лажанной икры.
   - Что теперь скажешь? - спросил Юра с полным ртом.
   - Не знаю... Голова трещит. - Николай  отрезал  большой  ломоть  хлеба,
выложил его кружками колбасы, откусил и снова заходил по галерее. -  Когда
я потрогал его палец, - сказал он, - то подумал: сон, бред, с ума схожу...
   - Проницаемость, Колька! Мы открыли проницаемость.  Знаешь,  что  будет
теперь?
   - Не знаю... Теперь - ничего не знаю.
   - Бурение скважин!
   - Не кричи, мать спит.
   Юра снизил тон до заговорщического шепота:
   - Колонна проницаемых труб сама пронзит землю до нефтяного пласта...
   - А грунт внутри трубы? Как через него нефть пойдет?
   - Неуязвимость от пуль! Полный переворот в военном деле!
   - Романтика...
   Некоторое время они молча ели. Потом Николай снял с вешалки плащ:
   - Пойдем на улицу. Все равно спать не смогу.
   Долго бродили они в эту ночь по пустынным улицам, и сонный Рекс  плелся
за ними, не понимая, что стряслось с его хозяевами.
   С моря дул свежий ветер, пахнущий солью и водорослями.
   - Юрка, не будем заноситься. Не дети же мы... Нет, серьезно.  Спокойнее
надо... Узкая практическая задача - трубопровод. Больше ничего. Согласен?
   Николай крепко потряс руку другу, круто повернулся и пошел домой.


   Двор в Бондарном переулке отличался музыкальностью.
   По вечерам  из  всех  окон  неслись  звуки  радиол  и  пианино,  лилась
протяжная восточная музыка.
   Гражданка Тер-Авакян, известная под  прозвищем  Тараканши,  жаловалась,
что общий шум мешает ей слушать собственный приемник. Особенно допекал  ее
ближайший сосед, Вова: каждый вечер он проигрывал по нескольку раз любимую
пластинку "Мишка, Мишка, где твоя улыбка".
   Инженер Потапкин раньше не был замечен в  музыкальных  излишествах.  Но
теперь он восстановил против себя весь двор: несколько вечеров  подряд  из
окон  его  галереи  доносилась  одна  и   та   же   надоедливая   песенка,
сопровождаемая лихим топотом и гитарными переборами:

   Порошок в кармане носишь, отравить хотишь меня,
   Паровоз в кармане носишь, задавить хотишь меня!

   А сотрудники одного академического института с удивлением заметили, что
Бахтияр Халилович  Багбанлы,  известный  как  большой  любитель  восточной
музыки, часто напевает себе под нос слова, даже отдаленно не  напоминающие
восточный стиль:

   Сербияночку мою работать не заставлю,
   Сам и печку растоплю и самовар поставлю!

   Тщательно составленное описание установки было послано в Академию  наук
вместе с подробным докладом и магнитофонными  лентами.  Молодым  инженерам
было  велено  до  поры  держать  все  в  секрете  и   прекратить   опасные
эксперименты.
   - Довольно кустарщины, -  сказал  Колтухов.  -  Вторгаться  в  строение
вещества - это вам не на гитаре сыграть. Вот, помню,  в  двадцать  седьмом
году был со мной такой случай в городе Борисоглебске...



        8. БЕНЕДИКТОВ УХОДИТ ИЗ ДОМУ

                                            Прошла неделя, месяц - он
                                            К себе домой не возвращался.
                                                А.Пушкин, "Медный всадник"

