Их милость говорит о прославленной певице,  которая  всегда  должна
служить для тебя образцом, - о знаменитой, несравненной Марианне  Булга-
рини, - пояснил своей ученице Порпора.
   - О, Romanina! [37] - воскликнула Консуэло. - Я слышала ее ребенком в
Венеции. Это было моим первым впечатлением в жизни, и я этого никогда не
забуду!
   - Вижу, что вы слышали ее и в вас живет неизгладимая память о ней,  -
проговорил Метастазио. - Ах, дитя! Подражайте ей во всем - ее  игре,  ее
пению, ее доброте, ее благородству, ее силе духа, ее  самоотверженности!
О, как она была хороша в роли божественной Венеры в первой опере,  напи-
санной мною в Риме! Ей я обязан своим первым триумфом.
   - А она обязана вашей милости своими наибольшими успехами, -  заметил
Порпора.
   - Это правда, мы содействовали успеху друг друга. Но я никогда не мог
вполне расквитаться с ней. Никогда столько  любви,  столько  героической
самоотверженности и нежной заботливости не обитало в душе смертной!  Ан-
гел моей жизни, я буду вечно оплакивать тебя и вечно жаждать,  чтобы  мы
соединились! туг аббат снова залился слезами. Консуэло была  чрезвычайно
взволнована. Порпора делал вид, что он также растроган, но, вопреки  его
желанию, лицо его выражало иронию и презрение. От Консуэло не ускользну-
ло это, и она собиралась упрекнуть его в недоверии или  черствости.  Что
касается Метастазио, он заметил лишь тот эффект, который стремился  выз-
вать - трогательное восхищение Консуэло. Он был поэтом до мозга костей -
то есть охотнее проливал слезы на людях, чем наедине в своей комнате,  и
никогда так сильно не чувствовал своих привязанностей и горестей, как  в
те моменты, когда красноречиво говорил о них. Охваченный воспоминаниями,
он рассказал Консуэло о той поре своей юности, когда Romanina играла та-
кую большую роль в его жизни, рассказал,  сколько  услуг  оказывала  ему
благородная подруга, с каким поистине дочерним  вниманием  относилась  к
его престарелым родителям, поведал о чисто материнской  жертве,  которую
она принесла, расставаясь с ним и отправляя его в Вену  искать  счастья.
Дойдя до сцены прощания, он передал в самых  изысканных  и  трогательных
выражениях, как его Марианна, с истерзанным  сердцем,  подавив  рыдания,
убеждала покинуть ее и думать только о самом себе.
   - О! Если бы Марианна могла угадать, какое будущее ждало  меня  вдали
от нее, если бы она могла предвидеть все муки,  всю  борьбу,  весь  ужас
томления, все превратности судьбы, наконец страшную болезнь -  все,  что
должно было выпасть здесь на мою долю, она отказалась бы и за себя и  за
меня от такой ужасной жертвы! - воскликнул аббат. - Увы! Я был далек  от
мысли, что то было прощание перед вечной разлукой и что нам  не  суждено
больше встретиться на земле!
   - Как? Вы больше не виделись? - спросила Консуэло с глазами,  полными
слез, ибо речь Метастазио необыкновенно покоряла слушателей. - Она так и
не приехала в Вену?
   - Так никогда и не приехала! - ответил Метастазио с  подавленным  ви-
дом.
   - Неужели у нее не хватило мужества навестить вас здесь после  такого
самопожертвования? - снова  воскликнула  Консуэло,  на  которую  Порпора
тщетно кидал свирепые взгляды.
   Метастазио ничего не ответил; казалось, он был погружен в свои думы.
   - Но она ведь может еще приехать сюда? - продолжала простодушно  Кон-
суэло. - И она, конечно, приедет. Это счастливое событие вернет вам здо-
ровье.
   Аббат побледнел, и на лице его изобразился ужас. Маэстро изо всех сил
стал кашлять, и Консуэло вдруг вспомнила, что Romanina умерла больше де-
сяти лет назад, тут она поняла, какую сделала огромную  оплошность,  на-
помнив о смерти этому другу, жаждущему, по его словам, только  одного  -
соединиться в могиле со своей возлюбленной. Она закусила  губы  и  почти
тотчас же удалилась вместе со своим учителем, который,  по  обыкновению,
вынес из своего посещения только неопределенные обещания да массу любез-
ностей.
   - Что ты наделала, дурочка! - напал он на Консуэло,  как  только  они
вышли.
