ртву - так велит мое достоинство,
моя совесть. Надеюсь, что вы не приблизитесь более к моему жилищу.  Если
же вы поддадитесь слепой страсти и вырвете у меня еще одно признание, то
пожалеете об этом. Быть может, доверие, которое я бы вам  оказала,  яви-
лось бы следствием справедливого гнева разбитого сердца и страха покину-
той души. Но это было бы пыткой для нас обоих. Если вы будете  упорство-
вать, Ливерани, значит, у вас нет ко мне той любви, о какой я мечтала".
   Но Ливерани продолжал упорствовать. Он написал еще и был красноречив,
убедителен, искренен в своем смирении. "Вы взываете к моей  гордости,  -
писал он, - но с вами у меня ее нет. Если в моих объятиях вы будете  со-
жалеть о другом, я буду страдать, но не буду оскорблен. На коленях, оро-
шая слезами ваши ноги, я буду умолять вас забыть его и ввериться  одному
мне. Какой бы любовью, как бы мало ни любили вы меня, я буду  благодарен
и за это, как за огромное счастье". Такова была сущность целого ряда пи-
сем - пламенных и робких, покорных и настойчивых. Консуэло  почувствова-
ла, как ее гордость отступает перед  трогательным  очарованием  истинной
любви. Она незаметно привыкла к мысли, что никогда прежде не была  люби-
ма, - даже и графом Рудольштадтом. Но, испытывая  невольную  горечь  при
мысли об этой обиде, нанесенной святости ее воспоминаний, она боялась ее
обнаружить, чтобы не стать помехой на пути к счастью, какое  могла  при-
нести Альберту новая любовь. Итак, она решила молча  принять  решение  о
разрыве, которого он, по-видимому, ждал от Невидимых, и перестала подпи-
сывать свои ответы незнакомцу, призывая и его к той же предосторожности.
   Впрочем, эти ответы были исполнены благоразумия и душевной  тонкости.
Отдаляясь от Альберта и приемля в душе мысль об иной привязанности, Кон-
суэло не желала уступить слепому  увлечению.  Она  запретила  незнакомцу
приходить к ней и нарушать обет молчания до тех пор, пока он не  получит
разрешения Невидимых. Она сообщила ему, что хочет по доброй  воле  всту-
пить в это таинственное общество, внушающее ей уважение и  доверие;  что
решила изучить работы, необходимые для понимания их учения,  и  отложить
все, что могло бы способствовать ее личному счастью, до тех пор пока она
не приобретет на это право, достигнув хоть крупицы добродетели. У нее не
хватило сил сказать ему, что она не любит его, она сказала  только,  что
не хочет любить его безрассудно.
   Ливерани как будто подчинился, и Консуэло начала внимательно  изучать
те несколько фолиантов, которые однажды утром передал ей  Маттеус,  ска-
зав, что они от князя, что его светлость и вся его свита  покинули  свою
резиденцию, но скоро ей сообщат нечто. Она удовольствовалась этим извес-
тием, не задала Маттеусу ни одного вопроса и  принялась  читать  историю
мистерий древнего мира, историю христианства и  различных  возникших  из
него тайных сект и обществ. То было весьма ученое рукописное  сочинение,
составленное в библиотеке ордена Невидимых неким терпеливым  и  добросо-
вестным его адептом. Это серьезное чтение, вначале дававшееся Консуэло с
трудом, постепенно овладело ее вниманием и даже  воображением.  Описание
искусов, производившихся в древних египетских  храмах,  навеяло  на  нее
страшные, но исполненные поэзии размышления. Рассказ о гонениях, которым
подвергались секты в средние века и в эпоху Возрождения, особенно  раст-
рогал ее сердце, а судьба всех этих восторженных и пылких людей склонила
ее душу к религиозному фанатизму, связанному с близким посвящением.
   Две недели она жила в полном одиночестве, не получая  никаких  вестей
из внешнего мира, окруженная незаметными заботами рыцаря,  но  оставаясь
верна своему решению не видеть его и не подавать  ему  чересчур  больших
надежд.