   Рита вернулась из школы раньше обычного. Отперев  дверь  своим  ключом,
она вошла в переднюю, сняла пальто - и вдруг  замерла,  прислушиваясь.  Из
спальни доносились шорохи и скрип. Скрипела, несомненно, дверца  платяного
шкафа.
   Анатолий Петрович никогда в такое время дома не бывал. Неужели забрался
вор?
   Рита на цыпочках подошла к двери в спальню. Затаила  дыхание.  Да,  там
явно орудует вор. Закрыть дверь на ключ и кинуться к телефону...
   Знакомое покашливание за дверью. Рита влетела в спальню:
   - Господи, как ты меня напугал!
   Бенедиктов, в домашней коричневой куртке, стоял перед раскрытым  шкафом
и рылся в Ритиных полках -  это  она  сразу  заметила.  Он  не  обернулся,
услышав ее восклицание. Быстро  захлопнул  дверцу  шкафа  и,  прихрамывая,
отошел к окну.
   - Что случилось? - спросила она встревоженно. - Почему ты дома?
   - Нездоровится немного.
   - Что-нибудь с ногой?
   - Да нет, ничего, - нехотя ответил Бенедиктов. - Я тут  носовой  платок
искал. Дай мне, пожалуйста.
   Рита подошла к шкафу и достала носовой платок.
   - Правда, ты плохо выглядишь, Толя. Измерь температуру.
   Он отмахнулся и ушел к себе в кабинет.
   Рита переоделась  и  пошла  в  кухню  готовить  обед.  Надев  резиновые
перчатки, принялась старательно чистить картошку.
   Третьего дня она заметила, что в шкафчике под трюмо ее  вещи  лежат  не
так, как обычно. Она не придала этому  особого  значения.  Но  теперь  она
поняла, что он  ищет.  Ее  возмутила  его  настойчивость:  ведь  она  ясно
сказала, что нож утонул. Проклятый нож!  Из-за  него  все  беды  последних
месяцев, из-за него ужасная раздражительность Анатолия и эта  возрастающая
отчужденность...  Сегодня  она   поговорит   с   Анатолием.   Так   дальше
продолжаться не может.
   Она крупными кружками нарезала картошку  над  шипящей  сковородой.  Муж
любил жареную картошку.
   С грустью и тревогой думала Рита о том, что Анатолий в последнее  время
почти не разговаривает с ней.  Когда  она  рассказала  ему  о  неожиданном
визите двух молодых людей, он  страшно  взволновался.  "Надо  быть  совсем
безмозглой, чтобы выбросить ящичек с матвеевской рукописью! - кричал он. -
Подарить его каким-то мальчишкам!" Но откуда ей было знать, что в  грязном
ржавом бруске, который лежал под комодом вместо недостающей  ножки,  может
храниться древняя рукопись? Ничего она не знала  и  о  третьем  ящичке,  о
котором спрашивали "мальчишки"...
   После этого неприятного  разговора  Анатолий  еще  больше  замкнулся  и
совершенно перестал рассказывать ей о своей работе.
   Теперь они работают вдвоем с Опрятиным.  Рита  давно  потеряла  веру  в
успех. Но,  может  быть,  вдвоем  они  все-таки  добьются?..  Может  быть,
действительно они не могут обойтись без ножа?..
   Была еще одна причина для сомнений и  тревоги.  Этот  молодой  инженер,
"спаситель на море и на суше", Потапкин - теперь она знала его фамилию,  -
сделал у них в школе доклад. Он  говорил  о  близкой  возможности  создать
такой нефтепровод, в котором струя нефти свободно пройдет сквозь море. Это
поразило Риту. Значит, проницаемость - не такая уж  фантастически  далекая
идея?..
   Потапкин... Эта фамилия ни о чем не  говорила  Рите.  Но  было  в  лице
молодого инженера, в его повадке что-то давно знакомое. Смутное и  далекое
