анс искренно любил короля, но тот  любил  его  не
больше, чем всех остальных. Фридрих не верил в чью бы то ни было  привя-
занность, и бедный д'Аржанс оказывался то соучастником, то мишенью самых
жестоких его шуток.
   Известно, что полковник, которого Фридрих наградил высокопарным проз-
вищем Квинта Ицилия, был попросту француз Гишар, неутомимый воин и  уче-
ный стратег, а впрочем, изрядный мошенник, как все люди такого толка,  и
царедворец в полном смысле этого слова.
   Чтобы не утомлять читателя длинным перечнем исторических лиц, не  бу-
дем говорить об Альгаротти. Расскажем только, как вели себя гости  Фрид-
риха в его отсутствие. Впрочем, мы уже упомянули, что они не  только  не
освободились от угнетавшего их тайного смущения, а напротив,  почувство-
вали себя еще хуже и при каждом слове поглядывали на полуоткрытую дверь,
в которую вышел король и за которой он, быть может, наблюдал за ними.
   Исключением оказался один Ламетри. Заметив, что в  отсутствие  короля
им стали небрежно прислуживать за столом, он вскричал:
   - Что же это такое, черт побери! По-моему, со стороны хозяина  крайне
неучтиво оставлять нас без слуг и без шампанского. Пойду взгляну, там ли
он, и выскажу ему свое неудовольствие.
   Он встал, вошел, не побоявшись быть нескромным, в опочивальню  короля
и тотчас вернулся с возгласом:
   - Никого! Нет, как вам это понравится? Ничуть не удивлюсь, если  ока-
жется, что он сел на коня и совершает при свете факелов прогулку,  чтобы
ускорить процесс пищеварения. Вот чудак!
   - Сами вы чудак! - ответил Квинт Ицилий, который никак не мог привык-
нуть к странному поведению Ламетри.
   - Так, стало быть, король ушел? - спросил Вольтер,  вздохнув  свобод-
нее.
   - Да, король ушел, - сказал, входя в комнату, барон фон Пельниц. -  Я
только  что  встретил  его  на  заднем  дворике  в  сопровождении  одно-
го-единственного пажа. Он был в сером плаще,  который  всегда  надевает,
когда хочет, чтобы его не узнали, и, разумеется, я его не узнал.
   Мы должны сказать несколько слов о третьем камергере -  новом  госте,
только что вошедшем в столовую, - не то читатель не поймет, каким  обра-
зом ктолибо, кроме Ламетри, посмел столь дерзко отозваться о властелине.
Пельниц, чей возраст был так же загадочен, как размер его  содержания  и
его обязанности, был тот самый прусский барон, тот  светский  развратник
времен  регентства,  который  в  молодости  блистал  при  дворе  графини
Пфальцской - матери герцога Орлеанского - тот самый неистовый игрок, чьи
долги уже отказался платить прусский  король,  тот  авантюрист  крупного
масштаба, циничный и распутный, весьма склонный к наушничеству и немного
мошенник, тот наглый царедворец, которого  держал  на  привязи,  кормил,
презирал, осыпал насмешками и  весьма  скупо  оплачивал  его  хозяин.  И
все-таки этот хозяин не мог" без него обойтись, ибо всякий  неограничен-
ный властелин ощущает потребность иметь под рукой человека, который спо-
собен на любую подлость, ибо находит в этом некоторое  возмещение  своих
собственных унижений и смысл  своего  существования.  Вдобавок,  Пельниц
состоял в то время директором театров его величества, своего рода  глав-
ным распорядителем придворных увеселений. Его тогда уже называли  стари-
ком Пельницем, как называли тридцать лет спустя. Это был вечный царедво-
рец - ведь некогда он был пажом покойного короля. Утонченный  разврат  в
духе регентства сочетался в нем  с  грубым  цинизмом  Табачной  коллегии
Вильгельма Толстого и с дерзкой  непреклонностью  царствования  Фридриха
Великого, отмеченного остроумием и военщиной. Так как  единственной  ми-
лостью со стороны последнего была постоянная опала, Пельниц  не  слишком
боялся ее потерять, тем более что роль наемного  подстрекателя,  которую
он неизменно играл, действительно делала его неуязвимым для чьих  бы  то
ни было наветов в глазах повелителя, чьи поручения он выполнял.
   - Черт побери! - вскричал Ламетри. - Надо  бы  вам,  милейший  барон,
пойти следом за королем, а потом прийти сюда и рассказать нам его  прик-
лючения. Вот бы мы помучили его потом - получилось бы так, словно мы, не
вставая из-за стола, видели, где он был и что делал.
