориентиров
вполне достаточно.
   - Благодарю, - сказал Опрятин. - Итак, я жду вас завтра.
   Он попрощался и ушел.
   Николай принялся складывать светокопии.



        4. ПРО КАПЛЮ, ИМЕЮЩУЮ КАПЛЕВИДНУЮ ФОРМУ

                               Привычка вместе быть день каждый неразлучно
                               Связала детскою нас дружбой; но потом
                               Он с®ехал...
                                                А.Грибоедов, "Горе от ума"

   Они вышли из института и зашагали по улице, залитой ярким солнцем.
   - Ух, жарища! - вздохнул Юра. - Зачем вызывал тебя шеф?
   Николай коротко рассказал.
   - Интересно, каким образом они собираются поднять уровень  моря?  -  Не
дождавшись ответа, Юра заглянул в  лицо  друга:  -  Ты  о  чем  задумался,
старик?
   - Юрка, - сказал  Николай,  -  как  ты  думаешь,  почему  она  упала  с
теплохода?
   Юра ухмыльнулся:
   - Вот оно что! Бойся женщин, которые  падают  с  теплоходов.  На  твоем
месте я бы не спасал их.
   - Довольно звонить! - буркнул Николай и ускорил шаг.
   Не то чтобы он много думал об  этой  женщине  в  красном  сарафане,  но
что-то в ее лице, темноглазом и узком,  обрамленном  белокурыми  волосами,
вызывало в нем смутную тревогу. Как будто он уже видел когда-то это лицо.
   Странная, в общем, женщина. Когда он, Николай, подплыл  к  ней,  то  не
увидел ни тени испуга на ее лице. Она, только что свалившаяся с порядочной
высоты, выдохнула по всем правилам - в воду, одновременно носом и ртом - и
быстро сказала: "Не надо меня спасать, я хорошо плаваю". Тут подошла яхта.
Юра так круто привелся к ветру, что правый  борт  лежал  на  воде  и  ему,
Николаю, даже не пришлось помочь незнакомке взобраться на яхту. Потом  она
вежливо поблагодарила, обращаясь не то к Борису Ивановичу, не то к  мачте,
встряхнула обеими руками мокрые волосы и скрылась в  каюте.  Валя  вынесла
для просушки ее сарафан. А когда подошли  к  яхт-клубу,  незнакомка  ловко
прыгнула на бон и сказала: "Не беспокойтесь, я доберусь  домой  сама".  Ее
сарафан мелькнул среди деревьев Приморского бульвара и исчез. Вот и все...
   Друзья свернули с людной улицы  в  тихий  переулок,  который  назывался
"Бондарный". На  узеньком  тротуаре,  в  чахлой  тени  акации,  сидели  на
табуретках два старичка в бараньих шапках и с  яростным  стуком  играли  в
игру, известную на Западе под названием "трик-трак", а на  Востоке  -  под
названием "нарды", - древнюю игру, сочетающую умение переставлять шашки со
случайностью - количеством выпавших очков.
   - Здравствуйте, дядя Зульгэдар и дядя Патвакан! - громко сказал Юра.
   Бараньи шапки враз кивнули.
   - Зайдешь? - спросил Николай, останавливаясь возле арки, которая вела в
глубину двора.
   - А почитать что-нибудь дашь?
   - Есть "Улица ангела" Пристли.
   - К чертям ангелов!
   - Есть "Шерпы и снежный человек".
   - Снежный человек? Другое дело. Для такой погоды - в самый раз...
   Они вошли во двор и пересекли его по диагонали.


