ь  сотни  молодых и
немолодых людей. Недаром люди потом с горечью говорили, что эта война должна
войти в историю не как "Война  Судного дня", а как "Война отцов  и сыновей",
ибо нередко сыновья и отцы бок о бок сражались на обоих фронтах.
   Долго меня мучил страх, что откроется и третий фронт и на нас нападет и
Иордания. Но, видимо, в Шестидневную войну король Хуссейн усвоил урок, и его
вкладом   на  этот  раз,  к  счастью,  оказалась  только  танковая  бригада,
отправленная  в помощь сирийцам. Но мы уже бомбили стратегические объекты на
территории  Сирии, а  наша артиллерия доставала пригороды Дамаска,  и потому
танки Хуссейна так и не пригодились.
   15  октября,  на  десятый день  войны,  Армия  Обороны  Израиля  начала
форсировать  Суэцкий  канал с тем,  чтобы создать предмостное  укрепление на
другом берегу. Эту ночь  я провела в своем  служебном кабинете, и казалось -
она никогда не кончится. Форсирование должно было начаться в 7 часов вечера;
я  решила  созвать  министров  на  час  раньше,  чтобы  информировать  их  о
происходящем. Тут мне сообщили, что начало операции перенесено на 9 часов, и
мы перенесли  заседание кабинета на восемь. Но форсирование отложили опять -
на этот раз на  10 часов, и  потом опять, потому что  возникли  непорядки  с
мостом. Министры уже собрались в  моем кабинете и  оставались там  всю ночь,
ожидая сообщений о  ходе операции. Каждые десять минут  кто-нибудь входил  и
говорил:  "Теперь уже скоро, всего  через четверть часа".  В  таком безумном
напряжении  прошла  вся  ночь.  Парашютисты  уложились  вовремя,  но пехота,
артиллерия  и  танки задержались,  потому что им пришлось выдержать жестокую
схватку. Но я не могла уйти, пока не узнала, что операция успешно завершена.
   На следующий день  я выступила перед Кнессетом. Я очень устала, но речь
моя  продолжалась  40 минут,  ибо мне было что сказать  (в  основном -  вещи
неприятные).  Но  я  смогла сказать Кнессету,  что  в  эту  самую минуту  на
Западном берегу канала уже действуют наши войска. Еще я хотела  обнародовать
нашу  благодарность   президенту  и  народу   Америки   и   наше  возмущение
правительствами  -  в  частности,  французским и  английским, которые  нашли
нужным  наложить эмбарго на поставку нам  оружия  как  раз тогда,  когда  мы
боролись  за самую свою жизнь. А больше всего хотела я, чтобы мир представил
себе, что произошло бы с нами, отступи мы перед войной на  линию 1967 года -
на ту линию, которая не  предотвратила Шестидневной войны, хотя этого никто,
по-видимому, не помнит.
   Я никогда ни на  минуту не  сомневалась, что  истинной  целью  арабских
государств было и есть полное уничтожение государства Израиль и потому, даже
если бы мы далеко отступили от  линии 1967 года, они все равно старались  бы
стереть с  лица земли  и государство, и нас.  Я не  настолько наивна,  чтобы
воображать, будто речи могут убедить кого угодно в чем угодно. Но 16 октября
1973 года, когда Израиль все еще находился в опасности, я сочла своим долгом
напомнить государствам -  членам  ООН и  арабам, почему мы  так крепко и так
упорно - в ожидании  мирных переговоров - держимся за то,  что взяли в  1967
году. Я сказала:

   "Не нужно особенного воображения, чтобы представить себе, что было бы с
государством Израиль,  оставайся  мы  на линии 4 июня 1967 года. Тот, кто не
может  нарисовать себе эту  кошмарную картину, пусть вспомнит, что произошло
на Северном фронте - на Голанских высотах  - в первые дни  войны. Не кусочка
земли  хочет Сирия, а возможности снова направить свои  орудия  с  Голанских
высот на поселения в Галилее и свои ракеты против наших самолетов, чтобы под
их прикрытием сирийские дивизии ворвались бы в сердце Израиля.