   - Большую глупость, сама вижу. Я совсем позабыла, что Romanina  давно
умерла. Но неужели вы думаете, учитель, что человек, который так любит и
убивается, дорожит жизнью? Мне скорее думается, что горе о потере  люби-
мой - единственная причина его болезни, и если некий  суеверный  ужас  и
заставляет его бояться  смертного  часа,  он  все  же  искренне  утомлен
жизнью.
   - Дитя, - сказал Порпора, - жить никогда не надоедает, когда  ты  бо-
гат, в чести, обласкан и здоров. Если же у человека за всю жизнь не было
никогда иных забот и иной страсти, как пользоваться этими  благами,  то,
проклиная свое существование, он лжет и разыгрывает комедию.
   - Не говорите, что у него не было других страстей. Он любил Марианну,
и я понимаю, почему он назвал этим дорогим именем свою крестницу и  пле-
мянницу Марианну Мартиец...
   Консуэло чуть не прибавила: "ученицу Иосифа", но вдруг спохватилась.
   - Договаривай, - сказал Порпора, -  свою  крестницу,  племянницу  или
свою дочь.
   - Ходит такая молва, но что мне до этого?
   - По крайней мере это доказало бы, что милый  аббат,  расставшись  со
своей возлюбленной, довольно скоро утешился. Но когда  ты  его  спросила
(да просветит господь твой разум!), почему его дорогая Марианна не  яви-
лась к нему сюда, он ничего тебе не ответил. Так вот я отвечу  за  него.
Romanina действительно оказала ему величайшие услуги, какие только  муж-
чина может принять от женщины. Она его хорошо кормила, давала ему приют,
одевала, помогала, поддерживала при всяких обстоятельствах. С ее помощью
он получил звание poete. cesareo [38]. Она была служанкой,  другом,  си-
делкой, благодетельницей его престарелых родителей. Все  это  безусловно
верно. У Марианны было великодушное сердце. Я ее хорошо знал.  Но  верно
также и то, что она страстно желала соединиться с ним, поступив на импе-
раторскую сцену. А еще вернее, что господин аббат не только не  похлопо-
тал о ней, а так и не допустил до этого. Правда, между ними существовала
самая нежная в мире переписка. Не сомневаюсь, что  послания  поэта  были
шедеврами. Они будут напечатаны, и он это  прекрасно  знал.  Но,  уверяя
свою diletissima amica [39], что он горит желанием соединиться с  ней  и
неустанно работать над осуществлением их мечты,  хитрая  лиса  устраивал
дело таким образом, чтобы злополучная певица не застигла его врасплох  с
его прославленной и доходной любовью - третьей Марианной  (ибо  это  имя
было счастливой звездой его жизни) - высокородной и всемогущей  графиней
д'Алтан, фавориткой последнего императора. Говорят даже, что  их  любовь
завершилась тайным браком. Вот почему я нахожу неуместными его  вопли  о
бедной Romanina, которой он предоставил умирать с горя, в то  время  как
сам сочинял мадригалы в объятиях придворных дам.
   - Вы все истолковываете и излагаете с жестоким цинизмом, дорогой учи-
тель, - сказала опечаленная Консуэло.
   - Говорю, как всегда, ничего не выдумывая. Я  только  повторяю  общее
мнение. Поверь, не все комедианты попадают на сцену. Это старинная пого-
ворка.
   - Общественное мнение не всегда наиболее верное и никогда  не  бывает
самым милосердным. Да, маэстро, я не могу поверить, чтобы человек с  та-
ким именем и талантом был только комедиантом. Я видела его  неподдельные
слезы, и если даже он может упрекнуть себя в том, что слишком скоро  за-
был свою первую Марианну, то его раскаяние только лишний раз подтвердило
искренность его теперешних сожалений. Во всем этом я предпочитаю  видеть
скорее слабость, чем низость. Его сделали аббатом. Его осыпали  милостя-
ми. Двор отличался  набожностью.  Его  связь  с  актрисой  произвела  бы
большой скандал. Он вовсе не хотел изменять Булгарини, обманывать ее,  а
боялся, колебался, стремился выиграть время... тут она умерла...
   - А он возблагодарил провидение, - добавил  безжалостный  маэстро.  -
Теперь же наша императрица шлет ему ящички и кольца, украшенные его вен-
зелем из бриллиантов, ручки для перьев из ляпис-лазури с лавровыми  лис-
точками из бриллиантов, массивные золотые вазы с испанским табаком,  пе-
чатки из крупного цельного бриллианта, и все это так ярко сверкает,  что
глаза поэта не перестают слезиться...