воспоминание мелькнуло у Риты в голове еще в тот вечер, когда он со  своим
другом пришел справляться относительно ящичков.  А  слушая  его  доклад  в
школе, пристально глядя на него, она, Рита, уже почти  догадалась...  Сама
не зная почему, она гнала прочь эту догадку...
   Рита позвала мужа обедать. Бенедиктов отказался. Он лежал в кабинете на
диване, глаза у него были воспаленные, лицо красное и мокрое от пота.
   - Ты болен! - сказала Рита. - Я вызову врача.
   - Никаких врачей. Достань мне пенициллин из аптечки.
   Только поздним вечером, когда температура подскочила почти  до  сорока,
он разрешил сделать ему  компресс:  оказалось,  у  него  на  правом  бедре
огромный нарыв. Но о враче не хотел и слышать.
   Вечером следующего дня пришел Опрятин. Он  посидел  немного  у  постели
Бенедиктова, поговорил с ним о разных делах. Он был  чрезвычайно  любезен,
сказал Рите, что  работа  хорошо  подвигается,  хвалил  эрудицию  Анатолия
Петровича.
   А через день рано утром заявился здоровенный щекастый малый - уже не  в
первый раз приходил он  со  всякими  поручениями  -  и  принес  пакетик  с
лекарством для  Бенедиктова.  Хриплым  басом  сказал,  что  должен  отдать
лекарство больному лично. Анатолий Петрович спал  Рита  отказалась  будить
его.
   Закрыв дверь за несимпатичным посетителем, она развернула пакетик.  Там
оказалась коробочка с ампулами для  подкожного  вспрыскивания.  Лекарство,
которое выдают только по рецепту с печатью...
   Рита поняла - и ахнула. Долго сидела в оцепенении у  постели  мужа.  Не
плакала, а внутренне сжалась как-то.
   Проснулся Анатолий Петрович. Она  молча  протянула  ему  коробочку.  Он
нахмурился, засопел...
   Был неприятный разговор.
   - Да, да, я понимаю, -  говорила  она,  стискивая  руки,  и  руки  были
холодные как лед. - Ты  хотел  увеличить  работоспособность  и  постепенно
втянулся в это ужасное дело. Я не понимала раньше, почему у тебя...
   - Уйди, - устало сказал он.
   Она умоляла:
   -  Толя,  не  надо  больше!  Ты  не  будешь  тайком  вспрыскивать  себе
наркотики, ведь и нарыв у тебя от этого, от грязной иглы... Ты  больше  не
будешь, правда? Ты отвыкнешь, и нам опять будет хорошо...
   - Довольно! - крикнул Бенедиктов.
   - Я требую, наконец! - сказала она решительно. - Слышишь? Я возьму тебя
в руки, если у тебя самого не хватает воли. А про  этого  толстомордого  я
сообщу в милицию, так и знай!
   Бенедиктов стал  подниматься  с  постели.  Рита  кинулась  к  нему,  он
оттолкнул ее. Молча оделся, молча пошел  к  двери  -  страшный,  лохматый,
неприкаянный. Дверь хлопнула так, что посыпалась штукатурка.
   Рита долго стояла, прижав ладони к щекам. Не плакала, нет. Но что-то  в
ней надломилось.
   Анатолий Петрович не вернулся. А через день пришел Вова с  запиской  за
его вещами. Рита подняла с рычага телефонную трубку.
   - В милицию? - усмехнулся Вова. - Не  советую,  Маргарита  Павловна.  Я
"лекарство" не для себя - для него  доставал,  по  его  сильным  просьбам.
Неприятность ему сделаете.
   Он был прав. Рита молча сложила в чемодан вещи  мужа.  Вова  забрал  из
кабинета кое-какие приборы. Уходя, буркнул, что  Анатолий  Петрович  живет
теперь у Опрятина.
   Она попробовала увидеться с мужем, звонила  в  институт  -  безуспешно.
Бенедиктов не подходил к телефону.


