как  надо
преподавать. В часы, когда Порпора не нуждался  в  его  услугах,  Иосиф,
стремясь не потерять своей скудной клиентуры, давал несколько  уроков  в
городе; он решил тотчас же применить полученные указания.
   - В добрый час, господин профессор, - сказал он Порпоре в конце  уро-
ка, продолжая притворяться простачком, - я предпочитаю вот такую  музыку
той, и мне кажется, что я смогу выучиться ей. Ну, а то, о чем вы говори-
ли сегодня утром, так непонятно, что я согласился бы скорее вернуться  в
певческую школу, чем ломать себе голову над этой музыкой.
   - А между тем тебя именно этому и обучали в певческой школе. Да разве
есть две музыки, олух? Музыка едина, как един господь бог!
   - Ох! Прошу извинения, сударь! Есть музыка маэстро Рейтера - она  на-
доедает мне, а вот ваша совсем наоборот.
   - Много чести для меня, господин  Беппо,  -  смеясь,  сказал  Порпора
(комплимент пришелся ему по вкусу).
   Начиная с этого дня Гайдн стал брать у Порпоры уроки,  и  вскоре  они
приступили к изучению итальянской школы и основ  лирической  композиции,
чего так жаждал достойный юноша и к чему так мужественно  стремился.  Он
делал такие быстрые успехи, что маэстро одновременно был очарован, удив-
лен, а подчас даже испуган. Когда Консуэло замечала, что у маэстро могут
пробудиться прежние подозрения, она учила своего друга, как  надо  вести
себя, чтобы их рассеять. Немного непонятливости  и  притворная  рассеян-
ность были порой необходимы, - тогда гениальность и страсть к преподава-
нию пробуждались в Порпоре,  как  случается  всегда  с  высокоодаренными
людьми: препятствия и борьба делают их  более  энергичными  и  сильными.
Часто Иосифу приходилось притворяться вялым или упрямым; разыгрывая роль
лентяя, он легче добивался драгоценных уроков, при одной мысли  лишиться
которых приходил в отчаяние. Удовольствие перечить и потребность  подчи-
нять себе подзадоривали сварливую, воинственную душу старого профессора,
и никогда Беппо не получал таких познаний, как в  те  минуты,  когда  он
почти вырывал их у раздраженного и иронически настроенного маэстро вмес-
те с четкими, красноречивыми и пылкими выводами.
   В то время как дом Порпоры был ареной таких, казалось, пустячных про-
исшествий, следствия которых, однако, сыграли огромную  роль  в  истории
искусства, ибо гений одного из самых плодовитых и знаменитых  композито-
ров прошлого века получил здесь свое развитие и свою санкцию,  вне  дома
Порпоры совершались события, имевшие более непосредственное  влияние  на
жизнь Консуэло. Корилла, весьма деятельная в борьбе за собственные инте-
ресы, умелая, а потому и способная выйти победительницей, день  ото  дня
отвоевывала позиции и, уже совсем оправившись после родов, вела  перего-
воры о своем поступлении на императорскую  сцену.  Искусная  певица,  но
посредственная в музыкальном отношении артистка, она гораздо больше, чем
Консуэло, нравилась директору и его жене. Оба  прекрасно  понимали,  что
ученая Порпорина отнесется свысока, хотя и не выкажет этого, как к  опе-
рам маэстро Гольцбауэра, так и к таланту его супруги. Они  также  хорошо
знали, что крупные таланты, выступая с плохими  партнерами  в  ничтожных
произведениях, не соответствующих их вкусам и насилующих их совесть,  не
всегда умеют передать тот рутинный подъем, тот наивный жар,  какие  раз-
вязно вносят посредственности в исполнение самых низкопробных опер,  ка-
жущихся тягостной какофонией - так они плохо разучены и плохо поняты  их
партнерами.