   - Да разве это может утешить его? Ведь он разбил сердце Булгарини.
   - Весьма возможно, что нет. Но желание добиться всего этого  побудило
его поступить так. Жалкое тщеславие! Мне трудно было удержаться от  сме-
ха, когда он показывал нам свой золотой подсвечник с золотым  колпачком,
на котором по повелению императрицы было выгравировано:
   "Perche possa risparmiare i suoi occhi" [40].
   Действительно, как трогательно! Потому-то бедняга и восклицал так вы-
сокопарно: "Affettuosa espressione valutabile piu assai dell'oro!" [41]
   - Ox, несчастный человек! - со вздохом произнесла Консуэло.
   Она вернулась домой в очень печальном настроении и с ужасом  невольно
сопоставила поведение  Метастазио  по  отношению  к  Марианне  со  своим
собственным по отношению к Альберту.
   "Ждать и, не дождавшись, умереть - неужели это судьба людей,  испыты-
вающих страстную любовь? Заставлять ждать и убивать - неужели  это  удел
тех, кто гонится за призраком славы?" - говорила она себе.
   - О чем ты так задумалась? - спросил ее маэстро. - Мне  кажется,  все
идет хорошо и, несмотря на твою оплошность, ты покорила Метастазио.
   - Не велика победа над слабой душой, - ответила она, - и мне кажется,
что тот, у кого не хватило мужества устроить на императорскую сцену  Ма-
рианну, вряд ли найдет его для меня.
   - Метастазио в вопросах искусства теперь руководит императрицей.
   - Метастазио в вопросах искусства посоветует императрице  только  то,
что, видимо, будет угодно ей; и сколько бы ни говорили о фаворитах и со-
ветниках ее величества... я видела лицо императрицы и говорю вам, маэст-
ро, что Мария-Терезия слишком большой политик, чтобы иметь любовников, и
слишком властная натура для того, чтобы иметь друзей.
   - Ну, тогда надо завоевать самое императрицу, - озабоченно проговорил
Порпора. - Тебе надо как-нибудь утром спеть в ее покоях и добиться  раз-
говора с ней. Уверяют, что она любит людей только  добродетельных.  Если
Мария-Терезия действительно обладает тем орлиным взором, какой ей припи-
сывают, она поймет, какова ты, и окажет тебе предпочтение. Я пущу в  ход
все, для того чтобы она увидела тебя с глазу на глаз.


   XC

   Однажды утром Иосиф натирал полы в передней  Порпоры;  он  совершенно
упустил из виду, что перегородка тонка, а сон  маэстро  чуток,  и  маши-
нально стал напевать вполголоса какую-то  музыкальную  фразу,  пришедшую
ему в голову, сопровождая пение ритмическим  движением  щетки.  Порпора,
недовольный, что его разбудили раньше времени, нервно заворочался в кро-
вати, пытаясь снова заснуть, однако, преследуемый звуком красивого  све-
жего голоса, поющего верно и легко грациозную, прекрасно отделанную  му-
зыкальную фразу, маэстро накинул шлафрок и, очарованный мелодией и в  то
же время немножко сердясь на артиста, не дождавшегося его пробуждения  и
бесцеремонно явившегося к нему сочинять свои арии, встал  и  поглядел  в
замочную скважину. Каково же было его удивление: пел Беппо, пел  и  меч-
тал, следуя за своей музыкальной идеей и продолжая с  озабоченным  видом
уборку комнаты.
   - Что ты там поешь? - громовым голосом  обратился  к  юноше  маэстро,
внезапно открывая дверь.
   Иосиф растерялся, словно человек, вдруг разбуженный от сна, чуть было
не бросил щетку с метелкой и не выбежал со всех ног из дома. Хотя  Гайдн
давно уже потерял надежду стать учеником Порпоры, он все-таки считал  за
счастье слушать, как Консуэло занимается с маэстро, и пользоваться  вти-
хомолку, в отсутствие учителя, уроками своего великодушного друга.  Поэ-
тому он ни за что на свете не хотел быть выгнанным и  поспешил  солгать,
чтобы рассеять подозрения.
   - Что я пою? - повторил он смущенно. - Да я сам не знаю, маэстро.
   - Разве поют то, чего не знают? Ты лжешь!
