едложил Рознатовский.
   - Ни в коем случае, - горячо запротестовал Стессель. -  Нельзя  допустить
высадки японцев где-либо  на  Квантуне.  Для  этого  необходимо  везде  быть
готовыми к отражению десанта.
   - Я считаю, что опасность  десанта  явно  преувеличивается,  -  спокойным
тоном сказал Кондратенко. -  Морской  десант  на  неприятельскую  территорию
очень трудная вообще операция. При наличии  же  зимней  штормовой  погоды  и
пусть ослабленного, но все же еще боеспособного  флота  десант  для  японцев
может кончиться катастрофой. Едва ли они в ближайшее время рискнут на  него,
но все  же  следует  иметь  в  виду  эту  возможность.  Наблюдать  за  морем
необходимо.
   - Что же мне делать? - не унимался Фок.
   - Тебе дана задача - охранять берег, сам думай, как ее лучше выполнить, -
уже миролюбиво промолвил Стессель.
   - Хороша задача - охранять двести верст берега. При этом еще  немедленно,
по тревоге, среди ночи, неизвестно где, - недовольно ворчал Фок,  поднимаясь
с места.
   - А вам ясна задача, Роман Исидорович?
   - Вполне. Разрешите уйти? - откланялся Кондратенко.
   За ним последовал и Фок. Белый также стал прощаться.
   Ржавая военная машина Порт-Артура заработала. Поднятые по  тревоге  части
двигались в разных направлениях по улицам города. Вновь сформированные полки
Седьмой дивизии впопыхах забыли захватить боевые патроны;  не  зная  города,
полки путались в темноте, попадали не туда, куда надо, сбивая с толку себя и
других; конные ординарцы скакали с различными приказаниями и  путали  части,
внося еще большую суматоху в общий беспорядок. Полки столпились на улицах  и
площадях, отчаявшись до рассвета разобраться во всем этом сумбуре.
   На железной дороге не оказалось ни свободных составов,  ни  паровозов,  и
части Четвертой дивизии были двинуты походным порядком за сто-сто  пятьдесят
верст по гористой и разбитой дороге.
   Только наступление рассвета наконец дало возможность разобраться во  всем
этом хаосе.
   Стессель, серый от  бессонной  ночи,  объезжал  полки,  поздравлял  их  с
началом войны и призывал "чудо-богатырей" не посрамить земли  русской  и  на
радость царюбатюшке побить японцев.  Солдаты,  измотанные  бессонной  ночью,
вяло слушали генерала и нестройно кричали "рады стараться".
   Береговой фронт Порт-Артура был протяжением около  девяти  верст.  Правый
его фланг находился на юге, упираясь в  горный  массив  Ляотешаня,  у  бухты
Белого Волка. Расположенные здесь батареи носили наименование батарей Белого
Волка. Далее к северу, вдоль побережья, шла гряда Тигровых  гор,  отделяющих
внутренний  бассейн  от  моря.  Высота  этих  гор  достигала  пятидесяти   -
шестидесяти сажен, так что они почти полностью скрывали от взоров противника
с моря и  внутренний  артурский  рейд  и  город.  Полтора  десятка  батарей,
расположенных на Тигровке, как коротко называли  Тигровые  горы,  составляли
вместе с батареями Белого Волка южный  сектор  берегового  фронта.  Тигровка
оканчивалась низкой песчаной косой - Тигровым Хвостом,  загнутым  в  сторону
внутреннего рейда. Тигровый  Хвост  узким  и  мелким  каналом  отделялся  от
Золотой горы, господствовавшей над всем северным сектором берегового фронта.
На этой горе находилось несколько батарей, что делало ее сильнейшим  опорным
пунктом всего берегового  фронта.  Впереди  Золотой  горы  выступал  в  море
Электрический Утес,  названный  так  за  свою  наиболее  мощную  в  крепости
электропрожекторную установку. Далее  к  северу,  постепенно  снижаясь,  шла
Крестовая гора с  расположенным  перед  ней  Плоским  мысом,  а  затем  гора
Стрелковая,   составлявшая   часть   идущего   перпендикулярно   к    берегу
Драконовского  хребта.  Здесь,  на  месте  стыка  берегового  и  сухопутного
фронтов, находилась левофланговая береговая батарея номер двадцать два.
   Так как Порт-Артур  прежде  всего  считался  морской  крепостью,  задачей
которой являлась защита русского флота от нападений с моря, то немедленно по
его занятии в 1898 году было приступлено к сооружению береговых батарей.