   Не  нужно   особенного  воображения,  чтобы  представить  себе   судьбу
государства Израиль, если бы  египетские армии  сумели победить израильтян в
Синайской пустыне  и двинуться к израильским границам... Снова  война должна
была покончить  с нами  -  как  с  государством  и  как с  нацией.  Арабские
правители делают вид, что их цель -  выйти на линию 4 июня 1967 года,  но мы
знаем, какова  их истинная  цель:  полное покорение государства Израиль. Наш
долг - сознавать  истину;  наш долг -  открыть  ее всем людям  доброй  воли,
которые стараются ее  игнорировать. Мы должны полностью осознать эту истину,
как  она  ни  сурова, чтобы мобилизовать  все  наши внутренние ресурсы,  все
ресурсы еврейского народа,  чтобы победить наших  врагов, и драться, пока не
разобьем тех, кто нападает на нас".

   Мне  хотелось подчеркнуть  вину Советского Союза  и отрицательную роль,
которую он снова играет на Ближнем Востоке.

   "Рука Советского  Союза видна  и  в  военной технике, и в  тактике, и в
военных,   доктринах,  которые   арабские  армии   стараются   усваивать   и
имитировать. Всесторонняя поддержка, которую Советский Союз  оказывал врагам
Израиля  во  время  войны,  выразилась   в  огромном  количестве  самолетов,
приземлившихся  на их аэродромах, и кораблей, вошедших в их порты. Они везли
военную  технику,  в том числе ракеты  разных  типов,  можно  полагать,  что
самолеты,  кроме  вооружения,  доставляют  сюда   и  советников,  и  военных
специалистов.
   До 15  октября из  Советского  Союза  прибыло в  Сирию  - 125 самолетов
АНТ-12, в Египет - 42 АНТ12 и 16 АНТ-22, в Ирак - 17 АНТ-12
   По  данным  разведки, Советскому Союзу удалось вовлечь  в  эти поставки
Египту и Сирии и другие страны советского блока. Такое поведение  Советского
Союза   выходит   за   пределы   недружелюбной  политики.   Это  -  политика
безответственности  не  только по отношению к Израилю,  но и по  отношению к
Ближнему Востоку и всему миру".

   После этого выступления  я  вернулась в свой  кабинет,  чтобы исполнить
самую печальную свою обязанность - встретиться,  и  уже  не в первый  раз, с
обезумевшими от тревоги родителями наших  солдат, пропавших без вести. Самое
ужасное  в  той  войне было,  что мы в течение ряда дней  не  могли выяснить
судьбу  солдат,  которые не  имели  никакой связи с семьями  после  открытия
военных действий.  Израиль очень маленькая страна и, как всем известно,  его
армия   -   это  армия  граждан,  состоящая  из   ограниченного  постоянного
контингента  и резервистов. Мы никогда не сражались вдали от своих границ, и
солдаты всегда  поддерживают тесную связь с домом.  Но эта война длилась уже
дольше,  чем все  другие войны,  которые нам довелось вести,  за исключением
Войны за Независимость, и нас застигли врасплох.
   По всей стране  резервистов вызывали  из синагог и из квартир. В спешке
многие не успели захватить свои номерки, другие  не сумели найти свою часть.
Резервисты  бронетанковых  частей  присоединялись  к  тут  же  создававшимся
танковым экипажам, перескакивали из одного горящего танка в другой.  А война
велась   страшным   оружием:   русские    снабдили    египтян   и   сирийцев
противотанковыми  ракетами,  которые  поджигали  танки,  и  погибший  экипаж
невозможно  было опознать. Армия  Обороны Израиля гордится своей традицией -
никогда не оставлять  врагу  ни мертвых,  ни  раненых, но  в первые дни этой
войны альтернативы  зачастую не было, и  сотни родителей  были  вне себя  от
беспокойства. "Погиб?  Но где же его тело? В плену? Тогда почему никто этого
не знает?"
   Я уже  пережила эти мучения родителей ребят, попавших в  плен  во время
войны на  истощение,  и зимой  1973  года бывали дни, когда я еле заставляла
себя  встретиться еще с  одной  группой  родителей: ведь  мне нечего было им
сказать, а  египтяне  и сирийцы не только отказывалась дать Красному  Кресту
списки пленных израильтян много месяцев после прекращения огня,  но  даже не
позволяли нашим армейским раввинам искать павших евреев на местах сражений.