   - Или лучше того, - со смехом подхватил Пельниц, - сказали бы ему  об
этом только завтра, а свою прозорливость приписали бы чародею.
   - Что это еще за чародей? - спросил Вольтер.
   - Знаменитый граф де Сен-Жермен. Нынче утром он появился в Берлине.
   - Вот как! Интересно бы узнать, кто он - шарлатан или сумасшедший.
   - Это нелегкое дело, - ответил Ламетри. -  Он  так  искусно  скрывает
свою игру, что никто не может сказать про него ничего определенного.
   - Видно, не такой уж он сумасшедший! - вставил Альгаротти.
   - Поговорим о Фридрихе, - сказал Ламетри. - Мне хочется  какой-нибудь
занятной историей возбудить его любопытство, а он в награду угостит  нас
СенЖерменом и его допотопными приключениями. Это будет очень забавно. Но
где же все-таки сейчас наш монарх? Барон, вы знаете, где он! Вы чересчур
любопытны и, конечно, проследили за ним или чересчур хитры и  уже  давно
обо всем догадались.
   - Если угодно, я готов рассказать... - начал Пельниц.
   - Надеюсь, сударь, - побагровев от негодования, вмешался Квинт, - что
вы не станете отвечать на странные вопросы Ламетри. Если  его  величест-
во...
   - Ах, милейший, - перебил его Ламетри, - с  десяти  часов  вечера  до
двух утра здесь нет никакого величества. Фридрих установил это раз  нав-
сегда, и я знаю лишь один закон: "За ужином король  не  существует".  Да
разве вы не видите, что бедняга король скучает, и разве вы, плохой слуга
и плохой друг, не хотите хотя бы в отрадные ночные часы помочь  ему  за-
быть о гнете его величия? Ну, Пельниц, ну, добрый барон, скажите же нам,
где сейчас король?
   - Я не желаю этого знать! - заявил Квинт, выходя из-за стола.
   - Как хотите, - сказал Пельниц. - Пусть те, кто  не  желает  слушать,
заткнут уши!
   - Я весь превратился в слух, - сказал Ламетри.
   - Я тоже, черт побери, - смеясь сказал Альгаротти.
   - Господа, - проговорил Пельниц. - Его величество находится сейчас  у
синьоры Порпорины.
   - Да вы просто морочите нас! - вскричал Ламетри. И добавил  латинскую
фразу, которую я не могу перевести, так как не знаю латыни.
   Квинт Ицилий побледнел и вышел. Альгаротти прочитал вслух итальянский
сонет, который тоже остался для меня не вполне понятным. А  Вольтер  тут
же сочинил четверостишие, сравнивая Фридриха с Юлием Цезарем. После чего
три ученых мужа с улыбкой переглянулись, а Пельниц повторил с  серьезным
видом:
   - Даю вам честное слово, что король сейчас у Порпорины.
   - Не могли бы вы преподнести нам что-нибудь другое?  -  сказал  д'Ар-
жанс, который был недоволен этим разговором, ибо не принадлежал к  числу
людей, выдающих чужие тайны, чтобы поднять свой авторитет.
   Пельниц нимало не смутился.
   - Тысяча чертей, господин маркиз! Когда король говорит, что вы  нахо-
дитесь у мадемуазель Кошуа, мы и не думаем возмущаться.  Почему  же  вас
так возмущает тот факт, что король находится у мадемуазель Порпорины?
   - Напротив, он мог бы стать для вас весьма поучительным,  -  возразил
Альгаротти, - и если это правда, я поеду сообщить об этом в Рим.
   - Его святейшество любит позубоскалить, - добавил Вольтер, - и он от-
пустит на этот счет какую-нибудь забавную шутку.
   - Над чем это будет зубоскалить его святейшество? -  спросил  король,
неожиданно появляясь в дверях столовой.
   - Над любовными похождениями Фридриха Великого и Порпорины  из  Вене-
ции, - дерзко ответил Ламетри.
   Король побледнел и бросил грозный взгляд на своих гостей; гости  тоже
побледнели - кто больше, кто меньше, - все, за исключением Ламетри.
   - Ничего не поделаешь, - спокойно заявил Ламетри. - Сегодня вечером в
театре господин де СенЖермен предсказал, что в  тот  час,  когда  Сатурн
пройдет между Львом и Девой, его величество, в сопровождении пажа...
   - Что же он такое, этот граф де Сен-Жермен? - спросил король,  невоз-
мутимо садясь за стол и протягивая свой стакан Ламетри, чтобы тот  налил
ему шампанского.
   Все заговорили о Сен-Жермене, и буря рассеялась, так и  не  разразив-
шись. В первую минуту наглость Пельница, который его предал, и  смелость
Ламетри, который осмелился сказать это вслух, преисполнили  короля  гне-
вом, но Ламетри еще не успел закончить фразу, как Фридрих вспомнил,  что
сам поручил Пельницу при первом удобном случае затеять разговор  на  из-
вестную тему и послушать, что будут говорить другие. Поэтому он  тут  же
овладел собой с той необычайной непринужденностью и легкостью, какие бы-
ли присущи ему одному, и никто больше не упомянул и словом о его  ночной
прогулке. Ламетри, конечно, не побоялся бы снова о  ней  заговорить,  но
мысли его немедленно приняли иное направление, которое предложил король.
Так Фридрих часто побеждал даже Ламетри, обращаясь с ним как с ребенком,
который вотвот разобьет зеркало или выпрыгнет из окна, если  не  отвлечь
его от этого каприза какой-нибудь игрушкой. Каждый высказал свое  мнение
о знаменитом  графе  де  Сен-Жермене,  каждый  рассказал  свой  анекдот.
Пельниц заявил, будто встречался с графом во Франции двадцать лет назад.
   - И когда я увидел его сегодня утром, - добавил он, - мне показалось,
что мы расстались только вчера - он ничуть не постарел. Помнится, как-то
вечером во Франции, когда речь зашла о страстях  господа  нашего  Иисуса
Христа, он вдруг воскликнул с самой забавной серьезностью: "Ведь говорил
же я ему, что его ждет плохой конец у этих злых иудеев. Я даже  предска-
зал ему почти все, что с ним произошло впоследствии, но  он  не  пожелал
меня слушать - рвение заставляло его презирать любую опасность. Его тра-
гическая гибель вызвала у меня такую скорбь, что я никогда не утешусь, и
до сих пор не могу думать о нем без слез". Тут этот проклятый граф  и  в
самом деле заплакал, и все мы тоже готовы были пролить слезу.
   - Вы такой примерный христианин, - сказал король, - что меня это нис-
колько не удивляет.
   Пельниц три или четыре раза  внезапно  менял  религию  ради  выгодных
должностей, которыми король его соблазнял, желая поразвлечься.
   - Ваша история давно всем известна, - сказал д'Аржанс барону,  -  это
просто выдумка. Я слышал кое-что получше. Нет, в  моих  глазах  граф  де
СенЖермен интересен и замечателен тем, что у него есть множество  совер-
шенно новых и остроумных суждений об исторических  событиях,  оставшихся
для нас неясными и загадочными. По слухам, о каком бы предмете, о  какой
бы эпохе с ним ни заговорили, он поражает собеседника своими  познаниями
или умением тут же привести множество вполне правдоподобных и интересных
суждений, проливающих новый свет на самые таинственные факты.
   - Если эти суждения действительно правдоподобны, - заметил  Альгарот-
ти, - значит, он человек необыкновенно образованный и обладает к тому же
поразительной памятью.
   - Более того! - сказал король.  -  Одного  образования  недостаточно,
чтобы объяснить историю. Очевидно, этот человек наделен могучим  умом  и
глубоким знанием человеческого сердца. Интересно бы узнать, какой  порок
искалечил эту прекрасную натуру  -  желание  ли  сыграть  исключительную
роль, приписать себе бессмертие и память о событиях, которые предшество-
вали существованию этого человека, или он просто заболел навязчивой иде-
ей вследствие глубоких размышлений и длительных научных занятий.
   - Могу поручиться перед вашим величеством хотя бы в одном,  -  сказал
Пельниц, - в искренности и скромности нашего героя. Граф крайне неохотно
рассказывает о чудесных событиях, коих, как ему кажется, он был свидете-
лем. Ему стало известно, что его считают фантазером, шарлатаном, и,  ви-
димо, это очень ему неприятно, так как теперь он отказывается обнаружить
свое сверхъестественное могущество.
   - Скажите, государь, разве вы не умираете от желания увидеть и  услы-
шать его? - спросил Ламетри. - Я просто сгораю от нетерпения.
   - Неужели такие вещи могут вас интересовать?  -  возразил  король.  -
Зрелище безумия далеко не забавно.
   - Согласен, если это действительно безумие. Ну, а если нет?
   - Вы слышите, господа? - сказал король. - Человек, который ни во  что
не верит, закоренелый атеист, увлекается чудесами и уже готов поверить в
бессмертие господина де Сен-Жермена! Впрочем, это неудивительно  -  ведь
все знают, что Ламетри боится смерти, грома и привидений.
   - Не отрицаю, бояться привидений действительно глупо, - сказал Ламет-
ри, - но что касается грома и всего, что может стать причиной смерти,  -
тут мои страхи вполне обоснованны и разумны. Чего же нам  бояться,  черт
побери, если не того, что может угрожать безопасности нашей жизни?
   - Да здравствует Панург! - воскликнул Вольтер.
   - Возвращаюсь к Сен-Жермену, - снова начал Ламетри. - Мессиру Пантаг-
рюэлю следовало бы завтра же пригласить его отужинать с нами.
   - Ни в коем случае, - возразил король. - Вы и без того  не  совсем  в
своем уме, мой бедный друг. Стоит Сен-Жермену появиться у меня  в  доме,
как все суеверные лица, - а их так много вокруг нас, -  мигом  придумают
сотню небылиц и разнесут их по всей Европе. Нет, нам нужен разум,  доро-
гой Вольтер. О, разум, да придет царствие твое! Вот молитва, которую  мы
должны повторять каждый вечер и каждое утро.
   - Разум, разум! - сказал Ламетри. - Я нахожу его удобным и  приятным,
когда он помогает мне оправдать и узаконить мои страсти,  пороки...  мои
желания, назовите это как хотите! Но когда он мне докучает, я хочу иметь
право выставить его за дверь. Мне не нужен такой разум  -  черт  бы  его
побрал! - который заставляет  меня  притворяться  храбрецом,  когда  мне
страшно, стоиком, когда мне больно, смиренником, когда  я  вне  себя  от
гнева... Плевать мне на такой разум, я его не признаю. Это какое-то  чу-
довище, химера, изобретенная старыми болтунами античности, которыми  все
вы так восхищаетесь неизвестно почему. Пусть царствие его не придет  ни-
когда! Я не поклонник неограниченной власти, в чем бы  она  ни  проявля-
лась, и если бы кому-нибудь вздумалось принудить меня не верить в  бога,
- а я не верую добровольно и совершенно искренно, - пожалуй, я бы тотчас
отправился на исповедь, просто из духа противоречия.
   - О, как известно, вы способны на все, - сказал д'Аржанс, -  даже  на
то, чтобы уверовать в философский камень графа де Сен-Жермена.
   - А почему бы нет? Это было бы так приятно и так пригодилось бы мне!
   - Философский камень! - вскричал Пельниц, потряхивая своими  пустыми,
беззвучными карманами и выразительно глядя на короля. - О да, пусть при-
дет царствие его, и поскорей! Такую молитву я готов читать каждое утро и
каждый вечер...
   - Ах, вот оно что! - перебил его Фридрих, который всегда был  глух  к
подобным намекам. - Стало быть, ваш Сен-Жермен причастен также и  к  ис-
кусству делать золото? Этого я не знал!
   - Так позвольте же мне от вашего имени  пригласить  его  к  ужину  на
завтра, - сказал Ламетри. - Думаю, что и вам не мешало бы  проникнуть  в
его тайну, господин Гаргантюа. У вас большие  потребности  и  гигантские
аппетиты - и как у короля, и как у преобразователя.
   - Замолчи, Панург, - ответил Фридрих. - Отныне твой Сен-Жермен разоб-
лачен. Это дерзкий обманщик, и я прикажу установить  за  ним  бдительный
надзор, ибо нам  известно,  что  люди,  владеющие  этим  прекрасным  ис-
кусством, обычно вывозят из страны больше  золота,  нежели  оставляют  в
ней. Разве вы уже успели забыть, господа, знаменитого чародея Калиостро,
которого я велел выгнать из Берлина не более шести месяцев назад?
   - И который увез у меня сотню  экю,  -  подхватил  Ламетри.  -  Пусть
дьявол отнимет их у него!
   - Он увез бы их и у Пельница, если бы только они у него были, - доба-
вил д'Аржанс.
   - Вы прогнали его, - сказал Фридриху Ламетри, - а он отплатил вам не-
дурной шуткой.
   - Какой?
   - Ах, вы ничего не знаете? Так я угощу вас одним рассказом.