   Начиналась летняя жара, и Консуэло, поглощенная к тому же своим заня-
тием, могла теперь отдыхать и дышать свежим воздухом только в  часы  ве-
черней прохлады. Постепенно она возобновила свои прогулки и неторопливо,
задумчиво бродила по дорожкам сада. Она полагала,  что  находится  здесь
одна, но по временам какое-то смутное волнение охватывало ее, и ей каза-
лось, что незнакомец где-то близко, рядом. Прекрасные  ночи,  прекрасные
тенистые деревья, одиночество, томное журчание ручья, бегущего меж  цве-
тов, запах растений, страстное пение соловья, прерываемое еще более сла-
достной тишиной, свет луны, косыми лучами проникающий сквозь  призрачную
сень наполненных благоуханием беседок, закат Венеры, прячущейся за розо-
выми облаками, - словом, все, все древние, но вечно живые и могучие вол-
нения молодости и любви погружали душу Консуэло в опасные  мечтания.  Ее
собственная стройная тень на серебристом песке аллей, полет птицы,  раз-
буженной ее приближением, шелест листьев,  колеблемых  ветерком,  -  все
заставляло ее вздрагивать и ускорять шаги. Но стоило  улетучиться  этому
легкому испугу, как на его место приходило бесконечное сожаление, и тре-
пет ожидания был сильнее всех повелений воли.
   Однажды шум листьев и неясные ночные звуки взволновали ее более,  чем
обычно. Ей показалось, что кто-то ходит неподалеку от нее,  убегает  при
ее приближении и подходит ближе, когда она садится. Ее смятение  сказало
ей еще больше: она почувствовала, что у нее нет сил противиться  встрече
в этом прекрасном саду, под этим великолепным небом.  Дуновения  ветерка
словно обжигали ее лоб. Она убежала в дом и заперлась у себя.  Свечи  не
были зажжены. Она спряталась за жалюзи, страстно желая  увидеть,  но  не
быть увиденной. И действительно, вскоре она  увидела  человека,  который
медленно шагал под ее окнами, не окликая ее, не делая ни  одного  жеста,
покорного и как бы довольного уже тем, что смотрит на стены  ее  жилища.
Это был незнакомец - Консуэло сразу почувствовала это по  своему  волне-
нию, и, кроме того, ей показалось, что она узнает его фигуру, его поход-
ку. Но через несколько секунд мучительные сомнения и страх завладели ею.
Молчаливый гость, пожалуй, не менее напоминал ей Альберта, чем Ливерани.
Они были одного роста, и теперь, когда Альберт, который, выздоровев, со-
вершенно преобразился, ходил непринужденно, не опуская голову на грудь с
видом болезненным и несчастным, - теперь Консуэло столь  же  мало  знала
его наружность, как и наружность рыцаря. Последнего она видела днем лишь
одно мгновение, да и то он шел впереди нее, на значительном  расстоянии,
и был закутан в плащ. Альберта, после того как он так изменился, она то-
же видела очень недолго в пустынной башне. А сейчас она видела его, или,
может быть, того, другого, очень неясно, при свете звезд, и всякий  раз,
как ее сомнения начинали рассеиваться, он уходил  под  тень  деревьев  и
пропадал там, словно сам был тенью. Наконец он исчез вовсе, и  Консуэло,
не зная, радоваться ей или нет, начала упрекать себя за то, что у нее не
хватило мужества окликнуть Альберта, - а вдруг это был он! - и  добиться
откровенного и чистосердечного объяснения.
   По мере того как человек удалялся, Консуэло все  более  убеждалась  в
том, что это действительно  Альберт,  и  ее  раскаяние  становилось  все
сильнее. Под влиянием самоотверженной привязанности, всегда заменявшей у
нее любовь к Альберту, она пришла к мысли, что, должно быть,  он  бродит
вокруг ее дома в надежде поговорить с ней. И делает эту попытку уже не в
первый раз - так он сказал Тренку в тот вечер, когда,  очевидно,  встре-
тился в темноте с Ливерани. Консуэло решила, что это объяснение  необхо-
димо. Совесть повелевала ей выяснить истинные намерения ее  мужа,  каков
бы он ни был - великодушен или легкомыслен. Она снова спустилась в сад и
побежала догонять его, дрожа от страха и в то же время  исполненная  му-
жества. Но она потеряла его след и обошла весь сад, не встретив его.
   И вдруг она увидела возле небольшой рощи человека, стоявшего на бере-
гу ручья. Был ли это тот, кого она искала?
   - Альберт! - позвала она.
   Он вздрогнул, поднял руки, и, когда он обернулся,  черная  маска  уже
закрывала его лицо.