   Всего на приморском фронте было сооружено девять  долговременных  батарей
нормальной профили, двенадцать батарей временных,  облегченной  профили,  со
ста восемью орудиями. Среди них  было  всего  пять  десятидюймовых  пушек  и
десять  одиннадцатидюймовых  мортир,  остальные  орудия  были  более  мелких
калибров. Самой сильной считалась батарея Электрического Утеса,  на  которой
находилось пять  десятидюймовых  пушек  и  две  пятидесятисемимиллиметровых,
игравших роль пристрелочных орудий.
   Эта батарея, расположенная на высоте сорока четырех саженей  над  уровнем
моря на сплошном гранитном массиве, имела 180 метров длины и около 21  метра
ширины. Ее гранитный бруствер круто обрывался к морю и был так же сер, как и
склоны Золотой горы, что очень 25 способствовало  маскировке  укрепления  со
стороны моря. Хотя сами орудия и не имели щитов для прикрытия  прислуги,  но
над площадкой для наводчиков, сверху, у десятидюймовых пушек имелись  легкие
козырьки из волнистого железа.  Забетонированный  гранитный  бруствер  почти
полуторасаженной высоты до известной степени укрывал людей от  огня  морских
орудий. Между орудиями в десятисаженных  траверсах  находились  пороховые  и
снарядные  погреба  и  казармы  для  номеров,  имевшие  выходы  к  орудийным
площадкам. На флангах  батарей  крайних  траверсов  были  устроены  бетонные
казармы на взвод артиллеристов. На среднем траверсе, несколько  опущенная  в
бруствер, помещалась сложенная  из  камня  будка  для  горизонтально-базного
дальномера. Самостоятельного командирского пункта  на  батарее  не  было,  и
предполагалось, что в бою командир будет  находиться  около  дальномера.  На
правом  фланге  в  одном  общем   гнезде   помещались   две   скорострельные
пристрелочные пушки.
   Вдоль всей батареи, сразу за орудийными площадками, шла широкая шоссейная
дорога. Несколько на отлете, справа от батареи, на  небольшой  высеченной  в
скале площадке расположен был прожектор.
   В глубокой лощине за Утесом имелись одноэтажные  казармы  для  размещения
роты крепостной артиллерии, офицерский  флигель  и  несколько  хозяйственных
сооружений.  Тут  же,  в  пещере,  выдолбленной  в  тыловой  стороне  Утеса,
помещались электрическая станция и погреб для провианта. От казарм и флигеля
к батарее вела широкая пологая  дорога.  Перед  офицерскими  квартирами  был
разбит небольшой палисадничек, а несколько поодаль  виднелась  площадка  для
ротного огорода.
   Попасть на Утес из города можно было или перевалив  через  Золотую  гору,
или в объезд ее.  Обе  эти  дороги  были  длинны  и  извилисты,  что  делало
сообщение Утеса с городом довольно затруднительным.
   Большая  сложность  управления   огнем   такой   батареи,   как   батарея
Электрического Утеса,  заставляла  назначать  на  нее  командиров  из  числа
наиболее опытных и знающих офицеров крепостной артиллерии.
   В  момент  начала  военных  действий  батареей  на  Электрическом   Утесе
командовал капитан Николай Васильевич Жуковский, который жил здесь  же.  При
батарее были также квартиры для двух младших офицеров - штабс-капитана  Чижа
и поручика Борейко.
   Двадцать шестого января батарея  номер  пятнадцать  Электрического  Утеса
целый день была занята приемкой трехсот десятидюймовых  и  такого  же  числа
пороховых зарядов. Солдаты  были  крайне  утомлены  перетаскиванием  тяжелых
пятнадцатипудовых снарядов и четырехпудовых зарядов, которые им  приходилось
вручную носить в погреба. Тяжелая и опасная  работа  была  окончена  лишь  с
наступлением темноты.
   Уставшие за день солдаты после  ужина  и  вечерней  переклички  сразу  же
разошлись по койкам; не долго сидел в своем  кабинете  и  Жуковокий.  Вскоре
весь Утес погрузился в крепкий сон. Только часовой одиноко бродил по батарее
в ожидании смены.
   В девять часов вечера на  пост  заступил  канонир  Давид  Заяц-маленький,
худощавый еврей, случайно попавший в артиллерию  и  своим  неказистым  видом
резко выделявшийся среди стройных, высоких, крепких артиллеристов.
   Пройдясь по батарее, Заяц поднялся на бруствер и уселся на  камень  около
дальномерной будки: ночью можно  было  допустить  и  отступление  от  устава
гарнизонной службы.