   Когда  Бенедиктов  сказал  Опрятину,  что   ушел   из   дому,   Николай
Илларионович  поморщился:  беспокойного  человека  послала  ему  судьба  в
напарники.
   - Что же с вами делать, - сказал  он.  -  Живите  пока  у  меня,  места
хватит. Ради ее величества науки я готов мириться даже  с  вашим  скверным
характером.
   - Жить у вас? -  Бенедиктов  намеревался  поселиться  в  гостинице,  но
теперь он подумал, что в самом деле у Опрятина будет удобнее. В  гостинице
не очень-то расположишься с приборами... - Хорошо, - ответил он  хмуро.  -
Пошлите Бугрова за моими вещами.
   И Бенедиктов поселился во второй комнате холостяцкой квартиры Опрятина.
В комнате были ковры, кресла, в  углах  стояли  две  горки  с  фарфоровыми
статуэтками.
   - Коллекционируете? - усмехнулся Бенедиктов.
   - Моя слабость, - коротко ответил Опрятин. - Как ваш нарыв?
   - Лучше.
   - Очень рад.
   Они сидели в креслах за низеньким столиком.
   - Вы что же, насовсем ушли из дому? - спросил Опрятин, наливая в  рюмки
коньяк.
   Бенедиктов не ответил. Молча выпил, отвернулся.
   - Анатолий Петрович, - мягко сказал Опрятин, -  нам  нужно  форсировать
работу на острове.
   - Меня подгонять не нужно.
   - Знаю. И тем не менее - придется ускорить темпы. Мне  стали  известно,
что Привалов и его оруженосцы ведут работу в том же направлении, что и мы.
Они собрали какую-то установку и получили обнадеживающие результаты.
   - Откуда вы знаете?
   - Неважно. Допустим, от Бугрова. Могу добавить, что они связались через
Багбанлы с Академией наук. Консультируются с московскими учеными. Вас  это
радует?
   Бенедиктов не ответил.
   - Надеюсь, - продолжал Опрятин, - вам не понравится, когда не  ваша,  а
чужая грудь первой коснется ленточки финиша?
   Нет,  Бенедиктову  совсем  не  улыбалась  такая  перспектива.   Столько
мучений, столько жертв - и ради чего?  Чтобы  уступить  первенство?  Чтобы
очутиться в жалкой роли того чудака, который не так давно своим умом дошел
до дифференциального исчисления?..
   - Завтра еду на остров. -  Он  пристукнул  ладонью  по  столу.  -  Буду
форсировать. Но учтите: если мы соберем установку, а ножа к этому  времени
не достанем, мы сядем на мель.
   - Нож будет, - спокойно сказал Опрятин. - И не только нож, но и кое-что
другое. Может быть, более важное. В январе  я  еду  в  Москву.  И  Бугрова
возьму с собой.
   - А кто будет возить меня на остров?
   - Любой  институтский  моторист.  В  лабораторию,  разумеется,  его  не
пускайте. О деталях поговорим перед от®ездом.


   Одна в пустой квартире...
   Днем еще ничего: школа,  уроки,  разговоры  в  учительской  -  все  это
отвлекает. Но по вечерам Рита не находит себе  места.  Сядет  с  книгой  в
любимой позе, в уголке дивана, - книга  падает  из  рук.  Ничто  не  мило.
Позвонить к кому-нибудь, пойти в гости? Нет. Не хочется.
   Брошенная жена...
   В телефонной  книге  разыскала  номер  Опрятина.  Достаточно  пять  раз
покрутить диск - и услышать его  голос...  Сказать  ему:  "Толя,  приходи,
прости, не могу одна..."
   Нет. За что просить прощения? Ни в чем она  не  провинилась.  Он  пусть
просит.
   Но грызет и грызет одна мысль: не  доглядела,  не  остановила  вовремя,
значит - виновата...
   Подруга  прислала  письмо  из  Москвы,  зовет  к  себе   на   каникулы.
"Проветришься, но театрам походишь..."  Может,  в  самом  деле  поехать  в
Москву?.. А вдруг он вернется? Нет, нельзя уезжать.
   Рита вздрагивает от неожиданного звонка.  Бежит  открывать.  Сумасшедше
колотится сердце.
   Входит Опрятин. Вежливо  здоровается,  улыбается.  Она  молча  стоит  у
двери, губы ее дрожат.
   Наконец она берет себя в руки, приглашает гостя в комнату.
   - Не хотите ли чаю? -  спрашивает  холодно.  Он  не  должен  видеть  ее
смятения...
   Спасибо, чаю ему не хочется. Они пили с Анатолием  Петровичем.  Да,  он
здоров, нарыв почти затянулся.
   - ...Он у меня  под  неослабным  контролем.  Я  советовался  с  опытным
врачом. Конечно, нелегко, но он отвыкнет. Уверяю вас, Маргарита  Павловна,
он понемногу снижает  дозы.  Конечно,  эта  привычка  требует  длительного
лечения, но я уверен, что с течением времени он войдет в норму и  вернется
к вам. Пока вам не следует искать встреч с ним.
   Она молчит. Ни на единую секунду этот человек не должен  подумать,  что
ей хочется плакать.
   Что он там еще говорит?
   - ...Быть может, скоро мы  с  Анатолием  Петровичем  заявим  о  крупном
открытии. Это произошло бы еще скорее, если б у нас в руках был  известный
вам нож. - Он пристально смотрит на нее умными холодными глазами.
   Она молчит.
   - Маргарита Павловна, - продолжает он. -  Это  в  ваших  же  интересах.
Отдайте нам нож.
   - У меня нет никакого ножа, - говорит она ровным голосом. - Вы  отлично
знаете, что нож упал за борт.
   - Он не упал за борт,  -  тихо  отвечает  Опрятин.  -  Но  если  вы  не
расположены к этому разговору, то оставим его. Очень, очень жаль...  -  Он
встает, прощается. - Что передать Анатолию Петровичу?
   - Передайте привет. Скажите, что я уезжаю в Москву.
   - В Москву?
   - Меня зовет подруга. Еду на время школьных каникул.
   - Разрешите узнать, когда?
   - Сразу после Нового года.
   - Удивительное совпадение, - говорит Опрятин, улыбаясь одними губами. -
Я тоже еду в командировку. Надеюсь, встретимся в Москве, не так ли?