   Но могла ли я сказать "нет!" родителям и женам, считавшим, что если они
добрались до  меня, то у  меня будет для них готовый ответ, - хотя  я знала,
что в глубине души некоторые  из них обвиняют меня за эту войну и за то, что
мы  оказались к  ней не подготовлены. И я  их принимала, и обычно они храбро
держались.  От меня  они  хотели только информации,  хоть малюсенькой,  хоть
два-три  факта, пусть безрадостных, чтобы им было за  что ухватиться, -  это
помогло бы им справиться со своим горем. Но шли  недели - а мне  нечего было
сказать. После одной такой встречи я стала думать о родителях этих родителей
- в 1948  году,  в  Войне  за  Независимость, когда пало 6000 человек.  Один
процент всего ишува погиб в течение восемнадцати месяцев.
   Я провела с бедными родителями десятки часов, хотя в первые дни я могла
сказать лишь, что мы делаем все возможное, чтобы найти их ребят, и не пойдем
ни  на  какое  соглашение, если оно  не  будет включать  обмен  пленными. Но
сколько  же было  пленных? В жизни я ничего так  не хотела, как этого списка
военнопленных,  которым нас  так  долго и так жестоко заманивали. Много есть
такого, чего я лично никогда не прощу египтянам и  сирийцам, но прежде всего
вот этого: так долго, из чистой злобы, они придерживали информацию, стараясь
использовать горе родителей как козырную карту в борьбе против нас.
   После  прекращения  огня,  после  переговоров,  длившихся  месяцами  и,
наконец,  закончившихся  разъединением  войск,   когда  наши  военнопленные,
наконец,  возвратились  из  Сирии и Египта, мир узнал  то, что  мы знали уже
много лет:  никакие тонкости, вроде  Женевской  конвенции  не  принимаются в
расчет, когда евреи попадают в руки арабам - особенно  сирийцам. Может быть,
даже весь  страх  за  судьбу попавших  в плен стал, наконец,  более понятен.
Сколько раз я, слушая этих  отчаявшихся родителей, жен и сестер, собравшихся
предпринять  новую  демонстрацию,  подать  новую петицию, и  в  который  раз
отвечая им, что  мы делаем все возможное, чтобы получить списки, думала, что
пытки, которым подвергают людей наши враги, - хуже смерти.
   19 октября, на  тринадцатый день  войны, хотя бои еще не  прекратились,
господин Косыгин предпринял  спешную поездку в  Каир.  "Клиенты" проигрывали
войну, начатую  с его помощью, поэтому  "спасать лицо" приходилось не только
Египту, но и Советскому Союзу. Мало того, что египтянам не удалось разрушить
предмостное  укрепление   израильтян  на  Западном  берегу,  -  им  пришлось
докладывать своему покровителю, что Армия Обороны Израиля находится западнее
канала,  в  ста  километрах  от  Каира,  уже  в  Африке.  Положение  другого
подшефного - Сирии - было еще  хуже. И русские,  как всегда, начали кампанию
за немедленное прекращение огня. Неважно, кто начал войну и кто ее проиграл.
Важно было вытащить арабов из ямы, которую они сами себе выкопали,  и спасти
египетские и сирийские войска от полного разгрома.
   Но  хотя  не  мы  хотели  и начали Войну Судного  дня, мы ее  провели и
победили, и у  нас собственная цель  - мир.  На  этот раз  мы не  собирались
тихонько погребать своих мертвых, пока арабы и их сторонники будут утешаться
в Объединенных  Нациях. На  этот раз арабам придется  встретиться с нами  не
только на полях сражений, но и за столом переговоров, и вместе с нами искать
решения  проблемы,  уже унесшей  за три  десятилетия тысячи  молодых жизней.
Годами  мы  вопили: "Мир!" - и  эхом к нам  возвращалось: "Война!" Годами мы
видели смерть наших сыновей  и терпели  почти невероятное  положение:  арабы
признавали существование государства  Израиль только когда нападали на него,
чтобы стереть его с лица земли.
   В  один  из  вечеров,  когда  в  Москве шли  переговоры  Киссинджера  с
Брежневым о прекращении огня,  я возвращалась из министерства по затемненным
улицам Тель-Авива и клялась себе, что сделаю все, что от меня зависит, чтобы
эта война  кончилась  мирным договором,  который навсегда  зачеркнет тройное
арабское отрицание (на наше  предложение  сесть  за стол  переговоров  арабы
ответили в Хартуме: "Ни  признания, ни переговоров,  ни мира"). Я ехала мимо
темных окон и думала  - за которым из  них семья сидит "шиву" (первая неделя
траура),  а за  которым - старается жить как обычно, хотя все еще нет ответа
на вопрос: где он? Погиб в Синае? На  Голанах? В плену? Я клялась себе,  что
сделаю все,  что  смогу,  чтобы наступил  мир,  в котором арабы нуждались не
меньше, чем мы, и который мог быть обеспечен только путем переговоров.