   Поставив около себя винтовку, Заяц  свернул  цигарку  и  с  удовольствием
закурил. Перед его глазами расстилалось  спокойное,  чуть  туманное  море  и
виднелась цепь ярких огней эскадры.
   Мысли Зайца перенеслись в далекие Свенцяны, где осталась его молодая жена
с двумя маленькими детьми. Прошло уже почти четыре года, как он их  покинул,
будучи призван на военную  службу  и  отправлен  за  десять  тысяч  верст  в
Порт-Артур. Больше месяца ехал Заяц до Артура, пытался в дороге  бежать,  но
был пойман, выпорот и направлен под конвоем  к  месту  назначения.  Несладко
жилось ему и в  Артуре.  Слабосильный,  не  пригодный  к  тяжелой  службе  в
артиллерии, он был зачислен в нестроевую команду.
   Заяц промерз, встал со своего места и прошелся вдоль бруствера батареи.
   Все было по-прежнему спокойно, по-ночному тихо и темно.
   Неожиданно на море прогремел выстрел, за ним другой, третий,  загрохотала
сразу вся эскадра. Заяц удивленно смотрел  на  море,  не  понимая,  что  там
происходит. Потом решил - "моряки маневру делают", и стал спокойно наблюдать
за  развертывающейся  перед   ним   картиной.   Взблески   выстрелов,   огни
прожекторов, столбы воды, взлетавшие вверх  при  падении  снарядов  в  море,
представляли красивое зрелище.
   "Здорово жарят, как у нас на состязательной стрельбе", - подумал Заяц.
   Подошел разводящий и сонным голосом осведомился, что это за стрельба.
   - Ученье у моряков, - ответил Заяц.
   Разводящий почесался, зевнул и лениво проговорил;
   - Тебе еще полчаса достаивать, сам придешь,  разбудишь  Белоногова,  а  я
спать завалюсь, - и неторопливо спустился с бруствера,
   Вскоре  стрельба  прекратилась,  и  Заяц  пошел  сменяться  После  смены,
согревшись в теплом караульном помещении, он мгновенно заснул.
   Разбудили его около четырех часов утра.
   - Смена, что ли? - пробурчал он.
   - Какая смена, японец войной на нас пошел! Рота  по  тревоге  вызвана  на
батарею, - ответил ему дежурный по роте.
   - Да ну? - изумился Заяц. - Значит, как с вечера  стреляли  моряки,  была
война, а не маневры?
   На батарее в темноте двигались солдаты. Мерцали ручные фонари.  Пороховые
и снарядные погреба были открыты, чехлы с орудий сняты, около них  толкались
солдаты Откуда-то из темноты доносился спокойный голос Жуковского.  На  море
было совершенно тихо. Эскадра по-прежнему усиленно освещалась прожекторами.
   Заяц пришел к своему посту у  денежного  ящика,  досадуя  на  беспокойную
ночь. Он еще не верил, что началась война, и  считал,  что  все  эго  только
солдатские побасенки.
   - Генерал Белый сообщил, -  говорил  Жуковский  солдатам,  -  что  японцы
неожиданно напали на наш флот и взорвали три корабля. Можно ожидать с минуты
на минуту нового нападения. Поэтому за мор, ем надо следить  в  оба  и  быть
готовыми к открытию огня.
   Заяц насторожился.
   - Неужели и впрямь война? Прощай тогда Свенцяны надолго, если  еще  живой
останешься, - волновался он.
   - Прикажите прожекторной команде наладить освещение, - кому-то в  темноте
отдавал распоряжение командир роты - В случае  тревоги  немедленно  сообщить
мне и сразу же вызвать людей на батарею.
   - Слушаюсь, ваше высокоблагородие.
   По голосу Заяц узнал фельдфебеля Назаренко.
   Люди ушли с батареи, и Заяц опять зашагал в темноте.
   Около  восьми  часов  утра,  когда  утренний   туман   над   морем   стал
рассеиваться, на горизонте один за другим стали показываться  многочисленные
дымки. Несколько миноносцев понеслись им навстречу.
   Находившийся  в  это  время  на  батарее   штабс-капитан   Чиж   приказал
дальномерщикам следить за миноносцами, которые не то шли на разведку, не  то
собирались атаковать появившиеся корабли.
   Миноносцы, далеко не дойдя  до  приближавшихся  дымков,  вдруг  легли  на
обратный курс, усиленно сигнализируя при этом флагами.