   - Уверяю вас, маэстро, право не знаю! Вы так меня напугали, что я уже
забыл. Конечно, я страшно виноват: не следовало петь подле вашей  комна-
ты. Очень уж я рассеян; мне показалось, что я где-то далеко отсюда  и  в
полном одиночестве! Тогда я сказал себе: теперь ты можешь  петь,  никого
нет, кто бы тебе сказал: "Замолчи,  невежда:  поешь  фальшиво.  Замолчи,
скотина: ты так и не мог научиться музыке".
   - Кто сказал тебе, что ты поешь фальшиво?
   - Да все говорили.
   - А я говорю тебе, - закричал строгим голосом маэстро, - что ты поешь
не фальшиво. Кто же пробовал учить тебя музыке?
   - Ну... например, маэстро Рейтер, которого бреет мой друг  Келлер;  и
Рейтер прогнал меня с урока, говоря, что как я есть осел, так им и оста-
нусь.
   Иосифу достаточно  хорошо  были  известны  антипатии  маэстро,  чтобы
знать, какого невысокого мнения тот был о Рейтере; он  даже  рассчитывал
войти в милость к Порпоре, если Рейтер дурно отзовется при нем  о  своем
бывшем ученике. Но Рейтер во время своих редких  посещений  этого  дома,
встречая Иосифа в прихожей, даже не снисходил до простого кивка.
   - Маэстро Рейтер сам осел, - сквозь зубы пробормотал  Порпора.  -  Но
дело не в этом, - добавил он уже громко, - я хочу знать, откуда ты  выу-
дил свою музыкальную фразу.
   И маэстро пропел мелодию, которую по рассеянности Иосиф заставил  его
прослушать десять раз подряд.
   - Ах, эту! - протянул Гайдн: ему показалось,  что  маэстро  уже  нес-
колько лучше настроен, хоть он и боялся еще верить этому.  -  Я  слышал,
как ее пела синьора.
   - Консуэло? Моя дочь? А я этого не знаю. Ах! Так ты, значит,  подслу-
шиваешь у дверей?
   - О нет, сударь! Но музыка разносится из комнаты в комнату и  доходит
до кухни - невольно слышишь...
   - Мне не нравится прислуга с такой памятью, прислуга,  которая  будет
распевать на улице наши не изданные еще произведения. Сегодня же уложишь
свои вещи и вечером отправишься искать себе место.
   Приговор маэстро как громом поразил бедного Иосифа, и  он,  заплакав,
пошел на кухню. Скоро к нему явилась Консуэло и, выслушав рассказ о  его
злоключениях, успокоила его и обещала все уладить.
   - Как, маэстро? - обратилась она к Порпоре, подавая ему  кофе.  -  Ты
собираешься выгнать бедного мальчика, трудолюбивого  и  добросовестного,
только за то, что ему в первый раз в жизни удалось спеть не сфальшивив?
   - Говорю тебе, что этот малый интриган и наглый лгун. Его подослал ко
мне какой-нибудь недруг, дабы выведать мои еще не изданные  произведения
и присвоить их себе раньше, чем они увидят свет. Ручаюсь, что этот  плут
знает уже наизусть мою новую оперу и за моей спиной переписывает мои ру-
кописи. Сколько раз предавали меня подобным образом! Сколько  своих  за-
мыслов находил я в красивых операх, привлекавших всю Венецию, в то время
как слушатели мои зевали, говоря: "Этот старый пустомеля Порпора потчует
нас новинками, затасканными на всех перекрестках". И  вот  дуралей  себя
выдал: сегодня утром он спел отрывок, который может исходить  только  от
господина Гассе. Его я хорошо запомнил, запишу и из мести помещу в  свою
новую оперу, чтобы отплатить Гассе за шутки, которые он не раз  проделы-
вал со мной.
   - Берегитесь, маэстро, фраза эта, может быть, уже напечатана. Вы ведь
не знаете на память всех современных произведений.
   - Но я слышал их и говорю тебе, что эта фраза слишком  выдающаяся,  я
не мог не обратить на нее внимания.
   - В таком случае, маэстро, большое спасибо. Горжусь  похвалой:  фраза
эта моя!
   Консуэло лгала: музыкальная фраза, о которой шла  речь,  только  этим
утром родилась в голове Гайдна, но Консуэло приготовилась и  уже  успела
выучить мелодию наизусть, чтобы не попасть впросак  перед  недоверчивым,
пытливым учителем. Порпора не преминул попросить  ее  спеть  злополучную
фразу. Консуэло тотчас же исполнила ее и заявила,  что  накануне,  желая
угодить Метастазио, попробовала положить на  музыку  первые  строфы  его
красивой пасторали:
   Gia riede la primavera
   Col suo fiorito aspetto;
   Gia il grato zeffiretto
   Scherza fra 1'erbe e i fior.