   Это  был  старый  двор  их  детства.  Двухэтажный  дом  опоясывал   его
застекленными  галереями.  На  второй   этаж   вела   открытая   лестница,
поддерживаемая зелеными железными столбами, по которым было так  удобно  и
приятно с®езжать вниз. В подвале можно было искать клады  и  прятаться  от
погони, отстреливаясь из лука. Узкий и крутой лаз вел на крышу, и  оттуда,
с высоты крепостной  стены,  велось  наблюдение  за  коварными  команчами,
которые в любую минуту  могли  выйти  на  тропу  войны.  С  многочисленных
бельевых веревок свешивались разноцветные флаги белья и паруса простынь...
   Старый добрый двор! Двор-прерия. Двор-фрегат.
   Здесь они родились и выросли, Юра Костюков и Коля Потапкин.  Здесь  они
придумывали свои первые игры и прочли свои первые книжки. Они носились  по
двору, стреляли из лука и накидывали лассо  на  фикусы,  выставленные  для
поливки, и не раз их хватала цепкими  пальцами  за  ухо  старая  ворчливая
Тараканша, владелица фикусов (ее настоящая фамилия была Тер-Авакян).
   А на первом этаже жил моряк.  Мальчишки  с  почтением  взирали  на  его
черную фуражку с золотым "крабом" и золотые, с изломом нашивки на рукавах.
Он плавал на пароходе и подолгу не бывал дома. А дома у  него  были  живая
черепаха и дочка - худенькая веснушчатая девочка с желтыми косичками.
   Девчонок в индейские игры Юра и Коля не допускали, но для дочери моряка
сделали исключение. Желтая  Рысь  (такую  ей  дали  кличку)  умела  быстро
бегать, перелезать через лестничные перила и с®езжать по столбам вниз. Она
не ревела, когда ее дергали за косы, а смело кидалась в драку,  царапалась
ногтями и тонким голосом кричала: "Полундра!" Вообще девчонка внесла в  их
игры  немало  морских  словечек,  заимствованных  из  папиного  лексикона.
Двор-прерия постепенно превращался в двор-фрегат. Теперь подвал  назывался
крюйт-камерой, балкон на втором этаже - капитанским мостиком,  лестница  -
трапом.
   Иногда Желтая Рысь показывала фокус. Она втягивала живот под ребра и не
дыша стояла так минуту и  даже  больше.  Это  внушало  уважение.  Ни  один
мальчишка с их двора не был способен на такую штуку.
   В квартире моряка, кроме черепахи, были и другие  интересные  вещи.  На
одной стене висел настоящий морской кортик, на  другой  -  барометр.  Рысь
иногда подходила к барометру, стучала по нему пальцем и говорила: "Падает.
Будет шторм". На письменном столе, рядом с бронзовым чернильным  прибором,
всегда лежали два металлических бруска.  На  них  были  вырезаны  какие-то
замысловатые буквы. Рысь сообщила мальчишкам,  что  бруски  очень  ценные.
Почему они такие ценные, она и сама не  знала,  но  буквы,  вырезанные  на
брусках,  определенно  хранили  тайну.  Рысь  и  мальчишки   решили,   что
когда-нибудь обязательно докопаются до этой тайны.
   Ранней  весной  1941  года  моряк  уезжал  вместе  со  своей  семьей  в
Ленинград. Коля перерисовал из книги "Сказки Пушкина" картинку: к пристани
подходит старинный корабль  с  огромным  выгнутым  парусом;  на  парусе  -
изображение солнца; с пристани люди в длинных  кафтанах  палят  из  пушек.
Рисунок он подарил Желтой Рыси на прощанье. Им не было тогда и девяти лет.
   Вскоре  в  квартиру  моряка  в®ехал  новый  жилец  -  молодой   человек
атлетического сложения. У него был голубой мотоцикл, на котором он  иногда
катал дворовых мальчишек. Кроме того,  он  учил  их  приемам  классической
борьбы. В комнате у дяди Вовы - так звали атлета  -  красовалась  цирковая
афиша. Дядя Вова был  изображен  на  ней,  среди  других  артистов,  очень
красивым и мускулистым, с грудью колесом, в черном трико.
   Когда началась война, дядя  Вова  забил  свою  дверь  гвоздями  и  ушел
воевать. Колин отец, мастер вагоноремонтного завода, тоже был мобилизован.
Отцу Юры, инженеру нефтеперерабатывающего завода, дали "броню", да он и не
смог бы воевать, так как был невероятно близорук.
   Теперь мальчишки играли в разведчиков и  партизан.  Жилось  им  трудно,
особенно Коле и его матери, день и ночь работавшей в госпитале.  Она  была
медицинской сестрой.  Отец  Коли  не  вернулся  с  войны  -  он  погиб  на
днепровской переправе.
   Закончив семилетку, Коля заявил матери, что теперь будет работать. Мать
убеждала продолжать учение, но он был упрям. Юрин отец устроил Колю у себя
на заводе, в ремонтном цехе, учеником слесаря, и заставил его поступить  в
вечернюю школу.
   Вскоре Юриному отцу дали квартиру в новом доме. Двор совсем опустел, но
теперь у Коли и времени-то для игр не оставалось.
   Юра считал, что обижен судьбой, заставившей его всю войну  корпеть  над
учебниками, вместо того чтобы  драться  с  фашистами.  А  тут  еще  Колька
задается и тычет под нос руки, плохо  отмытые  от  масла  и  металлической
пыли. Так или иначе, после восьмого класса Юра очутился в том же цехе, где
работал Николай. Они вместе окончили вечернюю школу и поступили в институт
на вечернее отделение.
   Вскоре после  окончания  институтского  курса  молодые  инженеры  стали
работать в "НИИТранснефти", в отделе, которым руководил Привалов.


   Друзья пересекли двор, прошли мимо фикусов, выставленных для поливки, и
стали подниматься по  лестнице.  Двое  мальчишек,  размахивая  деревянными
пистолетами и возбужденно крича, обогнали их, перемахнули через  перила  и
с®ехали вниз по столбам.
   - Видал? - Юра  проводил  мальчишек  любопытным  взглядом.  -  До  чего
похоже!
   Через застекленную галерею они прошли в комнату. Здесь было  прохладно.
Над письменным столом Николая громоздились полки с книгами. В углу  стоял,
как цапля на одной ноге, фотоувеличитель.
   Юра взял со стола самодельное ружье для  подводной  стрельбы,  осмотрел
его.
   - Пружина туговата.
   - В самый раз, - сказал Николай. - Слабее нельзя.
   - Давай заканчивай к воскресенью. Постреляем.
   - В воскресенье гонки. Забыл?
   - А, верно! - Юра бросился на койку и блаженно потянулся. - Летний план
выполнен, а, Колька? -  Он  стал  загибать  пальцы  на  руке.  -  Акваланг
сделали. Цветную фотопленку освоили. Ружье  почти  готово.  Скоро  я  свой
магнитофон закончу. - Он поцокал языком. - Зверь, а не  магнитофон  будет.
Увеселительный агрегат.
   - Юрка, - сказал Николай, вытаскивая из ящика стола листки, испещренные
эскизами и расчетами, - посмотри-ка, что я набросал.
   Юра взглянул на листки.
   - Какие-то груши. - Он протяжно зевнул. - Убери. Неохота вникать.
   - Ты послушай сперва. Помнишь разговор о поверхностном  натяжении?  Шеф
интересную мысль кинул.
   - Шеф велел ее из головы выкинуть.
   Николай разозлился:
   - Кретин! С тобой невозможно стало говорить  на  серьезные  темы!  Одна
Валечка у тебя в голове!
   - Сам кретин, - благодушно отозвался Юра. - Ну ладно. Излагай.
   Николай включил вентилятор.
   - Ответь, - сказал он, закуривая, - какую форму имеет жидкость?
   Юра вскинул брови: