От жуткого создания исходила волна печальных собачьих эмоций.
     -  Иди, я тебя поглажу, - позвал Кратов. Монстр, застенчиво отводя
башку, улегся возле его ног. - Ты думаешь, я смогу помочь тебе?
     Ничего такого зверь не думал.
     -  И правильно. Я сейчас сам очень рассчитываю на помощь. Меня
тяпнула какая-то тропическая гадина. Быть может, ядовитая, и уже тикает
счетчик, отмеряя мой срок. Конечно, я буду сопротивляться, так что
счетчику придется потикать подольше. И все-таки... Что ты тут делаешь?
     Зверь не ответил. Просто со сдержанным любопытством вслушивался в
интонации человеческого голоса.
     -  Ведь ты не один здесь?
     Пес не понимал обращенных к нему слов. Он не успел научиться их
понимать. Наверное, от него избавились прежде, чем он стал умным по
обычным собачьим меркам.
     -  А девочку четырнадцати лет ты не встречал?
     Никакой реакции.
     -  Ты хочешь, чтобы я подольше тебя гладил?
     Пес на всякий случай покрутил обрубком хвоста.
     По укушенной руке от жгута к локтю и ниже распространялся неприятный
зуд. Пальцы набрякли горячей кровью. Голова слегка кружилась. На этом
неприятные ощущения исчерпывались. Означало ли это, что они происходили от
неведения и излишней мнительности?
     Кратов похлопал пса по складчатой шее.
     -  Идем, познакомишь меня со своими друзьями. Только не прикидывайся,
что у тебя нет никаких друзей...
     Зверь и не думал прикидываться.
     Он тяжело трусил чуть впереди, изредка оглядываясь и не отходя
слишком далеко, чтобы Кратову удобнее было держать ладонь на его спине.
Тому даже не было нужды нагибаться... Застойная вода тухлыми брызгами
летела из-под тяжелых лап.
     "Не надо... Мы не хотим... Пускай он уйдет..."
      - Черта с два, - упрямо пробормотал Кратов.


* * *

     Он сидел на полусгнившем бревне посреди крохотной полянки, скрытой от
наблюдения с воздуха сросшимися древесными кронами. С трудом мигал
свинцовыми веками, морщился от болезненных толчков где-то внутри черепа,
напряженно пытался заставить свой мозг мыслить и оценивать происходящее.
Это было почти невозможно. Он плохо наложил жгут. В Звездной Разведке его
учили выживать в самых скверных местах и лечить себя всеми подручными
средствами. Его учили усилием воли останавливать кровотечение и
регулировать температуру тела. Он мог зарастить глубокий порез и
вытолкнуть из-под кожи занозу. Разумеется, он мог накладывать шины,
давящие повязки и грубые жгуты. Только не в том месте, где халтурно
устроенный жгут попросту не удержится. Слишком широкие плечи, слишком
много мышц. Досадное упущение... Ночное зрение отказывало вместе с
естественным дневным, и оттого все виделось плоскими размазанными
кляксами. Ничего так не хотелось, как свалиться с бревна, лечь рядом таким
же бревном и тихо лежать, пока окончательно не выветрится сознание...
     (На самой обочине которого теплилась вполне здравая мысль: поднести к
лицу браслет и кликнуть на помощь. И всех распугать, и все необратимо
испортить.)
     А возле него ходили кругами, не отваживаясь приблизиться, не ведая,
как с ним обойтись и чего от него ждать, страшные призраки. Обросшие
ущербной плотью кошмары из горячечных снов. Чудовища, уроды.
     Трехметроворостый, вдавленный в землю собственным весом, одышливо
ковыляющий на бочкообразных коротких ногах опираясь на скрюченные пальцы
обросших вздутыми мышцами рук старина Кинг-Конг. В отвислом его брюхе
урчало, маленькие глазки недоверчиво посверкивали под нависшим козырьком
лба.
     Путающийся в собственных ногах, рахитично кривых и тонких, как
тростинки, расплющенный бесформенным тяжелый наростом на спине Конек-
горбунок. Под нелепой, словно бы напяленной задом наперед шкурой (шерсть
начинала расти от хвоста к шее, заметно при этом редея, так что грива
оказалась на холке, а не там, где ей полагалось быть) отчетливо проступал
- и ребра.
     Небольшой копытный зверь в густой затхлой шубе, с головой, навечно
склоненной под гнетом непропорционально массивных и широко раскинутых
рогов. Не то бычок-смоляной бочок, не то неудавшийся эскиз к бубосу.