   За несколько  дней перед тем, 13 октября,  я  дала пресс-конференцию, и
один журналист спросил: согласится ли Израиль на прекращение огня  на линии,
существовавшей до 5 октября, то есть до арабского нападения?
   - Нет смысла рассуждать, - сказала я, - о том, на что согласится или не
согласится  Израиль,  пока  наши южные, северные соседи не выразили  желания
прекратить войну. Когда дойдет  дело до  предложения о прекращении огня,  мы
рассмотрим его со  всей серьезностью, ибо мы хотим закончить войну как можно
скорее. Но, - добавила я, - хоть  мы и очень маленький народ и численно наша
армия не идет ни  в какое  сравнение с  армией  любой из  воюющих против нас
стран, и хоть  мы не так богаты оружием, как они, у нас есть  перед ними два
преимущества - наша ненависть к войне и к смерти.
   Теперь, когда надо было ожидать особенного нажима по поводу прекращения
огня,  я особенно  сильно чувствовала,  что  мы не должны идти ни  на  какие
уступки  по   вопросу  о   прямых  переговорах   -  выбор  времени  и  места
предоставлялся  арабам. Я  не  пренебрегала, разумеется,  нефтяным  эмбарго,
которым  шантажировали весь Запад, включая США,  такие просвещенные арабские
государства,  как Саудовская  Аравия,  Ливия,  Кувейт  и другие, -  но нашей
сговорчивости тоже должен был быть положен предел.
   В конце  концов, говоря напрямик, судьба малых  стран всегда связана со
сверхдержавами,  а им приходится охранять собственные интересы. Нам хотелось
бы,  чтобы  прекращение  огня  произошло  на  несколько  дней  позже,  чтобы
поражение  египетской  и сирийской армии  стало  бы еще более  очевидным, 21
октября казалось, что еще немного -  и так оно и будет. На север от Исмаилии
мы  напирали  на  Вторую  египетскую  армию.  К югу  от Суэца  мы  завершали
окружение  Третьей  египетской  армии.  На  Голанских  высотах  наши  войска
овладели  сирийскими позициями на горе  Хермон.  На обоих фронтах у нас было
полное  превосходство в  воздухе  -  и  мы  захватили  тысячи  пленных.  Но,
разумеется,  в  дипломатии  позиция  Садата была  гораздо сильнее  нашей,  и
приманка,  которой он завлекал США,  была очень  соблазнительна: возвращение
США на  Ближний Восток и снятие  нефтяного  эмбарго. Да и у Советского Союза
были свои способы убеждения  - слишком  многое Москва поставила  на карту. И
потому   я  ничуть   не  удивилась,  когда  рано  утром  22   октября  Совет
Безопасности, собравшийся на чрезвычайное  заседание, принял, как можно было
предвидеть,  резолюцию,  призывающую  объявить  в  течение  двенадцати часов
прекращение огня.
   Ясно  было,  что  эта  резолюция  338,  принятая  с  такой  неприличной
поспешностью,  имела  целью   предотвратить  полный   разгром  египетских  и
сирийских войск, хотя  эта  горькая пилюля  и была  подслащена.  В резолюции
говорилось  о   том,  чтобы  "начались  переговоры  между  заинтересованными
сторонами под соответствующей  эгидой, с целью  установления справедливого и
прочного мира на Ближнем Востоке" - но не говорилось, как это будет сделано.
Министр иностранных дел США прилетел из Москвы в Иерусалим уговаривать меня,
чтобы мы согласились на прекращение огня, и мы изъявили согласие. Но сирийцы
отказались начисто,  а  египтяне,  хоть и  объявили  согласие,  не перестали
стрелять  22  октября. Война  продолжалась, мы завершили  окружение  Третьей
армии и взяли под контроль часть города Суэц.