   И даже когда, проявив чудеса воли и таланта, они высоко поднимаются и
над своей ролью и над своим окружением,  это  завистливое  окружение  не
чувствует к ним благодарности. Композитор, догадываясь  об  их  душевных
муках, дрожит и боится, как бы искусственное воодушевление вдруг не  ос-
тыло и не подорвало его успеха. Даже удивленная публика  испытывает  бе-
зотчетное смущение, угадывает  чудовищную  аномалию,  сочувствует  гени-
альному актеру, порабощенному  вульгарной  идеей,  рвущемуся  из  тесных
оков, в которые он позволил заковать себя, и, чуть не вздыхая, аплодиру-
ет его мужественным усилиям. Г-н Гольцбауэр прекрасно отдавал себе отчет
в том, как мало Консуэло ценила его  музыкальные  произведения.  К  нес-
частью, она однажды сама сообщила ему  об  этом.  Переодетая  мальчиком,
считая, что имеет дело с одним из тех лиц, которых встречаешь  во  время
путешествия в первый и последний раз, она высказалась откровенно и никак
не предполагала, что вскоре ее судьба артистки будет в руках незнакомца,
друга каноника. Гольцбауэр не забыл этого и, оскорбленный до глубины ду-
ши, спокойный, сдержанный, вежливый, поклялся закрыть ей путь к артисти-
ческому поприщу, но так как ему не хотелось, чтобы Порпора, его  ученица
и те, кого он называл их партией, могли обвинить его  в  мелочной  мсти-
тельности и низкой обидчивости, он только своей жене рассказал о встрече
с Консуэло и о разговоре за завтраком в доме  священника.  Эта  встреча,
казалось, не оставила  никакого  следа  в  памяти  господина  директора,
по-видимому он забыл даже физиономию маленького Бертони и совершенно  не
подозревал, что этот странствующий певец и Порпорина могли быть одним  и
тем же лицом.
   Консуэло терялась в догадках об отношении к ней Гольцбауэра.
   - Очевидно, костюм и прическа совсем изменили мое лицо во время наше-
го путешествия, - делилась она своими мыслями с Беппо, оставшись  с  ним
наедине, - раз этот человек, так приглядывавшийся ко мне своими  ясными,
проницательными глазами, совершенно не узнает меня здесь.
   - Граф Годиц также не узнал вас, увидя в первый раз у  посланника,  -
заметил Иосиф, - и, быть может, не получи он вашей записки, так  бы  ни-
когда и не признал вас.
   - Прекрасно! Но у графа Годица привычка смотреть  на  людей  каким-то
поверхностным, небрежно-гордым взглядом, поэтому он, в сущности,  никого
не видит. Я уверена, что тогда, в Пассау, он так бы и не догадался,  что
я женщина, не сообщи ему этого барон Тренк. Гольцбауэр  же,  как  только
увидел меня здесь и вообще каждый раз, как мы встречаемся, глядит на ме-
ня с таким вниманием и любопытством - совсем как тогда, в доме священни-
ка. Спрашивается, почему он великодушно сохраняет в тайне мое сумасброд-
ное приключение, которое могло бы повредить моей  репутации,  перетолкуй
он его в дурную сторону, и даже могло поссорить меня с учителем, считаю-
щим, что я прибыла в Вену без всяких потрясений, препятствий и  романти-
ческих происшествий? А в то же время этот  самый  Гольцбауэр  втихомолку
поносит и мой голос и мою манеру петь, вообще всячески злословит на  мой
счет, чтобы только не приглашать меня на императорскую сцену. Он ненави-
дит и хочет отстранить меня, но, имея в руках самое мощное  против  меня
орудие, почему-то не пускает его в ход. Я просто теряюсь в догадках!
   Разгадка скоро была обнаружена Консуэло.  Но  раньше,  чем  читать  о
дальнейших  ее  приключениях,  надо  припомнить,  что  многочисленная  и
сильная партия работала против нее. Корилла была красива и  доступна,  и
могущественный министр Кауниц часто навещал ее; он любил  вмешиваться  в
закулисные интриги, а МарияТерезия, отдыхая от государственных дел,  за-
бавлялась его болтовней на эту тему и, в душе смеясь над маленькими сла-
бостями великого человека,  сама  находила  удовольствие  в  театральных
сплетнях: они напоминали ей в миниатюре, но с откровенным  бесстыдством,
то, что представляли в ту эпоху три самых влиятельных двора Европы,  уп-
равляемые интригами женщин, - ее собственный двор, двор русской царицы и
двор г-жи Помпадур.


   XCI

   Известно, что Мария-Терезия давала аудиенцию раз  в  неделю  каждому,
желающему с ней говорить. Этот лицемерно-отеческий обычай еще  и  поныне
сохранился при австрийском дворе, а сын Марии-Терезии, Иосиф  II,  свято
придерживался его. Помимо того, Мария-Терезия очень легко давала  особые
аудиенции лицам, желавшим поступить к ней на службу, да и вообще никогда
не бывало государыни, к которой было бы легче проникнуть.