     Совершенно невиданное животное, опознать какое не представлялось
возможным: не то обезьяна, не то медведь, только вполовину меньше ростом,
со спиной песочно-желтого цвета и нежно-розовым брюхом. Передних лап то ли
не было вовсе, то ли они были настолько малы, что прятались в нагрудной
шерстке. В глазах-плошках застыло по-детски наивное выражение. К
несоразмерно большой голове невпопад приделаны были гигантские круглые
уши. Каждое размером с самое голов, они то расправлялись в тщетной попытке
соблюсти изначальную эстетику замысла, то безвольно скручивались в
трубочки.
     Стелющееся по-над вытоптанной травой в жалком подобии кошачьей грации
головастое существо, все в лишаях и проплешинах. Крысиный голый хвост
нервно схлестывал впалые бока, в падавших на морду лохмах нечесаной гривы
опасно щерилась влажная пасть... без единого зуба. Возможно, это
предполагалась мантикора.
     Знакомый по любимым сказкам неуклюжий и ласковый зверь-хурхамыры, во
плоти оказавшийся безобразным страшилищем, которому впору не люльки качать
да колыбельные мурлыкать, а прямая дорога в дремучий лес, в белокаменные
палаты, стеречь аленький цветочек. Лес тут был дремучий, в этом ему не
откажешь. Все прочее - совершенно не к месту.
     Несуразная грузная тварь на толстых кенгуриных лапах, при таком же
толстом хвосте, по мере приближения к крохотной ящеричьей головенке плавно
сходившая на нет, что делало ее схожей с детской пирамидкой. В ней самым
невероятным образом сочетались динозавровые стати и плотная звериная
шерст... Годзилла-подросток.
     И еще какие-то изувеченные до неузнаваемости, фантасмагорические
чудища, бесшумными тенями скользившие на самой границе видимости, не имея
отваги открыть себя и свое убожество его взгляду. Все до единого больные,
жалкие, распространяющие вокруг себя удушливую ауру несчастья.
     Только баскервильский пес лежал рядом, умостив жуткую морду на лапах,
и от него исходил эмофон, полный довольства и покоя.
     Бионты...
     -  Господи, - шептал Кратов, обхватив раскалывающуюся голову руками,
- Бедные, бедные... За что вас так?!
     Ушастый зверь подковылял чуть поближе и присел, медленно моргая -
белесые полупрозрачные веки едва смыкались на огромных глазах. Приоткрыл
безгубый жабий рот, пошевелил тонким серым языком.
     -  Ты высокий, - невнятно промолвил он. - Мы не знали. Мы думали -
идут маленькие...
     -  Ты умеешь разговаривать? - без особого удивления осведомился
Кратов.
     -  Мы разные, - сказал ушастый. - Есть глупые. Есть молодые. -
Наконец, у него обнаружилась передняя лапа, маленькая и пухлая, как у
младенца. Он слабым движением указал ею на собаку Баскервилей. - Есть те,
что хорошо думает. Почти все. Только я умею говорить... как ты.
     -  Маленькие - это значит, дети?
     -  Дети?.. - Бионт выглядел растерянным. - Не знаю. Маленькие есть
маленькие. - Он с ощутимым усилием поискал синонимы. - Невысокие.
     -  Вы прячетесь здесь от маленьких?
     -  Да, прячемся. Здесь... Мы должны были умереть. Я слышал, маленький
говорил. Май... - Рот страдальчески искосился. - Майрон... Да, я помню. Он
говорил: не получились. Должны умереть. Жалко. Пусть лучше уйдут. Другая
программа.
     -  Что такое "другая программа"? - напрягая потрескивающие от жара
мозги, спросил Кратов.
     Ушастый осторожно, словно опасаясь, что шея не выдержит, помотал
головой.
     -  Нет, не знаю. Майрон сказал... он знает.
     -  И вы ушли в лес, чтобы никто не мог вас найти?
     -  Да, мы спрятались. Мы не получились. Никто не должен нас видеть.
Но нас нашли.
     -  Это я вас нашел? Ты обо мне говоришь?
     -  Да, о тебе. И еще...
     -  Ты давно здесь?
     -  Да, я давно. Есть еще давнее... дольше. Есть другие... другие... -
бионт замолчал, мучительно подыскивая подходящее слово.
     - Те, что пришли недавно?
     -  Да, недавно. И придут еще... прятаться от маленьких. Маленькие
опасны.
     -  Вы прячетесь здесь, потому что боитесь детей?!
     -  Да, боимся. Нельзя, чтобы нас видели маленькие.
     Кратов не выдержал и сполз с бревна на прохладную землю. Ему было
совсем плохо. И не всему причиной был ядовитый укус.
     "Удивительный разговор, - неожиданно подумал он и даже нашел силы
усмехнуться. - Два собеседника, равных по коммуникационным потенциям.
Загибающийся от отравы ксенолог с явным перегревом мозга. И больной
говорящий зверь, которому неоткуда было черпать словарный запас..."
      - Ты высокий, - сказал ушастый. - Маленькие опасны всегда. Высокие
опасны, или не опасны... не знаю. И тот, первый, не знает. Знает только
про себя, что не опасен. Но все равно, лучше спрятаться... Теперь нас
нашел ты. Ты очень высокий. Почти как Кинг-Конг. Наверное, это значит, что
ты совсем не опасен. Или не так? - спросил он, смятенно трепеща ушами. -
Что теперь будет? Мы умрем?
     -  Незачем вам умирать, - сказал Кратов. Он чувствовал перемены в
своем состоянии. Жар быстро отступал, и начинался озноб. В общем, ничего
хорошего. - Никому не надо умирать. И мне тоже... Все должны жить. Все,
кто появился на свет божий, имеют право на жизнь. Никто вам этого не
говорил? Ни Майрон... ни учитель Тонг?
     -  Жить плохо, - горестно сказал бионт. - Наверное, лучше умереть. Но
мы не умеем... сами.
     -  Я знаю, что вам плохо, - стуча зубами, пробормотал Кратов. - Я вас
прекрасно понимаю. Вы больны... как и я... это был не мандариновый полоз.
Но теперь все изменится. Дайте мне только выбраться отсюда.
     Он постарался встать, шаря рукой вокруг себя в поисках опоры. Ладонь
вместо травы уперлась в мохнатый собачий череп. Пес издал слабый горловой
рык, но не пошевелился. Ушастый наблюдал за происходящим, не делая попыток
прийти на помощь. В его выпученных глазах читалось сочувствие. Кратову все
же удалось подняться и закрепиться вертикально.
     -  Угу, я высокий, - сказал он с иронической гордостью. - И я ни
капли не опасен. Даже наоборот... - Какая-то шальная мыслишка пыталась
пробиться сквозь подступающую пелену беспамятства. - И тот, первый, не
опасен. Стало быть, я второй?
     Бионт качнулся вперед всем телом - голова перетянула, и он едва сумел
восстановить равновесие.
     -  Да, ты второй, - подтвердил ушастый.
     -  А этот... первый... еще здесь?
     -  Да, здесь.
     -  Верно, я - Второй, - сказал Кратов. - Только вот он никакой не
первый, а Третий. Третий навигатор погибшего корабля... Приведите его ко
мне. У меня нет сил, я нуждаюсь в помощи настоящего, высокого человека. Я
могу умереть, и тогда вам никто не поможет.
     -  Он не хочет, - промолвил бионт. - Он похож на нас. Другая
программа.
     -  И слышать не желаю, - выдавил Кратов. - Приведите силой...
уговорите... сделайте что-нибудь. Никаких смертей... никаких программ,
только уговоры. Эпоха всеобщих уговоров. Вы уговорите его. Я уговорю
высоких и маленьких. - Он снова нахмурился, пытаясь разогнать
разбегающиеся мысли по местам, как укротитель дрессированных зверей по
тумбам. - Кстати, о маленьких... Я ведь здесь не просто так. Я ищу
маленькую девочку. Хотя она только зовется маленькой... а на самом деле
давно уже взрослая сеньорита...
     -  Да, знаю, - с охотой откликнулся бионт. - Эпоха уговоров. Высокая
маленькая потеряла одного из нас. А теперь нашла. Высокая маленькая
уговаривает его идти с ней. Он не хочет, боится. А она уговаривает и не
хочет уходить без него.
     -  Милая, добрая девочка Рисса... - бормотал Кратов, заваливаясь на
бок. - Хоть кто-то на этом острове умеет быть добрым...
     Его подхватили, не дали упасть. Не имея сил открыть глаза, он
послушно оперся о чье-то плечо (невидимый спаситель закряхтел под его
тяжестью, но сдюжил), затем обхватил здоровой рукой больную и бережно
прижал к груди.
     -  А теперь потихонечку отсюда... - попросил Кратов. - Конечно, лучше
всего вызвать сюда гравитр... но бедные зверушки перепугаются...
     -  Ты сможешь идти, Второй? - услышал он глухой, почти незнакомый
голос.
     -  Вряд ли...
     Это была ложь. Он мог идти, навалившись на подставленное плечо. Мог
открыть глаза и согнать страдальческую гримасу с лица. Разумеется, ему
было плохо.
     Он хотел, чтобы Стас Ертаулов думал, будто бы его старый Друг
умирает.
     Оттого-то ему было еще и стыдно.
     Плохо и стыдно. И то и другое - не слишком.
     -  Дотащите меня до опушки, - сказал он. - И позовите на помощь по
моему браслету. И пускай никто не боится высоких. А уж они не дадут вас в
обиду маленьким.
     С шумным сопением подковылял Кинг-Конг, подставил широкую, как
кровать, волосатую спину. От него разило растительной гнилью и застарелым
звериным дерьмом. "Ты не виноват, дружище..." - проронил Кратов, всползая
могучей обезьянище на закорки... Ему сразу же вспомнился стихотворец Бубб
с планеты Церус I. Того и жди - внезапно и не совсем к месту вдруг
позвучат самые варварские "танка", что когда-либо сочинялись под сводами
Галактики.
     Но Кинг-Конг молчал и только сопел, да еще урчал необъятным брюхом...
Кратова покачивало, как в лодке. Он приоткрыл один глаз - рядом неуклюже
трусил Годзилла, чуть поодаль трюхал, вывалив язык едва не до земли,
баскер-вильский пес, да еще мелькала между стволов чья-то тень.
     -  А где этот... с ушами?
     -  Он решил остаться. Ему трудно ходить.
     -  Нет! - почти закричал Кратов. - Он должен идти с нами. Пускай все
идут! Уговорите его...
     -  Успокойся, - сказал невидимый Стас Ертаулов. - Я и сам не решил
еще, идти мне с тобой или нет.
     -  Только посмей исчезнуть, - пригрозил Кратов. - Ты смерти моей
хочешь?..
     Ответа он не услышал, потому что милостиво позволил себе лишиться
чувств.


     * * *

    "Здесь холодно, - проворчал Олег Иванович Пазур. - Нужно было одеться
по погоде. Да только кто же знал, что это будет за погода..." Он сидел у
костра, протянув к огню по-старчески высохшие руки. Светящиеся языки,
медленно извиваясь, всплывали к беспросветному черному небу в пронзительно-
ярких созвездиях. Они казались лишь призраками живого пламени,
нарисованными над грудой сухих веток. От них даже не было дыма. Кратов
осторожно потянулся и провел ладонью над костром. "Этот огонь не греет,
мастер", - сказал он одеревеневшими губами. "Но и не обжигает, -
усмехнулся Пазур. - Если не сунешь руку в самое пекло... Что ты здесь
делаешь. Второй?" - "Не знаю. Я здесь случайно. Должно быть, это просто
бред. Меня укусила змея. Наверное, я умираю". - "Не болтай глупостей! От
этого не умирали уже во времена моего соплячества. Тебя кусали, грызли и
пытались жевать куда более опасные твари из самых негостеприимных мест
этой Галактики... - Пазур насмешливо фыркнул. - Тоже, вещий Олег
сыскался!" Лицо мастера, наполовину скрытое в тени, выглядело по-обычному
недовольным, словно его обладатель только что съел целый лимон вместе с
кожурой и семечками. А после того, как он невольно упомянул собственное
имя, сделалось совершенно желчным. "Ты думаешь, правильно ли ты поступил,
- продолжал Пазур. - Нужно ли было связываться с этим металлическим
тараканом-дредноутом... следовало ли вытаскивать Ертаулова из его
скорлупы..." - "Ничего я не думал, - возразил Кратов. - С тех пор, как я
вернулся на Землю, с логикой моих поступков творится что-то неладное. Я
просто бросаю камни по кустам. В надежде, что однажды спугну зайца".