   23 октября я сделала в Кнессете заявление по поводу прекращения огня. Я
хотела,  чтобы  народ Израиля узнал,  что  мы  соглашаемся на  него не из-за
военной слабости и что мы о нем не просили. Если египтяне не подчинятся ему,
сказала  я,  то и мы не смолчим. Наше положение на обоих  фронтах лучше, чем
было перед началом войны. Правда, Египет  продолжает удерживать узкую полосу
на Восточном берегу  канала, но Армия Обороны Израиля прочно  закрепилась на
Западном  его  берегу:  на  севере,  на  Голанских высотах,  мы  заняли  всю
территорию, находившуюся  под нашим  контролем  перед войной,  и вступили на
территорию  Сирии.  Но  тем не  менее, сказала  я  совершенно чистосердечно,
"Израиль желает, чтобы мирные переговоры начались  немедленно и одновременно
с  прекращением  огня. Он может  проявить внутреннюю  силу, необходимую  для
достижения  почетного  мира  в надежных границах". Однако  до тех пор,  пока
египтяне и сирийцы не будут испытывать таких же стремлений и не поведут себя
соответственно, эти слова останутся только словами.
   На девятнадцатый день войны наступил новый  кризис.  Зная, что мы этого
требования не  примем, Садат попросил, чтобы войска СССР и США  наблюдали за
соблюдением прекращения  огня, и русские  уже  активно готовились вступить в
этот район. Не мое дело рассказывать о сигнале тревоги в США в связи с этим.
Хочу лишь сказать одно:  многие в США в то время  полагали, что тревога была
выдумана  президентом  Никсоном, чтобы  отвлечь внимание  от  Уотергейтского
дела. Я не верила в это тогда,  не верю и теперь. Я никогда не  претендовала
на  особую  проницательность,  но  мне  кажется,  что  с годами  я научилась
понимать, когда человек говорит искренно.
   Одно  из моих живейших воспоминаний о президенте Никсоне - наш разговор
в Вашингтоне  в те  дни,  когда террористы убили в Хартуме, столице  Судана,
двух американских дипломатов.  Накануне  их убийства я обедала в Белом доме.
Мы  - президент  Никсон,  миссис Никсон,  Ицхак  Рабин  (тогда наш  посол  в
Вашингтоне) и я - перед тем, как сесть за стол, стояли и говорили о том, что
происходит  в Хартуме, и президент сказал мне очень спокойно:  "Знайте, г-жа
Меир,  что  я никогда  не уступлю  шантажистам.  Никогда.  Если  я пойду  на
компромисс с террористами сегодня, то рискую потерять гораздо больше людей в
будущем".  Он  был верен своему слову. Потом, когда в  1974 году  он посетил
Израиль - мы только что пережили ужас убийства детей террористами в Маалоте,
- Никсон вернулся к этой теме. "Меня воспитали, - сказал он, когда пришел ко
мне в  гости в Иерусалиме, - в ненависти к  смертной казни.  Мои предки были
квакерами.  Но  с  террористами  иначе  поступать  нельзя.  Нельзя  уступать
шантажу".
   В обоих случаях я была  совершенно уверена, что человек, говоривший  со
мной - не для прессы, не для телевидения, - говорит совершенно искренно, и я
совершенно  уверена, что 24  октября 1973  года президент Никсон скомандовал
боевую тревогу потому, что не собирался уступать советскому шантажу, будь то
хоть трижды разрядка. Думаю,  это  было опасное,  мужественное  и правильное
решение.
   Но  оно  вызвало эскалацию  кризиса, и кто-то должен был  заплатить  за
ослабление напряженности.  Плата  -  которую  потребовали  -  разумеется,  с
Израиля, - включала наше согласие на доставку  снабжения окруженной  Третьей
египетской армии и согласие на новое прекращение огня, которое войдет в силу
под  наблюдением  войск ООН.  Требование,  чтобы  мы кормили и  поили Третью
египетскую  армию  и  помогали  20000 ее  солдат  оправиться  от понесенного
поражения, не являлось вопросом гуманности. Мы с радостью предоставили бы им
все это, если бы египтяне согласились сложить оружие и отправиться по домам.
Но именно этого хотел избежать президент Садат. Он больше всего  волновался,
как  бы в Египте не узнали, что  Израиль опять  победил - тем более,  что  в
течение  нескольких октябрьских  дней египтяне  были опьянены своими мнимыми
победами.  Опять все пошло  по стандарту  -  щадить нежные  чувства арабских
агрессоров, а не  тех,  кто  явился  их жертвой, и  нас заставили  пойти  на
компромисс во имя "мира во всем мире".
   -  Давайте, наконец, называть ве