   - Главное достоинство всякого рассказа - его краткость, - заметил ко-
роль.
   - Мой заключается в двух словах. Всем известно, что в тот день, когда
ваше пантагрюэльское величество приказали великому  Калиостро  убираться
восвояси вместе с его кубами, ретортами, привидениями и дьяволами, в тот
самый день, ровно в двенадцать часов пополудни, он собственной  персоной
проехал в своей коляске через все городские заставы Берлина  одновремен-
но. Да, да, это могут засвидетельствовать более двадцати тысяч  человек.
Каждый из сторожей, охраняющих заставы, видел его в той же шляпе, в  том
же парике, в той же самой коляске, с тем же багажом, на тех же  лошадях,
и вам никогда не удастся разубедить их в том, что в этот день  существо-
вало пять или шесть живых Калиостро.
   Рассказ понравился всем. Не смеялся только Фридрих. Он весьма серьез-
но интересовался успехами милого его сердцу разума, и проявления  суеве-
рия, доставлявшие столько пищи для остроумия и веселости Вольтеру, вызы-
вали у него лишь возмущение и досаду.
   - Вот он, народ! - вскричал король, пожимая плечами. -  Ах,  Вольтер,
вот он, народ! И это в то самое время, когда живете вы, когда яркий свет
вашего факела озаряет весь мир! Вас изгнали, подвергли преследованиям, с
вами боролись всеми  возможными  способами,  а  Калиостро  -  стоит  ему
где-нибудь показаться, и все уже околдованы. Еще немного,  и  его  будут
носить на руках!
   - А знаете ли вы, - спросил Ламетри, - что самые  знатные  ваши  дамы
так же верят в Калиостро, как и добрые кумушки из простонародья? Да  бу-
дет вам известно, что эту историю мне передала самая хорошенькая из  ва-
ших придворных дам.
   - Держу пари, что это госпожа фон Клейст! - сказал король.
   - "Ты сам ее назвал!" - продекламировал Ламетри.
   - Вот он уже на ты с королем, - проворчал Квинт Ицилий, за  несколько
минут до того вошедший в комнату.
   - Милейшая фон Клейст совсем помешалась, - сказал Фридрих. - Она  са-
мая заядлая фантазерка, самая ярая поклонница гороскопов и волшебства...
Надо проучить ее - пусть будет поосторожнее! Она сбивает  с  толку  всех
наших дам и, говорят, заразила своим помешательством  даже  собственного
супруга: он приносит в жертву дьяволу  черных  козлов,  чтобы  разыскать
сокровища, зарытые в бранденбургских песках.
   - Но ведь все это считается у вас образцом самого хорошего тона,  па-
паша Пантагрюэль, - сказал Ламетри. - Неужели вам угодно, чтобы и женщи-
ны подчинились вашему угрюмому богу - Разуму? Женщины существуют,  чтобы
развлекаться и развлекать нас. Право же, в тот день, когда они  потеряют
свое безрассудство, мы сами окажемся в дураках! Госпожа фон Клейст очень
мила, когда рассказывает о магах и чародеях. И щедро угощает  ими  Soror
Amalia...
   - Что это еще за Soror Amalia? - с удивлением спросил король.
   - Да ваша благородная и прелестная сестра - аббатиса Кведлинбургская.
Ни для кого не секрет, что она всем сердцем предана магии и...
   - Замолчи, Панург! - прогремел король, стукнув табакеркой по столу.


   III

   Наступило молчание, и  часы  медленно  пробили  полночь  [3].  Обычно
Вольтер, когда чело его дорогого Траяна омрачалось, умел искусно переме-
нить разговор и сгладить неприятное впечатление, невольно отражавшееся и
на остальных сотрапезниках. Однако в этот  вечер  Вольтер,  печальный  и
больной, сам испытывал глухой отголосок того прусского  сплина,  который
быстро овладевал  всеми  счастливыми  смертными,  призванными  созерцать
Фридриха в ореоле его славы. Как раз сегодня утром Ламетри  передал  ему
роковую фразу Фридриха,  которой  суждено  было  преобразить  притворную
дружбу этих двух выдающихся людей в весьма реальную вражду [4].  Поэтому
он не сказал ни слова. "Пусть он выбрасывает кожуру Ламетри,  когда  ему
вздумается, - думал Вольтер. - Пусть сердится, пусть страдает, только бы
поскорее кончился этот ужин. У меня резь в животе, и все его  любезности
не облегчат моей боли".
   Итак,