   - Альберт, это вы? - воскликнула Консуэло. - Я ищу вас, вас одного!
   Приглушенный возглас, выдававший не то радость, не то скорбь, вырвал-
ся у неизвестного человека. Он хотел бежать прочь. Консуэло  показалось,
что она узнала голос Альберта. Она бросилась к нему и схватила за  плащ.
Но плащ распахнулся, и на груди  незнакомца  блеснул  серебряный  крест,
слишком хорошо знакомый Консуэло, - то был крест ее матери,  тот  самый,
что она подарила рыцарю во время путешествия с ним,  как  залог  призна-
тельности и расположения.
   - Ливерани! - сказала она. - Это опять вы! Если так, прощайте!  Зачем
вы ослушались меня?
   Он упал на колени и обнял ее стан. У Консуэло не хватило сил  оттолк-
нуть это пылкое и благоговейное объятие.
   - Если вы меня любите и хотите, чтобы я любила вас, оставьте меня,  -
сказала она. - Я хочу видеть и слышать вас только  при  Невидимых.  Ваша
маска пугает меня, а молчание леденит сердце.
   Ливерани поднес руку к маске - он хотел сорвать ее и заговорить. Кон-
суэло, подобно любопытной Психее, уже не в силах была  закрыть  глаза...
Но черное покрывало посланцев тайного судилища внезапно упало на ее  ли-
цо. Рука незнакомца оторвалась от ее руки. Консуэло  почувствовала,  что
ее куда-то уводят - молча, без явного раздражения и гнева, но с  большой
поспешностью. На миг ее подняли с земли, и под ногами у  нее  закачалось
дощатое дно лодки. Лодка долго плыла по ручью, но никто не заговаривал с
Консуэло, и, когда повязка была снята с ее глаз, она увидела, что  нахо-
дится в подземной зале, той самой, где она впервые предстала перед судом
Невидимых.


   XXXI

   Их было семеро, как и в первый раз, семь человек в  масках,  безмолв-
ных, непроницаемых, похожих на привидения. Восьмой, тот,  который  тогда
говорил с Консуэло и, по-видимому, являлся  доверенным  лицом  совета  и
наставником адептов, обратился к ней с такими словами:
   - Консуэло, ты с честью выдержала испытание, и мы довольны тобой.  Ты
заслужила наше доверие, и сейчас мы докажем тебе это.
   - Подождите, - сказала Консуэло, - вы считаете  меня  безупречной,  а
это не так. Я ослушалась вас, я выходила из предназначенного мне  убежи-
ща.
   - Чтобы удовлетворить свое любопытство?
   - Нет.
   - Можешь ты сказать, что именно ты узнала?
   - То, что я узнала, касается меня одной. Среди вас есть мой  исповед-
ник, и только ему я могу и хочу открыть это.
   Старик, на которого указала Консуэло, поднялся с места и сказал:
   - Я знаю все. Вина этой девушки невелика. Ей не известно то,  что  вы
хотели от нее скрыть. Свои чувства она откроет только мне.  А  пока  что
употребим с пользой это время - незамедлительно расскажем  все,  что  ей
надлежит знать. Я ручаюсь за нее во всем.
   Наставник обернулся к судьям и, после их утвердительного кивка, начал
говорить:
   - Слушай меня внимательно, - сказал он. - Я говорю с тобой  от  имени
всех тех, кого ты здесь видишь. Это их ум и, если можно так  выразиться,
их дыхание вдохновляют меня. Сейчас я изложу тебе их доктрину.
   Отличительная черта религий древности та, что у них есть две  стороны
- одна внешняя и всем доступная, другая внутренняя и тайная.  Одна  есть
дух, другая - форма или буква. Под материальным и грубым символом  скры-
вается глубокий смысл, возвышенная идея. Египет и Индия -  два  основных
типа древних религий, родоначальники доктрин в чистом виде. В них прояв-
ляется в высшей степени эта двойственность - необходимый и роковой приз-
нак младенческого состояния обществ и тех бедствий,  которые  связаны  с
развитием человеческого гения. Ты только что узнала, в чем состояли  ве-
ликие таинства Мемфиса и Элевсина, и теперь тебе понятно, почему науки -
духовная, политическая и общественная, - сосредоточенные наряду с  трой-
ным могуществом - религиозным, военным и промышленным - в руках иерофан-
тов, не дошли до низших классов этих древних обществ. Идея христианства,
окруженная более ясными, более понятными символами, явилась в мир, чтобы
обогатить душу народа познанием истины и светом веры. Но  вскоре  власть
духовенства - неизбежное зло всех религий, складывающихся среди раздоров
и опасностей, - снова попыталась затемнить догму, а  затемняя,  исказила
ее. Вместе с мистериями вернулось идолопоклонство, и на  тягостном  пути
развития христианства иерофанты апостольского Рима - такова  была  божия
кара - утратили божественный свет и сами  впали  во  мрак,  куда  хотели
ввергнуть людей. Отныне развитие человеческого разума пошло в  направле-
нии, противоположном тому, каким оно шло в прошлом. Храм  перестал  быть
святилищем истины, как это было в древние времена. Суеверие и  невежест-
во, грубый символ, мертвая буква воцарились на алтарях и  тронах.  Разум
спустился наконец в те классы, которые принижались так долго. Бедные мо-
нахи, неизвестные ученые, смиренные кающиеся, добросердечные проповедни-
ки первоначального христинства сделали тайную и гонимую религию  приютом
неведомой истины. Они старались приобщить людей из народа к религии  ра-
венства и от имени святого Иоанна проповедовали новое Евангелие, то есть
более свободное, смелое и чистое  толкование  христианского  откровения.
Тебе известна история их трудов, их  борьбы  и  их  мучеников,  известны
страдания народов, пламенные вспышки их  вдохновения,  грозные  приступы
гнева, печальные минуты уныния и неистовые  пробуждения.  Тебе  известно
также, что после всех этих усилий, то страшных, то  возвышенных,  они  с
героическим упорством продолжают избегать мрака и искать  путей  божьих.
Уже близко время, когда завеса храма будет разорвана навсегда,  и  толпа
ринется туда, чтобы унести святилища ковчега Завета. Символы исчезнут, и
доступ к истине не будет больше охраняться драконами религиозного и  мо-
нархического деспотизма. Каждый человек будет иметь возможность идти  по
дороге к свету и приближаться к богу, насколько позволят силы его  души.
Никто не скажет больше своему брату: "Будь невежествен и унижайся.  Зак-
рой глаза и подчинись игу". Напротив того, каждый человек сможет  попро-
сить себе подобного, чтобы тот помог ему своими глазами, сердцем, руками
проникнуть в тайники священной науки. Но время это еще не настало, и ны-
не мы приветствуем лишь робкую его зарю, трепещущую на горизонте.  Время
тайной религии все еще длится, наша задача еще не выполнена. Мы все  еще
скрываемся в храме, где куем оружие,  чтобы  суметь  отстранить  врагов,
стоящих между народами и нами, и все еще вынуждены держать на запоре на-
ши двери и наши уста, чтобы никто не мог прийти и вырвать у  нас  ковчег
Завета, спасенный с таким трудом и хранимый для всех людей.
   Итак, ты принята в новый храм, но храм этот - пока еще крепость,  ко-
торая отстаивает свободу уже много веков и все еще не  может  ее  завое-
вать. Вокруг нас - война. Мы хотим быть освободителями, но пока что  все
мы еще только ратники. Ты пришла сюда принять братское причастие,  знамя
спасения, символ свободы и, быть может, погибнуть вместе с нами. Вот ка-
кова избранная тобой судьба - ты можешь пасть, так и не  успев  увидеть,
как развевается над твоей головой стяг победы. Мы призываем людей в этот
крестовый поход именем святого Иоанна. Мы все еще ссылаемся на этот сим-
вол. Мы - наследники прежних иоаннитов, неведомые, таинственные и  упор-
ные продолжатели дела Уиклифа, Яна Гуса и Лютера. Мы хотим, как хотели и
они, освободить человечество, но, как и они, мы сами не свободны, и, как
они, мы, может быть, идем навстречу казни.
   Однако борьба изменила поле сражения и  вид  оружия.  Мы  по-прежнему
выступаем против суровых и подозрительных законов, мы  по-прежнему  идем
на риск изгнания, нищеты, тюрьмы, смерти, ибо средства  тирании  все  те
же, зато наши средства изменились: мы больше не  призываем  к  открытому
восстанию и к кровавой проповеди креста и меча. Наша война является чис-
то духовной, точно так же, как и наша миссия. Мы обращаемся к духу и ра-
зуму. Мы действуем с помощью духа и разума. Невооруженной рукой можем мы
опрокинуть правительства, опирающиеся ныне на все средства грубой  силы.