     - Или медведя, - пробурчал Пазур. - Или этого... шерстистого
носорога. Есть одно жизненное наблюдение, сделанное, кажется, еще древними
греками. Эллины много размышляли о неотвратимости, роке, судьбе. Что где-
то в укромном уголке сидит старая Мойра и каждому прядет свою пряжу-
судьбу. И ничегошеньки от самого человека не зависит, коли ему уготована
кем-то посторонним и невидимым такая жизненная нить. "Как мой ни пламенен
гнев, но покорность полезнее будет: кто бессмертным покорен, тому и
бессмертные внемлют". А еще где-то бродит сердитая Ананка с кнутом... Они
там, у себя шагу ступить не могли без оракулов, которые диктовали им
вышнюю волю. Потом римляне назовут все это "фатумом", после чего
окончательно сопьются, совратятся и деградируют... Просто удивительно, что
при такой покорности судьбе кто-то мог еще совершать какие-то поступки и
подвиги. Строить поразительные храмы, ваять превосходные статуи, сочинять
потрясающие трагедии... Могли бы просто сидеть и перебирать четки". - "Не
ожидал увидеть в вас такой интерес к древним грекам!" - "А что ты вообще
обо мне знал? Только то, что я сварливый старик со скверным характером. Да
еще и фанатик... И потом - мне вовсе не обязательно помнить наизусть
"Илиаду". Достаточно, что ты еще помнишь кое-что. Вот, например: "Странно,
как смертные люди за все нас, богов, обвиняют! Зло от нас, утверждают они;
но не сами ли часто гибель судьбе вопреки на себя навлекают безумством?" -
"Это "Одиссея", мастер". - "Ну, неважно... Ты просто пытаешься убедить
меня, а точнее - себя, чти никакая Мойра не в состоянии выпрясть тебе
жизненную нить без твоего деятельного участия". - "Я не в ладах с фатумом.
Мне больше по душе слово "карма". Я сам предпочитаю мостить дорогу своей
судьбы из разновеликих камней своих поступков". - "Карма, гм... Или точнее
сказать, "Судьба по прозвищу "Удача"? - Кратов не отвечал, и мастер,
нахмурившись, продолжал: - Не думаю, что ты в состоянии все решать за себя
в этой жизни. Откуда берутся те камни, которые ты частью укладываешь в
свою судьбу-дорожку, а частью безоглядно швыряешь по кустам? Все очень
сложно, парень, а ты любишь, чтобы было просто и ясно. И тебя злит
неприятное открытие, что по-твоему никогда не будет. Ты чувствуешь, как
кто-то или что-то незримо и жестко управляет тобой, и с отчаянным
упорством пытаешься сбросить с себя эту невидимую ведущую лапу. Ты
ненавидишь быть пешкой в чужой игре. Козырем в чужой партии. Поломать
чужую игру - для тебя самое милое дело. Ты обожаешь быть трикстером,
верно?" - "Да, это больше мне подходит..." - "Но, может быть, вначале тебе
следовало бы ознакомиться со ставками, которые сделали игроки? И тогда бы
ты уже не так своевольничал, а?" - "Может быть, мастер. Но загвоздка в
том, что никто не торопится поделиться со мной своими секретами. И даже не
очень-то намерен внятно изложить правила самой игры". - "Ты не хочешь быть
пешкой, - повторил Пазур. - Ты не хочешь быть даже ферзем. И трикстер для
тебя лишь паллиатив... А хочешь ты быть игроком, не так ли?" -
"Пожалуй..." - "Но это невозможно. Поверь мне, "этого не может быть,
потому что этого не может быть никогда". Ты даже предположить не можешь,
какие игроки устроились за игровой доской". - "Я могу предположить..." -
"Хорошо, пусть можешь. Тогда ты должен понять, что даже пешкой быть в
такой партии - честь высокая и благородная. А уж если мыслить категориями
более понятного и любимого тобой маджиквеста, то удел трикстера - это тот
максимум, какой игроки могут предложить отдельно взятому человеку". - "Не
считайте меня самонадеянным наглецом, мастер. Я трезво оцениваю свои силы.
И я, конечно же, понимаю, что не могу состязаться с Хаосом на равных". -
"Тем более, что никакого Хаоса не существует. Что бы не внушал тебе этот
чешуйчатый мешок... тектон Горный Гребень". - "Почтительности в вас, Олег
Иванович, ни на грош!" - "В моем-то теперешнем состоянии?! - хохотнул
Пазур. - Только мне и забот, что реверансировать да распинаться бог весть
перед кем... А ты сам никогда не задумывался над тем, что слишком уж мы,
люди, доверчивы к чужеродным оракулам?" - "Мы - достойные потомки древних
эллинов", - серьезно ответил Кратов. "Ладно, оставим это. У тебя будет еще
время разобраться. И повод, кстати, тоже... - Примерно с минуту Пазур
молча смотрел на кисейное трепетание костра перед собой. - Видишь это
пламя? - спросил он наконец. - Оно почти не греет. Оно не обжигает, если
пронести над ним ладонь. Оно кажется вполне безопасным, но при всем том
оСтас