   Порпора получил наконец аудиенцию. Он рассчитывал,  что  императрица,
увидев открытое лицо Консуэло, быть может, проникнется особым расположе-
нием к ней. По крайней мере маэстро надеялся на это. Зная, как  требова-
тельна императрица в отношении нравственности  и  благопристойности,  он
говорил себе, что Мария-Терезия, без  сомнения,  будет  поражена  скром-
ностью и непорочностью, которыми дышало все существо его ученицы.
   Их ввели в одну из маленьких гостиных дворца, куда был перенесен кла-
весин; через полчаса вошла императрица. Она принимала высокопоставленных
особ и была еще в парадном туалете - такой, какой ее изображают на золо-
тых цехинах; в парчовом платье, в императорской мантии, с короной на го-
лове и с маленькой венгерской саблей сбоку.  Императрица  была  действи-
тельно красива в таком виде, но отнюдь не величественна  и  не  идеально
царственна, как описывали ее придворные, а  свежа,  весела,  с  открытым
счастливым лицом, с доверчивым смелым взглядом. То был  и  вправду  "ко-
роль" Мария-Терезия, которую венгерские магнаты в порыве энтузиазма воз-
вели на престол с саблей в руке; но на первый взгляд это был скорее доб-
рый, чем великий король. В ней не было кокетства, и простота ее  обраще-
ния говорила о ясности души,  лишенной  женского  коварства.  Когда  она
пристально смотрела на кого-нибудь, особенно когда с настойчивостью доп-
рашивала, можно было уловить в этом смеющемся приветливом лице лукавство
и даже холодную хитрость. Но хитрость была мужская, если хотите, импера-
торская, без желания поддеть.
   - Вы мне дадите сейчас послушать вашу ученицу, - сказала она Порпоре,
- я уже осведомлена, что у нее большие познания, великолепный голос, и я
не забыла, какое удовольствие она доставила мне при исполнении  оратории
"Освобожденная Бетулия". Но предварительно я хочу поговорить с ней  нае-
дине. Мне надо спросить ее кое о чем, и так как, я думаю, она будет чис-
тосердечна, я надеюсь, что смогу оказать  ей  покровительство,  которого
она у меня просит.
   Порпора поспешно вышел, прочитав в глазах ее величества  желание  ос-
таться совсем наедине с Консуэло. Он удалился в  соседнюю  галерею,  где
ужасно продрог, ибо двор, разоренный расходами на войну, соблюдал  чрез-
вычайную экономию, а характер Марии-Терезии еще этому способствовал.
   Очутившись с глазу на глаз с дочерью и матерью императоров,  героиней
Германии и самой великой женщиной Европы того времени, Консуэло, однако,
не почувствовала ни робости, ни смущения. Беспечность ли артистки делала
ее равнодушной к воинственному великолепию, блиставшему вокруг Марии-Те-
резии и отражавшемуся на самом ее туалете, или  благородство  и  искрен-
ность души придавали ей моральную силу, только Консуэло ждала  спокойно,
без всякого волнения, пока ее величеству угодно будет обратиться к ней с
вопросом.
   Императрица опустилась на диван, слегка поправила усыпанную драгоцен-
ными камнями перевязь, которая давила на ее белое круглое плечо и вреза-
лась ей в кожу, и начала так:
   - Повторяю, дитя мое, я очень высокого мнения о твоем  таланте  и  не
сомневаюсь в том, что ты прекрасно училась и много знаешь в своем  деле,
но как тебе, наверное, известно, в моих глазах талант не имеет  значения
без хорошего поведения, и я ценю чистую, благочестивую душу  выше  гени-
альности.