   Штабс-капитан решил, что тревога была ложная, и уже  начал  спускаться  с
бруствера, когда вдруг загрохотали двенадцатидюймовые пушки  с  флагманского
броненосца "Петропавловск", а затем и других кораблей. Чиж сразу  ослабел  и
должен был опереться о дальнемерную будку, чтобы не упасть:  он  понял,  что
перед ним в утренней дымке ясного  солнечного  дня  находится  вся  японская
эскадра.
   Быстро нарастающий свист падающих  снарядов  окончательно  вывел  его  из
душевного равновесия. Он кубарем слетел вниз и ринулся в  один  из  бетонных
казематов. Тут, под защитой бетонного свода, он наконец сообразил,  что  ему
надо было делать, и послал за ротным командиром.
   Вызванные по тревоге  солдаты  торопливо  бежали  из  казарм  к  орудиям,
озираясь на разрывы снарядов.
   По дороге к батарее показались бегущие  Жуковский  и  Борейко,  торопливо
одевавшиеся на ходу, и Чиж облегченно вздохнул.
   - На дальномере! - еще издали заорал оглушительным протодьяконским  басом
Борейко.
   Дальномерщики припали к визирам, наводя их на четко  видневшиеся  силуэты
японских кораблей.
   - Пять тысяч шестьсот! - выкрикнул сигнальщик дистанцию до цели.
   - Прицел двести пятьдесят, целик право два! -  скомандовал  подошедший  к
батарее Жуковский.
   Солдаты бросились наводить орудия, длинные и тонкие дула которых медленно
поворачивались вслед за движущейся эскадрой.
   - Пять тысяч четыреста! - снова закричал дальномерщик.
   Чиж рискнул выйти  из  своего  каземата  навстречу  Жуковскому,  смущенно
улыбаясь.
   - Вы должны были подготовить батарею - к стрельбе,  -  сухо  обратился  к
нему Жуковский и поднялся на бруствер  дальномерной  будки.  Чиж  последовал
было за ним, но свист летящих снарядов заставил его вновь быстро  спуститься
вниз под надежное бетонное прикрытие.
   Зато Борейко, расправив свои богатырские плечи, огромными шагами ходил по
батарее и громко командавал:
   - Наводить в переднюю мачту головного, корабля!  Всем  одинаков.  Поняли,
сучьи дети? - и  тут  же  вскакивал  на  площадку  наводчика,  сам  проверяя
правильность наводки.
   - Куда, дура, целишь? - кричал он, на  испуганного  солдата.  -  Сказано,
наводи на мачту, а ты навел на трубу. Поправь, и, ткнув  солдата  кулаком  в
бок, Борейко бежал, дальше, не обращая внимания  на  японские  снаряды,  уже
рвавшиеся вблизи батареи.
   -  Пять  тысяч  двести  двадцать!  Пять  тысяч  двести!  Пять  тысяч  сто
восемьдесят! - ежесекундно  выкрикивал  дистанцию  сигнальщик.  Жуковский  в
бинокль  продолжал  разглядывать  японскую  эскадру.  Она  шла  кильватерной
колонной параллельно берегу, держа курс на юг. Впереди  были  броненосцы,  а
крейсера и более легкие суда держались в хвосте.
   - Пять тысяч сто!  Пять  тысяч  восемьдесят!  Пять  тысяч  шестьдесят!  -
неслось из дельномерной будки.
   - Батарея, залпом! - закричал Жуковский, высоко подняв вверх руку в  знак
внимания.
   - Батарея, залпом! - подхватил на другим конце батареи Борейко.
   Орудийная прислуга отпрянула от  орудий  к  самому  брустверу,  наводчики
откинулись назад на своих площадках, туго натянув шнуры  запальных  вытяжных
трубок, готовые с силой дернуть за них, орудийные фейерверкеры стояли  рядом
с орудиями, с поднятыми вверх правыми руками, обернувшись лицом к командиру.
   Чиж, выглянувший было из каземата, быстро юркнул назад и торопливо  зажал
пальцами уши.
   - Пли! - скомандовал Жуковский, опуская руку.
   - Пли! - повторил Борейко.
   Пять огромных огненных столбов вырвались из дул  орудий,  и  в  следующее
мгновение батарея заволоклась густыми клубами  синего  порохового  дыма,  за
которым скрылись и море и берег. Запахло селитрой и серой. Орудия с грохотом
откатились по наклонным рамам лафетов и затем скатились по  ним  на  прежние
места.
   Дым медленно расходился по батарее. Стала видна японская эскадра.
   Жуковский в Борейко вскинули бинокли  к  глазам,  было  ясно  видно,  как
вокруг  головного  корабля  взвились  четыре   высоких   всплеска   воды   и
одновременно против средней его трубы  взметнулся  -  столб  сперва  черного
дыма, а затем белого пара.
   -  Два  недолета,  два,  перелета,  одно  попадание,  -  громко   доложил
сигнальщик.
   - Попал под накрытие, стервец, - обрадовался Борейко.
   -  Малость  подсыпали  перцу.  Запарил!  Очевидно,   мы   ему   попортили
паропроводы, - ответил. Жуковский. -  Александр  Александрович,  может  быть
полюбуетесь на наши успехи - обратился он к вновь вынырнувшему на свет божий
Чижу.
   - Четыре тысячи восемьсот! Четыре тысячи семьсот! - выкрикивал  дистанцию
сигнальщик.
   - Прицел двести тридцать, целик тот же! - скомандовал Жуковский.
   Орудийные дула опять поползли следом за японской эскадрой.
   Неприятельские - корабли опоясались огнями  и  легким,  быстро  тающим  в
воздухе зеленоватым дымком.
   - Японец бьет, ваше благородие, - доложил сигнальщик.
   - Закройсь! - скомандовал Борейко.
   Несколько  крупных  снарядов  одновременно  обрушилось  на  батарею.  Они
рвались спереди, сзади и с боков. Едкий удушливый дым  окутал  батарею.  Все
поспешили укрыться, и только Жуковский по-прежнему стоял  на  бруствере,  да
внизу Борейко, чертыхаясь, подбирал падавшие около него еще горячие  осколки
и внимательно разглядывал их.
   Сменившись с караула, Заяц улегся спать в казарме и - не захотел  на  нее
выходить, когда японцы начали  обстреливать  Электрический  Утес.  Но  когда
совсем близко разорвался, снаряд и посылались осколки стекла, Заяц мгновенно
выскочил на двор. Как раз в этот момент над его  головой  с  ревом  пронесся
снаряд и гулко разорвался в тылу. Заяц от страха присел было на землю,  а  -
затем, оглянувшись вокруг, стремительна побежал на батарею.
   Подгоняемый все новыми разрывами, он, пригнув голову, с разбега  бросился
в первый попавшийся каземат. При входе в него стоял, пугливо озираясь.  Чиж,
и  Заяц  угодил  головой  прямо  ему  в  живот.  Удар  был  так  силен,  что
слабонервный и перепуганный штабс-капитан потерял сознание  и  повалился  на
пол.
   Заяц, сбив с ног офицера, так испугался, что тотчас выскочил  обратно  из
каземата. При этом он налетел на Борейко. Но огромного  поручика  не  так-то
легко было сбить с ног. Он  схватил  Зайца  за  шиворот,  сильно  тряхнул  и
свирепо проговорил:
   - Ты обалдел, что ли, Заяц? Куда тебя черт несет? Марш в крайний каземат,
будешь при перевязочном пункте, - и в назидание так огрел его  по  шее,  что
Заяц едва удержался на ногах.
   Разделавшись с Зайцем, Борейко пошел проведать Чижа и нашел  его  лежащим
на полу. Около хлопотали два солдата, приводя его в чувство.
   - Что случилось? - удивленно спросил поручик.
   - Так что, Заяц, вашбродие, как  шальной,  влетел  в  каземат  да  ударил
головой в живот их благородие.  Они  и  чувства  лишились,  -  сообщили  ему
солдаты.
   -  Позвать  фельдшера,  пусть  приведет  штабс-капитана  в   чувство,   -
распорядился Борейко и пошел к Жуковскому.
   - Чиж в обморок упал, - весело доложил он командиру. - Дурак Заяц налетел
на него, а тот с перепугу и сомлел, как рыхлая баба.
   - Послали туда фельдшера? Ладно. Давайте продолжать стрельбу,  -  коротко
бросил в ответ капитан.
   Японцы перенесли огонь на эскадру, и батарея немедленно ожила.
   Как только обстрел Утеса прекратился, по дороге к  нему  с  Золотой  горы
показался экипаж, окруженный свитой верховых. Еще издали были видны  красные
отвороты генеральских шинелей. Через  десять  минут  коляска  докатилась  до
Электрического Утеса, и из нее вышли Стессель и Белый. Выставив грудь вперед
и высоко подняв голову, Стессель придал себе внушительный вид. Приняв рапорт
Жуковского, он  громко  поздоровался  с  солдатами.  Те  ответили  вразброд.
Стессель сразу нахмурился.
   - Разве с такими солдатами можно воевать? Они  даже  на  приветствие  как
следует