        8. ПРИВАЛОВ И НИКОЛАЙ ПОТАПКИН ПОСЕЩАЮТ ИНСТИТУТ
        ПОВЕРХНОСТИ. НИКОЛАЯ ВДРУГ ОСЕНЯЕТ ДОГАДКА

                                       И как хватит он по струнам.
                                       Как задаст им, бедным, жару!..
                                       Чтоб тебе холера в брюхо
                                       За твой голос и гитару!
                                          Г.Гейне, "Сосед мой дон Энрикец"

   Голубой автобус  с  прозрачной  крышей  несся  по  заснеженному  шоссе.
Мелькали за  окнами  березовые  рощи,  проплывали  поля,  прикрытые  белым
одеялом зимы. Автобус миновал небольшой подмосковный город, прогрохотал по
мосту через замерзшую реку,  и  вдруг  стало  темно:  дорога  врезалась  в
вековой бор.
   Николай с любопытством смотрел в окно. Стена  могучих  разлапых  сосен.
Буреломы. Тяжелые ветки тянутся к автобусу  и,  вздрогнув,  осыпают  снег.
Заповедный лес, в котором некогда охотился на  красного  зверя  царь  Иван
Васильевич...
   Позавчера  Николай   и   Привалов   прилетели   в   Москву   по   делам
Транскаспийского.  Вчера  весь  день   они   провели   в   управлении   по
строительству трубопроводов. Теперь они ехали в Институт поверхности, один
из новых академических институтов.
   Шершавые стволы раздвинулись,  зимнее  солнце  брызнуло  в  окна,  и  в
автобусе сразу стало уютно.
   - Приехали, - сказал Привалов, складывая газету.
   Они вышли из автобуса. Голубой морозный полдень. Тишина и острый  запах
хвои. Покалывает в ноздрях. Весело хрустит под ногами снег.
   На Привалове теплое пальто с меховым воротником и высокая  генеральская
папаха. Снаряжение Николая куда легче: на нем демисезонное пальто и шляпа.
   - Вам не холодно, Коля?
   - Нисколько. - Николай косится на приваловскую каракулевую башню:  -  А
вам не тяжело?
   -  Жарковато,  -  признается  Привалов  и  поправляет  папаху.  -  Жена
заставила надеть. Конечно, из самых лучших побуждений...
   Хруп, хруп! - похрустывает снег под ногами.
   - Даже странно, - говорит Николай, - шестнадцать градусов мороза,  а  у
меня перчатки в кармане лежат: нет надобности.
   - Сейчас жесткость погоды здесь меньше, чем у нас, - замечает Привалов.
   - Жесткость погоды?
   - Да. Градусы мороза плюс удвоенная скорость ветра.
   - Не знал, - говорит Николай. И  тут  же  принимается  подсчитывать:  -
Шестнадцать градусов без ветра, значит, жесткость - шестнадцать единиц.  А
у  нас  зимой  не  бывает  ниже  пяти  градусов,  зато  ветер  -   скажем,
четырнадцать метров. Значит, жесткость - тридцать три!..  Теперь  понятно,
почему я не мерзну в Москве.
   - И почему москвичи мерзнут у нас, - добавляет Привалов.
   Они проходят широкую вырубку, где разместился жилой городок  института.
Белые двухэтажные коттеджи на зеленом  фоне  леса  -  красиво!  Неизбежные
кресты телевизионных антенн. Дальше лесная полоса, за ней другая вырубка -
коммунальная зона. Клуб, магазины, школа, ателье... Еще полоска леса  -  и
вот перед ними широкий проспект лабораторий и производственных корпусов.
   - Здорово! - восхищается Николай. - Вот это размах!
   - Видите круглое  здание?  -  показывает  Привалов.  -  Там,  наверное,
ускоритель заряженных частиц. Какой-нибудь бетатрон.
   По тропинке, протоптанной в  глубоком  снегу,  они  идут  к  небольшому
двухэтажному дому. Войдя в вестибюль. Борис Иванович поскорее стягивает  с
головы папаху и вытирает платком лоб и затылок.
   Зеленая дорожка коридора. Номерки и  таблички  на  дверях.  Привалов  и
Николай вдруг останавливаются:  из-за  толсто  обитой  двери  со  световой
вывеской "Не шуметь!" приглушенно доносятся музыка и пение. Они вяжутся со
строгой обстановкой Института поверхности не лучше, чем мычание  коровы  с
симфоническим оркестром.
   Бренчит гитара. Басовые струны щелкают по медяшкам ладов, и  под  лихой
топот подошв молодой голос задорно выводит:

   Порошок в кармане носишь, отравить хотишь меня.
   Паровоз в кармане носишь, задавить хотишь меня...

   Николай   и   Привалов   переглядываются:   Юрин   голос...   Сверточек
ферромагнитной ленты со звукозаписью "обстановки эксперимента"  уже  попал
сюда...
   В институте предупреждены о приезде Привалова и  Николая.  Их  ведут  в
большую комнату без окон. Ее стены сплошь уставлены  пультами  и  панелями
приборов. В потолке - широкий овальный световой люк. Голубой глаз неба...
   Из-за стола навстречу инженерам поднимается сухощавый человек в  черном
костюме. У него высокие скулы,  резко  очерченный  нос,  аккуратный  седой
пробор. Николай осторожно пожимает  ему  руку,  запинаясь,  называет  свою
фамилию. Он чувствует себя стесненно: перед ним - ученый с мировым именем.
   - Садитесь, товарищи. - Коротким жестом ученый указывает на  кресла.  -
Рад познакомиться с