   Tornan le frondi algli alberi
   L'herbette al prato tornano.
   Sol non ritorna a me
   La pace del mio cor [42].
   - Много раз повторяла я свою первую фразу, - прибавила она,  -  когда
услышала, как маэстро Беппо, словно настоящая канарейка, распевает в пе-
редней эту самую фразу вкривь и вкось. Это вывело меня из терпения, и  я
попросила его замолчать. Но через час он опять принялся твердить мою ме-
лодию на лестнице в таком искаженном виде, что отбил у меня всякую охоту
продолжать свое сочинительство.
   - А почему он так хорошо поет ее сегодня? Что же случилось с  ним  во
время сна?
   - Сейчас объясню, учитель: я обратила внимание, что у малого красивый
и даже верный голос, а поет он фальшиво благодаря недостатку слуха, раз-
вития и памяти. И вот я, забавы ради, занялась постановкой  его  голоса:
заставила его петь гаммы по твоему методу, чтобы убедиться, выйдет ли из
него какой-нибудь толк даже при недостатке музыкальности.
   - Толк должен выйти при любой музыкальности! - воскликнул Порпора.  -
Не существует фальшивых голосов, и никогда слух, упражняемый...
   - Это самое и я думала, - прервала  его  Консуэло,  стремившаяся  как
можно скорее прийти к намеченной цели, - так оно и вышло.  Мне  удалось,
при помощи системы твоего первого урока, внушить этому дуралею  то,  что
во всю жизнь он не мог даже заподозрить, учась у Рейтера и у  всех  этих
немцев. После этого я пропела ему мелодию, и она впервые  дошла  до  его
слуха по-настоящему. Тут он и сам немедленно пропел ее и так  поразился,
пришел в такой восторг, что, пожалуй, всю ночь потом  не  сомкнул  глаз.
Это явилось для него просто откровением. "О, синьора! - говорил он  мне.
- Если бы меня так учили, я, пожалуй, смог бы научиться,  как  и  всякий
другой, но признаюсь, я никогда и ничего не в состоянии  был  понять  из
того, чему обучали меня в певческой школе святого Стефана".
   - Так он действительно был в певческой школе?
   - Его оттуда с позором выгнали; тебе стоит только спросить  о  нем  у
маэстро Рейтера, и тот тебе скажет, что это прощелыга, лишенный каких бы
то ни было музыкальных способностей, из  которого  ровно  ничего  нельзя
сделать.
   - Ну, ты, иди-ка сюда! - закричал  Порпора  Иосифу,  проливавшему  за
дверью горькие слезы. - Стань подле меня, я хочу убедиться, понял ли  ты
вчерашний Урок.
   Тут лукавый маэстро принялся объяснять Иосифу основы  музыки  многос-
ловно, педантично и запутанно, - словом, по тому способу, который Порпо-
ра в насмешку приписывал немецким маэстро.
   Если бы Иосиф, знавший слишком много, чтобы не понять  этих  основных
начал, несмотря на все старания маэстро сделать их  неясными,  обнаружил
свою смышленость, все бы пропало. Но юноша был достаточно хитер и не по-
пал в ловушку: он выказал явную тупость, которая в конце концов успокои-
ла старика.
   - Я вижу, что ты очень недалек, -  сказал  он,  вставая  и  продолжая
притворяться, что, однако, не ввело в заблуждение ни Консуэло, ни  Иоси-
фа. - Берись за свою метлу и старайся больше не петь, если хочешь  оста-
ваться у меня в услужении.
   Но прошло два часа, и Порпора не удержался: его снова  захватила  лю-
бовь к делу, которым он занимался столько лет, не имея соперников: в ма-
эстро заговорил преподаватель пения, и он позвал Иосифа, чтобы  заняться
с ним. Старик изложил ему те же основы, но на этот раз с той ясностью, с
той могучей глубиной логики, которая все проясняет, все ставит на место,
- словом, с той невероятной простотой, на какую способен только гений.
   На этот раз Гайдн догадался, что может уже проявить  понятливость,  а
Порпора был в восторге от своего успеха. Хотя маэстро преподал  ему  то,
что он долго изучал и знал в совершенстве, урок представлял  для  Иосифа
огромный интерес и принес ему несомненную пользу: он  постиг,