ента. Боюсь, что дальнюю дорогу на "Коралловый берег" пешком я пока
не осилю. Между прочим, что это за зверь такой - "жан-лок-ванг"?
     -  Банановая змея, - пояснил Тонг. - Небольшая, но вполне ядовитая.
Должно быть, вы энергично размахивали руками там, в чаще, чего делать
никак не следовало бы, и ненароком ее задели. Все же это девственные леса
Индокитая. Вы легко отделались - у вашего организма прекрасно налаженные
защитные механизмы.
     -  Это комплимент? Спасибо. Теперь буду хвастаться и укусом, и
организмом...
     -  И вам тоже спасибо, - негромко пропел Тонг.
     -  Мне-то за что?!
     -  Во-первых, вы нашли Риссу.
     -  Допустим, она пришла сама, когда наш ушастый гуру Довел до
сведения единорога, что всем пора возвращаться. - Кратов огляделся. -
Кстати, где она?
      - Какое-то время будет нелегко оттянуть ее от единорога даже за уши,
- улыбнулся Тонг. - Отрядить Риссу на кухню было ошибкой Грегора. Надеюсь,
он успеет ее исправить до обеденного времени... Во-вторых, вы предупредили... гм... несчастье и даже указали, как его избежать. Чем всецело одтвердили свою репутацию компаса и лекарства в одной упаковке.
     -  Я не слишком доверяю легко наступившим хэппи-эндам...
     -  А как же они должны наступать?! Время потоков крови, огненных
смерчей и орудийной канонады, хвала создателю, прошло... Мы слишком сильно
отпустили поводья, и наши гениальные дети понеслись вскачь. Давно
известно: дети - самые жестокие существа под солнцем и луной. Ибо не
ведают что творят. Мы должны учить их осознанию и состраданию. Плохо, если
это нам не удается... Строить живое существо, как игрушечную крепость из
кубиков, занятие увлекательное. Особенно если гнать от себя мысль об их
страданиях.
     -  Вы же сами закладывали бионтам программу самоуничтожения, -
напомнил Кратов.
     -  Это была ошибка. Она могла привести к большой беде.
     -  Но Майрон же попытался ее исправить!
     -  Майрон оказался достаточно умен, чтобы внести коррективы в
ментальные программы, - покачал головой Тонг. - Строптивые или бракованные
бионты не умирали. Они вынуждены были уходить и прятаться. Реакция
отторжения. Их отбрасывало от детей, как от силового поля... - Он на
мгновение погрузился в свои мысли. - И от всех нас, учителей, увы - тоже
отбрасывало. К счастью, вы оказались настолько большим, что никакие
программы на вас не отреагировали.
     -  Тот редкий случай, когда я благословляю свой рост, - заметил
Кратов. - Не пойму только, чего это Майрон так ополчился на единорога.
     -  Ему хотелось сделать больно Риссе, - невесело улыбаясь, промолвил
Тонг. - Он решил, что она слишком независима... от него. Ему хотелось,
чтобы она все время вертелась где-нибудь неподалеку, как другие девочки.
Чтобы с восхищением заглядывала ему в рот, восторгалась, какой он
умный, и с готовностью принимала его знаки внимания. Но, увы. Майрон
с его гипертрофированным интеллектом Риссе уже не интересен...
     -  Какое-то время парня ждет нелегкая жизнь, - задумчиво сказал
Кратов, припомнив рассуждения Грегора о клыках и щетине.
     -  И в-третьих, - сказал Тонг. - Я благодарен вам за доверие. Вы
оказались достаточно мудры, чтобы предоставить нам возможность самим
исправлять наши ошибки. У вас было моральное право собрать всех детей и
прочесть им суровую нотацию. Но вы поступили иначе.
     -  Точнее, я не поступил никак, - поправил Кратов. - Это не совсем в
моем стиле, но... из меня неважный учитель. Должно быть, я не настолько
взрослый сеньор, чтобы не бояться детей.


* * *

     Гравитр прилетел к полудню. В кабине сидел мощный подросток, которого
все называли Большим Виктором. По всей видимости, он уже был в курсе
последних событий, отчего имел комично перепуганный вид. Его немедля
облепила малышня и повлекла на правеж к учителям. Быть может, тайне
происхождения круглоухого бионта суждено было раскрыться.
     Кратов подхватил свою сумку. Слава богу, его никто не провожал,
кроме, разве что, Сэра Генри - так на скорую руку окрестили
баскервильского пса, приладив ему на морду круглые черные очки-консервы,
чтобы уберечь от яркого дневного света гипертрофированные больные глаза.
     Кряхтя, он поднялся и побрел к машине. Его слегка пошатывало, в
голове все еще плавали лоскутья болезненного тумана.
     Откуда-то из-за угла вывернулся Майрон. Завидев Кратова, он придал
лицу крайне озабоченное выражение и попытался проскользнуть мимо.
     Это ему не удалось.
     Сэр Генри глухо заворчал, а Кратов сцапал Майрона за плечо.
      - Шерстистый носорог, - сказал он с наслаждением, - был глупым,
упрямым и свирепым животным. Таким же, как и его местные правнуки, но
намного крупнее. И все его нравственные пороки количественно
соответствовали его габаритам. И с прохожими он раскланиваться не станет.
Генофонд не позволит. А если ты снова схитришь и поправишь ему инстинкты,
это будет уже не шерстистый носорог, а кукла, зомби. Ты знаешь, что такое
"зомби"?
     Майрон, хлюпая носом, закивал, как болванчик.
     -  Ты хочешь сделать носорога-зомби?
     Майрон с той же частотой отрицательно замотал головой.
     Кратов подумал, чего бы еще сказать страшного и убедительного, но в
голове больше не рождалось слов, допустимых для употребления в обществе
детей.
     -  Иди и впредь не греши, - буркнул он, отпуская плечо.
     Сумка полетела в открытую кабину. Кратов попробовал молодцевато
вспрыгнуть следом, как обычно и поступал, но острая боль, проснувшись в
плече и отозвавшись под лопаткой, вынудила его убавить резвость. Он
опасливо поднялся в кабину и умостился в кресле пилота.
     Сэр Генри стоял в некотором отдалении, вывалив язык и искательно
шевеля обрубком хвоста.
     -  Ты же понимаешь, - сказал ему Кратов. - Я не могу тебя забрать с
собой. Тебе нужно быть здесь. Тебя здесь будут кормить, лечить и жалеть.
Пусть только попробуют не жалеть... А у меня даже дома своего нет. Будь
здоров, парень.
     Он захлопнул дверцу и запустил генераторы.
     Позади него деликатно откашлялись.
     -  Только не думай, Третий, что я не чуял твоего эмо-фона, - проворчал Кратов.
 - Ты его заглушил, не спорю. Но эти ухищрения для меня не годятся.
     Ертаулов бесшумно переместился в соседнее кресло.
     Старый, изношенный, опустившийся человек. Неряшливо одетый в вытертые
добела джинсы и заношенную серую фуфайку, плохо выбритый. В черные,
отросшие сверх меры волосы вплелись седые пряди. Запавшие глаза утратили
прежний живой блеск. Никакой это был не прежний Стаc Ертаулов, а нечто
совершенно иное, чужое и даже страшноватое.
     Но вот он улыбнулся. И эта бурая, обветренная рожа на мгновение
преобразилась, словно из-под грубо нанесенной на древний холст
авангардистской мазни вдруг проступил чистый и юный лик.
     -  Привет, Второй, - сказат Ертаулов просто. Как будто не было этих
бесконечных леn и десятилетий, а расстались они только вчера... выйдя из-
за столика какой-нибудь нехитрой таверны, вроде "Ангел-эха".
     Кратов молча кивнул, собираясь с мыслями.
     -  Что же ты хочешь от меня, Второй? - спросил Стаc. - Зачем же ты
меня искал? А?


* * *


    - Куда мы летим?
     -  Пока что ты летишь со мной. Когда мы окажемся на материке, ты сам
назовешь мне ту клинику, в которую мы двинемся дальше. Кстати, вот тебе
список самых лучших, - Кратов включил автопилот и, пошарив в кармане
куртки, вытащил листок белой бумаги, заполненный мелким и аккуратным
почерком учителя Тонга.
     -  У меня со здоровьем все в порядке, - насторожился Ертаулов.
     -  Конечно, конечно. Если только ты и дальше намерен прятаться от
меня и от всего остального мира по темным углам...
     -  Я прекрасно жил все эти годы. Мне никто не нужен. И я никому не
нужен!
     -  Говори только за себя. Как ты ни старался оборвать все связи, на
этой планете еще осталось несколько десятков людей, кто помнит тебя и
любит.
     -  Любит?! - Стаc залился отвратительным истерическим смехом. Никогда
раньше он так не смеялся. - Где же они были раньше с их любовью? Где они
были эти двадцать лет, когда...
     -  Вот видишь? Тебе вовсе не было так замечательно, как ты
утверждаешь. Тебе нужна была помощь. Но ты же ни о чем не просил.
     -  А я должен был просить?
     -  Видишь ли... - Кратов улыбнулся. - Человек устроен не намного
сложнее, нежели автомат для раздачи горячих сосисок. И к тому, и к другому
нужно хотя бы подойти. И очень желательно как-то обозначить свои намерения.
     -  Ненавижу горячие сосиски! - прошипел Стас.
     -  Вот поэтому никто и не знал, что с тобой происходит, и что тебе
нужна помощь, - рассуждал Кратов. - Ну кому могла прийти в голову такая
бредовая мысль, что весельчаку и остроумцу Стасу нужна поддержка? Когда он
сам всегда был поддержкой нуждающимся... Кто мог знать, что Стас давно уже
не весельчак?
     -  Это верно, - Ертаулов скорчил желчную гримасу. - Я навечно
распростился с весельем, когда прошел через пустой, мертвый корабль на
центральный пост.
     -  Почему ты говоришь - пустой? - удивился Кратов. - Ты был там не
один. Там были все мы...
     -  Я был там - один, - раздельно проговорил Стас.
     -  Ладно, -  проворчал   Кратов.  -  Расскажешь   как-нибудь
после...
     -  Ты, наверное, думаешь, что я стану винить тебя за это
двадцатилетнее равнодушие?
     -  И будешь совершенно прав. Я вел себя как натуральный свиной самец.
У меня нет оправданий этому чудовищному свинству.
     -  Я не удивлен, что ты так легко и надолго позабыл обо мне. Я не
удивлен, что обо мне позабыла Рашуля. Чего можно ожидать от теней!
     -  Да, да, она мне рассказывала... - покивал Кратов. - Ничего, если
моя тень влепит тебе между рогов почти так же весомо, как и оригинал?
     -  Это ничего не доказывает, - упрямо произнес Ертаулов. И вдруг,
состроив очень знакомую лукавую физиономию, сделал вид, что на всякий
случай отодвигается. - Тени бывают очень плотными.
     -  Хорошо, пускай я - тень, - усмехнулся Кратов. - Тень, которая два
десятка лет обманывает всю Галактику, прикидываясь живым человеком. Эта
удивительная тень шесть лег отзвонила в плоддерах. Горела в огне, тонула в болотах
дерьма, мерзла в ледяных пустынях. Ей все время было больно - совсем как
настоящему человеку! Она читала наизусть "хокку" и "танка", умиляясь их
обманной простоте, пила вино, а чаще - пиво, предпочтительнее "Карлсберг", любила женщин.
И тогда ей было приятно - совсем как человеку. И
поверь: женщинам тоже чаще бывало приятно, чем нет.
     -  Ты был в плоддерах? - озадаченно переспросил Стас.
     -  А что же, Рашида, по-твоему, тоже тень?
     -  От всех нас остались лишь тени, - сказал Ертаулов без прежней
уверенности.
     -  Ты не про всех, ты ответь мне про Рашиду! - рявкнул Кратов. - Если
она - тень, отчего тебе было легче рядом с ней, нежели без нее?!
     -  Тень всегда ищет другую тень...
     -  Черта драного она ищет! Тень бежит от света! В этом ее главное
качество, и только так ты можешь отличить тень от всего прочего.
     -  Я бегу от света, - тихо, будто уговаривая самого себя, промолвил
Стас. - Я ненавижу свет. Я люблю, когда темно и тихо.
     -  Может быть, и любишь. Но позволь мне в этом убедиться. Позволь мне
точно знать, что под этим мрачным и нелюдимым типом не прячется где-нибудь
усталый от одиночества, перепуганный, загнанный в угол прежний Стас
Ертаулов, которого я люблю, которого любит Рашида, которого любят все, кто
знал хотя бы несколько минут!
     -  И если окажется, что его уже нет там... в углу... ты оставишь меня
в покое?
     -  Ну, возможно... - уклончиво ответил Кратов.
     -  Ты приходил тогда... в лес... вместе с Рашидой? - вдруг спросил
Ертаулов.
     -  Угу. - Помолчав, Кратов сказал: - Теперь мы вместе. Эта ведьма,
кажется, добилась своего...
     -  Костя, я что - болен?
     -  Это не болезнь. Это груз, который взвалили на нас против нашей
воли двадцать лет назад. И мы тащим его на себе через всю жизнь, даже не подозревая о том. Тебе досталось больше
других А мне - меньше.
     -  Наверное, ты можешь объяснить и понятнее, - ощерился Ертаулов.
     -  Я так и сделаю, - пообещал Кратов. - После того, как ты покличешь
меня на первое свидание в парке возле клиники. Я принесу тебе кулек с
апельсинами - нарву по дороге, и они ничем не будут отличаться от тех, что
растут на ветвях, свисающих прямо на парковые скамейки. На тебе будет
какая-нибудь чудовищная пижама и шлепанцы на босу ногу. А вокруг будут
разгуливать симпатичные сестренки и поглядывать на нас с подозрением. И по
меньшей мере с десятью из них у тебя уже будет все очень и очень
серьезно...
     -  Я не чувствую себя больным, - растерянно сказал Стас. - Я чувствую
себя естественно. Как будто так и должно быть... - Он мучительно наморщил
лоб. - Да есть, все-таки есть одно отличие. Я гляжу на мир словно сквозь
серое стекло. Серое, мутное и нечистое. Наверное, в мире есть серый цвет.
Но ведь не может же быть в нем один только серый?!
     -  Не может, - согласился Кратов. - И как правило, не бывает. И, если
повезет, сейчас ты сам убедишься.
     -  Наоборот, - возразил Кратов. - Для таких минут и существует жизнь.
     -  Вообще-то, подглядывать нехорошо, - заметил Стас.
     -  Мальчишки всегда подглядывают, - пожал плечами Кратов. - Ну а мы
- взрослые сеньоры. Мы любуемся.
     Там, где река впадала в океан, разрывая веером холодных пресных
языков грязно-зеленую полосу мангров, они увидели Риссу. Крохотная фигурка
едва была различима на фоне бликующих вод. Нагая Рисса неспешно брела по
песку, изредка приседая и рассматривая вынесенные прибоем раковины. Ветер
играл русыми прядями. ("Ради бога, только не спугни!" - взмолился Стас, и
Кратов послушно набрал высоту.) За ней, осторожно ступая длинными ломкими
ногами и отпрыгивая в приближении волны, следовал единорог. Быть может,
они мысленно беседовали о чем-то важном только для них двоих...
Смуглокожая девушка и изящный, ослепительно-белый зверь.
     -  Один раз увидеть - и умереть, - печально улыбаясь, проговорил
Ертаулов.



ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Блудные братья III


     1.
     Погас свет, и возбужденное гудение амфитеатра стало стремительно
затихать, словно и его кто-то выключил одним движением руки... По мере
того, как умирал шум, нарастало всеобщее напряжение. Десятки тысяч людей
молча сидели и стояли в полной темноте, наэлектризованные всеобщим
ожиданием чуда. Кратов плечом ощущал нервическую дрожь невидимого соседа и
с некоторым неудовольствием обнаружил, что и сам взбудоражен сверх всякой
меры. Так прошла минута - а почудилось, что целая ночь. На огромной сцене,
завешенной слабо подсвеченными крыльями голограмм, ничего не происходило.
На другом конце амфитеатра кто-то, не сдержавшись, кашлянул - толпа
вздрогнула. Еще кто-то почти истерически хихикнул. И, словно поняв, что
дальше ждать нельзя, дальше начнутся смерти от разрыва сердца, в глубине
сцены оглушающе громко и размеренно грянул гигантский барабан.
     Кратов с трудом расцепил сведенные судорогами кулаки и смахнул
заливавший глаза пот. Он прислушался к себе: сердце билось в такт
барабану, ноги против воли притопывали в общем ритме. Это походило на
колдовство... Сцена понемногу наливалась ослепительным алым сиянием,
которое в местах, где крылья соприкасались, светлело до нежно-розового. В
барабанный бой вплеталась неуловимая мелодия незнакомого инструмента,
придавая этому инфернальному, бездушному грохоту живую окраску. Казалось,
что это даже никакой не инструмент, а голос мифического существа, которое
мучительно пытается произнести не приспособленными для этого губами
человеческие слова, и с каждым мигом все ближе и ближе к цели. Это было
невероятно, однако же Кратов отчетливо различил - барабан повторял одно и
то же: "Оз-ма... Оз-ма..." Сосед справа, будто загипнотизированный,
откликнулся шепотом: "Оз-ма... Оз-ма..." Сосед слева молчал, но в его
тяжелом дыхании тоже слышалось: "Оз-ма... Оз-ма..."