   Консуэло стоя почтительно выслушала это вступление, однако  оно  нис-
колько не поощрило ее воздать хвалу самой себе, а так как она вообще пи-
тала смертельное отвращение к хвастовству своими добродетелями,  которым
следовала не задумываясь, она молча ждала, чтобы императрица спросила ее
более определенно о ее принципах и намерениях. А между тем тут-то  ей  и
представлялся удобный случай обратиться к монархине с ловко составленным
мадригалом о своем ангельском благочестии, о своих высоких  добродетелях
и о невозможности плохо вести себя, имея перед  глазами  такой  образец,
как сама императрица. Бедной Консуэло даже и в  голову  не  пришло  вос-
пользоваться таким моментом. Чуткие души боятся оскорбить великого чело-
века банальной похвалой. Но хотя монархи и не заблуждаются  относительно
природы расточаемой им грубой лести, тем не менее они привыкли упиваться
ею, - она является частью этикета, выражением глубокого почитания их ве-
личия. Марию-Терезию удивило молчание молодой девушки, и она снова заго-
ворила, уже менее ласково и не таким ободряющим тоном:
   - Насколько мне известно, моя милая девочка, вы особа довольно легко-
го поведения и живете в недозволенной близости с молодым человеком вашей
профессии, - позабыла его имя, - хоть вы и не замужем.
   - Могу ответить вашему величеству только одно, -  промолвила  наконец
Консуэло, взволнованная несправедливостью этого грубого обвинения,  -  я
не помню, чтобы сделала в своей жизни что-либо такое,  что  помешало  бы
мне выдержать взгляд вашего величества с искренней гордостью и благодар-
ной радостью.
   Марию-Терезию поразило выражение достоинства и  силы,  появившееся  в
тот момент на лице Консуэло. Пять-шесть лет назад императрица, несомнен-
но, отнеслась бы к этому сочувственно, но теперь Мария-Терезия была  уже
королевой до мозга костей, и сознание своего могущества  приучило  ее  к
какому-то упоению властью, когда хочется, чтобы все пред тобой гнулось и
ломалось. Мария-Терезия желала быть  и  как  государыня  и  как  женщина
единственным сильным существом в своем государстве. И поэтому ей показа-
лись оскорбительными и гордая улыбка и смелый взгляд юной девушки,  нич-
тожного червяка. Она собиралась было позабавиться Консуэло как  рабыней,
из любопытства заставив ее рассказать о себе.
   - Я спросила вас, сударыня, как имя молодого человека, живущего с ва-
ми у маэстро Порпоры, а вы мне не ответили, - снова проговорила императ-
рица ледяным тоном.
   - Его зовут Иосиф Гайдн, - не смущаясь, проговорила Консуэло.
   - Итак, из любви к вам он поступил в услужение к  маэстро  Порпоре  в
качестве лакея, причем маэстро Порпора не подозревает действительных по-
буждений молодого человека, а вы, зная их, поощряете его.
   - Меня оклеветали перед вашим величеством: этот молодой  человек  ни-
когда не был влюблен в меня (Консуэло была уверена, что говорит правду),
я даже знаю, что он любит другую. А если мы и обманываем  немного  моего
почтенного учителя, то вызывается это причинами невинными и, быть может,
весьма уважительными. Только любовь к искусству могла  заставить  Иосифа
Гайдна поступить в услужение к Порпоре, и  коль  скоро  ваше  величество
удостаивает взвешивать поступки своих самых незначительных подданных,  а
я считаю невозможным что-либо скрыть от вашей всевидящей справедливости,
то уверена, что вы, ваше величество, оцените мою искренность, как только
пожелаете снизойти до рассмотрения моего дела.
   Мария-Терезия была  слишком  проницательна,  чтобы  не  почувствовать
правду. Она еще не утратила идеализма, присущего юности, хотя уже скаты-
валась по роковому пути неограниченной власти, гасящей мало-помалу  веру
в самых великодушных сердцах.
   - Вы кажетесь мне правдивой и целомудренной, дитя, но я замечаю в вас
большую гордость и недоверие к моему материнскому сердцу. И я боюсь, что
ничего не смогу для вас сделать.
   - Если я имею дело с материнским сердцем  Марии-Терезии,  -  ответила
Консуэло, растроганная словами императрицы (их банального  оттенка  бед-
няжка, увы, не поняла), - то я готова стать пред этим сердцем на  колени
и молить его, но если это...
   - Продолжайте, дитя мое, - промолвила МарияТерезия, которой почему-то
безотчетно хотелось, чтобы это оригинальное создание упало перед ней  на
колени, - выскажите до конца свою мысль.
   - Если же я имею дело с правосудием вашего императорского величества,
то, сознавая себя столь же невинной, как чистое  дыхание,  не  способное
заразить воздух, которым дышат сами боги, я чувствую  в  себе  всю  гор-
дость, необходимую, чтобы быть достойной вашего покровительства.