Нет, наша борьба с ними  более  медлительна,  более  незаметна  и  более
серьезна - мы метим прямо им в сердце. Мы колеблем их  основы,  разрушая
слепую веру в идолопоклонническое почтение, которое они  стараются  вну-
шить по отношению к себе. Мы вливаем повсюду, даже  в  души  придворных,
даже в смущенные, помраченные умы принцев и королей то, что уже никто не
осмеливается ныне назвать ядом философии. Мы уничтожаем все  авторитеты.
С высоты нашей крепости мы забрасываем алтари и троны раскаленными ядра-
ми жгучей истины и беспощадной логики. Не сомневайся -  мы  победим.  Но
через сколько лет, через сколько дней? Этого мы не  знаем.  Однако  наше
дело началось так давно, оно двигалось вперед с такой верой, подавлялось
столь безуспешно, возобновлялось с таким  пылом,  продолжалось  с  такой
страстью, что оно не может потерпеть крах. Оно  стало  бессмертным,  как
бессмертны блага, которые оно решило завоевать. Его начали наши  предки,
и каждое поколение мечтало его завершить. Если бы и мы тоже хоть немного
не надеялись на это, быть может, наше рвение было бы менее пылким и  ме-
нее плодотворным. Но даже если дух  сомнения  и  иронии,  господствующий
сейчас в мире, сумел бы с помощью своих холодных расчетов  и  удручающих
доводов доказать, что мы гонимся за химерой, которая может осуществиться
разве лишь через несколько столетий, это не поколебало бы нашей  уверен-
ности в святости нашего дела, и мы стали бы трудиться для счастья  людей
будущего с еще большим прилежанием, хотя и с большей скорбью. Причина  в
том, что между нами и людьми прошлого, между нами и людьми будущих поко-
лений существуют священные узы, такие крепкие, такие тесные, что мы поч-
ти совсем заглушили в себе эгоистическое и личное  начало  человеческого
"я". Человеку заурядному этого не понять,  но  в  гордости  аристократов
есть нечто похожее на наш священный потомственный энтузиазм. Знатные лю-
ди приносили немало жертв во имя  чести,  желая  быть  достойными  своих
предков и завещать свою честь будущим поколениям. Мы же, созидатели хра-
мов истины, приносили немало жертв во имя добродетели, желая  продолжить
дело наших учителей и подготовить прилежных учеников. Умом и сердцем  мы
живем одновременно в прошлом, в будущем и в настоящем. Наши предшествен-
ники и наши наследники - это такие же мы, как мы сами. Мы верим  в  пре-
емственность жизни, чувств, возвышенных инстинктов, заложенных  в  душу,
подобно тому как аристократы верят в кровное превосходство своего  рода.
Мы идем еще дальше - мы верим в преемственность жизни, индивидуальности,
души и человеческой особи. Мы чувствуем, что призваны судьбой и провиде-
нием продолжать дело, которого жаждали всегда и которое  совершается  из
века в век. Некоторые из нас, погруженные в созерцание прошлого и  буду-
щего, почти совсем утратили представление о настоящем. Такова  благород-
ная горячка, таков экстаз наших верующих и наших праведников - ибо у нас
есть свои праведники, свои пророки, быть может, даже  свои  одержимые  и
свои духовидцы. Но к каким бы заблуждениям ни приводил  их  восторженный
бред, мы с уважением относимся к их вдохновению, и экзальтированный  яс-
новидец Альберт нашел в нас братьев, исполненных сочувствия к его  стра-
даниям и восхищения перед красотой его душевных порывов.
   Мы верим также в искренность графа де Сен-Жермена, прослывшего в све-
те обманщиком или умалишенным. Хотя его воспоминания о  прошлом,  недос-
тупные памяти обыкновенного человека, носят более спокойный, более  точ-
ный и еще более непостижимый характер,  нежели  экстатические  состояния
Альберта, они в то же время проникнуты чистосердечием  и  убежденностью,
над которыми мы не считаем возможным глумиться. Среди нас есть  много  и
других экзальтированных - мистиков,  поэтов,  простолюдинов,  философов,
артистов, пылких привержен