     Сопротивляться было невозможно. Да и не имело большого смысла. Кратов
сдался. "Оз-ма..." - прошептали его губы.
     Хотя это казалось невообразимым, барабан колотил все громче и громче.
Во всем мире не оставалось больше ничего, ни вещества, ни энергии, одно
лишь слово, которое было вначале: "Оз-ма... Оз-ма..."
     И вдруг стальной, нечеловеческий голос, перекрывая собой все иные
звуки, просто и ясно проронил:
      - Озма.
     И на амфитеатр, сметая все на пути, пала тишина.
     Крылья голографических миражей побледнели и растаяли, стянувшись в
крохотную белую фигурку посредине сцены. А затем фантастической
отброшенной тенью воспроизвели ее во стократном увеличении.
     Озма вскинула руки - сияющий фантом мгновенно повторил ее движение -
и запела.
     Ее голос моментально заполнил собой все пространство Концерт-холла,
став воздухом для тех, кто дышит.
     Это было не пение. Не вокал в обычном его значении. Так могла бы
звучать душа целого мира, если бы кому-то удалось услышать ее, переложить
на ноты и подобрать приличествующее оркестровое обрамление.
     Голосу Озмы нельзя было просто внимать - холодно, оценивающе,
отстраненно. В нем можно было жить - и не хотелось его покидать.
     Пережить такое впервые за без малого сорок лет было слишком сильным
потрясением.
     Кратов почувствовал, как его взяли за руку, и с облегчением ответил
на это прикосновение. По лицу его текли слезы, в носу нестерпимо щипало.
Двадцать или тридцать тысяч людей стоя и держась за руки, слушали Озму,
свою королеву. И, может быть, впервые, сознавали себя единым целым.
Человеческим братством.
     "Я люблю тебя, - думал Кратов в щенячьем умилении. - Я за тебя свою
жизнь положу. Я люблю всех этих людей, что здесь собрались. Люблю этого
дуралея, что отдавил мне руку. И эту хлюпающую носом рыжую нескладеху
двумя рядами ниже. И маленькую ледышку Идменк, что прячется от постылого
мужа в промозглых закоулках Тритои, тоже люблю - хотя чтобы полюбить ее,
не требуется вовсе никаких усилий... И тех, которые сейчас далеко и, быть
может, даже не знают обо мне, тоже люблю. И за них мне тоже своей жизни не
жаль. Господи, Озма, мне так не хватало тебя все эти годы! Господи,
наконец-то! полное! безраздельное! счастье!"


 2.

     -  Константин, - зазвучало у него в правом ухе, за которым пристроен
был миниатюрный динамик. - Мы его нашли. Желаете посмотреть?
     Кратов машинально кивнул. Ему понадобилось несколько мгновений, чтобы
прийти в себя и понять, о чем идет речь. Потом он сообразил, что его кивок
вряд ли будет услышан Носовым и его людьми.
     -  Да, желаю, - невнятно пробормотал он, адресуя звук в болтавшуюся
на шее цепочку, со стороны вполне сошедшую бы за безвкусное украшение.
     -  Говоря по правде, мы нашли не одного, а по меньшей мере троих, -
сказал Носов. - Ближайший к вам стоит у колонны позади вас, сложив руки на
груди. Он одет в белые брюки и рубашку навыпуск, черную с широкими
красными полосами. - Помолчав, он деликатно осведомился: - Вы в состоянии
работать?
     Кратов утер слезы, достал носовой плагок и осторожно высморкался.
     -  Я в порядке, - ответил он.
     -  Тогда любуйтесь. Пока мы думаем, что нам делать с этой ордой...
     Кратов обернулся. Нашел рассеянным взглядом колонну, подпиравшую
верхний ярус. Должно быть, обзор оттуда был не ахти какой, потому что
народ толпился и радовался зрелищу в некотором отдалении.
     Эхайн был там, смутно различимый в густой тени, что изредка
прорезалась сполохами прожекторов. Стоял, привалившись плечом к колонне.
Даже отсюда было видно, какой он огромный.
     Кратов поглядел на сцену. Озма только что закончила петь и отступала
в круговерть голографических призраков, а на передний план выдвинулись музыканты ее оркестра, тоже виртуозы
фантастические, чтобы продемонстрировать свое искусство. Особенно старался
худой лохматый негр-гитарист в бесформенной хламиде ядовито-желтого цвета.
То, что он вытворял с инструментом, заслуживало быть увиденным. Кр