   - Порпорина, - проговорила императрица, - вы умная  девушка,  и  ваша
оригинальность, оскорбительная для любой иной женщины, мне  по  душе.  Я
уже сказала вам, что считаю вас искренней и тем не менее знаю, что у вас
есть в чем исповедаться передо мной. Почему вы  колеблетесь?  Хотя  ваши
отношения и чисты - я не хочу в этом сомневаться, - но вы любите  Иосифа
Гайдна. Ведь ради того, чтобы чаще видеться с ним, - допустим, даже ради
заботы об его музыкальных успехах у Порпоры, - вы отважно рискуете самым
священным, самым важным в нашей женской доле  -  своей  репутацией.  Но,
быть может, вы боитесь, что ваш учитель, ваш приемный отец не согласится
на ваш брак с бедным, неизвестным музыкантом? Быть может, - хочу  верить
всему, что вы говорили, - молодой человек любит другую и вы  с  присущей
вам гордостью скрываете свою любовь и великодушно жертвуете своей  репу-
тацией, не извлекая из этого самопожертвования никакого личного удовлет-
ворения? Так вот, милая девочка, будь я на вашем месте, представься  мне
случай, как вам сейчас, - случай, какой, быть может, никогда  не  повто-
рится, - я открыла бы сердце своей государыне и сказала бы ей:  "Вы  все
можете и хотите мне добра, вам вручаю я свою судьбу; уничтожьте все пре-
пятствия. Одним своим словом вы можете изменить намерения и моего опеку-
на и моего возлюбленного. Вы можете осчастливить меня, вернуть мне  все-
общее уважение и поставить меня в такие условия, что я посмею  надеяться
поступить на императорскую сцену". Вот какое доверие вы должны  были  бы
питать к материнской заботливости Марии-Терезии, и мне  прискорбно,  что
вы этого не поняли.
   "Я прекрасно понимаю, великая государыня, - думала про себя Консуэло,
- что по какому-то странному капризу избалованного ребенка-деспота  тебе
хочется, чтобы Zingarella обняла твои колени, ибо тебе кажется,  что  ее
колени не хотят сгибаться перед тобой; а это для тебя случай  небывалый.
Но ты не дождешься этой забавы, разве только докажешь мне, что  заслужи-
ваешь моего уважения".
   Все это и многое другое промелькнуло в ее голове, пока  Мария-Терезия
читала ей наставления. Консуэло сознавала, что играет  судьбой  Порпоры,
зависящей от фантазии императрицы, а будущность учителя стоит того, что-
бы немного смириться. Но ей не хотелось смиряться понапрасну. Ей не  хо-
телось разыгрывать комедию с коронованной особой, которая, конечно, уме-
ла это делать не хуже ее самой. Она ждала, чтобы Мария-Терезия  показала
себя действительно великой, и тогда готова  была  искренне  преклониться
перед нею.
   Когда императрица кончила свое поучение, Консуэло сказала:
   - Я отвечу на все, что ваше величество соблаговолило  мне  высказать,
если вашему величеству угодно будет мне приказать.
   - Да, говорите, говорите же, - настаивала императрица,  раздосадован-
ная самообладанием девушки.
   - Итак, ваше величество, в первый раз в своей жизни я слышу из  ваших
царственных уст, что моя репутация пострадала из-за  присутствия  Иосифа
Гайдна в доме моего учителя. Я считала себя  слишком  незаметной,  чтобы
стать предметом обсуждения общества, а если бы мне сказали, когда я отп-
равлялась во дворец, что сама императрица заинтересовалась моей особой и
не одобряет моего образа жизни, я подумала бы, что мне это приснилось.
   Мария-Терезия прервала ее. В словах Консуэло ей почудилась ирония.
   - Вы не должны удивляться, - проговорила она несколько  напыщенно,  -
что я вхожу во все малейшие подробности жизни людей, за которых  отвечаю
перед богом.
   - Как не удивляться тому, что вызывает восхищение! -  ловко  ответила
Консуэло. - Возвышенные поступки велики своей простотой, но они так ред-
ки, что, столкнувшись с ними впервые, невольно поражаешься.
   - Вам надо понять, - продолжала императрица, - почему я особенно  ин-
тересуюсь вами, как и всеми  артистами,  которыми  люблю  украшать  свой
двор. Театр во всех других странах - школа соблазна, о