роль не дал ей сказать ни слова.
   - На колени, несчастная, на колени! - вскричал он, указывая на пол. -
Подобные признания нельзя делать стоя. Вам бы следовало  пасть  ниц,  не
ожидая моего приказания. Повторяю, на колени, или я не буду вас слушать.
   - Так как мне совершенно нечего вам сказать, - ответила Консуэло  ле-
дяным тоном, - вам не придется меня слушать. А встать перед вами на  ко-
лени... нет, этого вы никогда от меня не добьетесь.
   Одно мгновение король готов был швырнуть на пол и растоптать эту  бе-
зумную девушку. Консуэло невольно взглянула на  судорожно  протянутые  к
ней руки Фридриха, и ей показалось, будто ногти у него удлинились  и  он
выпустил их наружу, как кошка, готовая броситься на добычу. Но королевс-
кие когти тут же спрятались. Фридрих, несмотря на мелочность своей нату-
ры, обладал слишком возвышенным умом, чтобы не  уметь  оценить  мужество
других. Он улыбнулся, изображая презрение, которого отнюдь не испытывал.
   - Несчастное дитя! - сказал он  сочувственным  тоном.  -  Им  удалось
превратить тебя в фанатичку. Но слушай меня - дорого  каждое  мгновение!
Ты еще можешь спасти свою жизнь. Через пять минут будет  поздно.  Я  даю
тебе эти пять минут, воспользуйся ими. Решайся, открой все или  готовься
к смерти.
   - Я готова к ней, - ответила Консуэло, возмущенная этой  угрозой,  но
считавшая ее неосуществимой и высказанной лишь для того, чтобы ее  запу-
гать.
   - Молчите и думайте, - сказал король, садясь  за  письменный  стол  и
раскрывая книгу со спокойным видом, который, однако,  не  мог  полностью
скрыть его мучительное и глубокое волнение.
   Консуэло вспомнила, как Будденброк, нелепо копируя короля, и  тоже  с
часами в руке, дал ей на приготовления пять минут, и решила использовать
отпущенный ей срок на то, чтобы выработать план  своего  поведения.  Она
чувствовала, что главное для нее сейчас суметь избежать искусных и  тон-
ких вопросов короля, которыми он мог опутать ее, как сетью. Кто  мог  бы
надеяться ввести в заблуждение такого судью? Консуэло рисковала  попасть
в расставленные королем силки и, пытаясь спасти принцессу, погубить  ее.
И вот она приняла великодушное решение не делать попыток оправдаться, не
спрашивать даже, в чем ее обвиняют, и рассердить судью  своей  дерзостью
до такой степени, чтобы он вынес свой приговор необдуманно и  несправед-
ливо, ab irato [9]. Прошло десять минут, а король все  еще  не  поднимал
глаз от книги. Быть может, он хотел дать ей время одуматься, а быть  мо-
жет, книга действительно поглотила его внимание.
   - Ну как, приняли вы решение? - спросил он наконец, откладывая книгу,
положив ногу на ногу и опершись локтем на стол.
   - Мне нечего решать, - ответила Консуэло.  -  Я  нахожусь  во  власти
несправедливости и насилия. Мне остается одно - терпеть связанные с ними
тягостные последствия.
   - Это меня вы обвиняете в насилии и несправедливости?
   - Если не вас, то неограниченную власть, которая развращает вашу душу
и отклоняет от истины ваши суждения.
   - Превосходно! И вы позволяете себе судить мои поступки, забывая, что
у вас остались секунды, чтобы отвратить от себя смерть.
   - У вас нет права располагать моей жизнью, я не ваша подданная, а ес-
ли вы нарушаете права человека, тем хуже для вас. Что до меня, я предпо-
читаю умереть, нежели прожить еще хоть один день под властью ваших зако-
нов.
   - Вы откровенно меня ненавидите, - сказал король, по-видимому  разга-
давший замысел Консуэло и решивший вооружиться хладнокровным презрением,
чтобы его разрушить. - Как видно, вы прошли хорошую школу, и роль  спар-
танской девственницы, которую вы играете так искусно, только  доказывает
вину ваших сообщников и разоблачает их поведение больше, нежели вы пред-
полагаете. Но вы плохо осведомлены о правах людей и  человеческих  зако-
нах. Каждый властелин имеет право уничтожить  любого  человека,  который
прибыл в его государство для участия в заговоре против него.
   - В заговоре? И вы говорите это обо мне? - с  негодованием  вскричала
Консуэло, сознавая свою правоту. Пожав плечами, сама не понимая, что де-
лает, она повернулась к дверям, как бы собираясь уходить.
   - Куда вы идете? - спросил король, пораженный видом этого неотразимо-
го чистосердечия.
   - В тюрьму, на эшафот, куда вам будет угодно, лишь бы мне не  слышать
этого нелепого обвинения.
   - Как вы рассердились! - заметил король  с  сардоническим  смехом.  -
Сказать вам, почему? Да потому, что вы явились сюда с решением  задрапи-
роваться в мантию римлянки, и увидели, что ваше притворство только  сме-
шит меня - не более. Ничто не может быть обиднее - особенно для актрисы,
- чем роль, сыгранная неудачно.
   Не удостаивая короля ответом, Консуэло скрестила  руки  и  посмотрела
ему в глаза с таким спокойствием, что он чуть было  не  смутился.  Желая
утишить пробуждавшийся гнев, он вынужден был нарушить молчание и  возоб-
новить свои оскорбительные насмешки, в надежде, что, защищаясь, обвиняе-
мая выйдет из себя и потеряет выдержку и хладнокровие.
   - Да, - сказал он, словно в ответ на немой упрек этого надменного ли-
ца, - мне известно, что вас уверили, будто я в вас влюблен, и вы вообра-
зили, будто можете безнаказанно мне дерзить. Все это было бы весьма  за-
бавно, если б в этом деле не оказались замешаны особы, которыми я дорожу
побольше, чем вами. Тщеславие побудило вас сыграть эффектную  сцену,  но
вам бы следовало знать, что наперсники, находящиеся в подчинении, всегда
бывают принесены в жертву теми лицами, которые воспользовались их  услу-
гами. Поэтому я собираюсь покарать отнюдь не  их.  Они  чересчур  близки
мне, и наказывать их я могу только одним путем: строго покарав вас у них
на глазах. А теперь решайте, стоит ли вам  подвергать  себя  таким  нес-
частьям ради особ, которые вас предали и свалили всю вину на вашу  неск-
ромность и тщеславие.
   - Государь, - ответила Консуэло, - я не знаю, что вы имеете  в  виду,
но ваши слова о наперсниках и о тех, кто пользуется их услугами,  заста-
вили меня содрогнуться за вас.
   - Что вы хотите этим сказать?
   - Ваши слова заставляют меня поверить, что в ту пору, когда вы оказа-
лись первой жертвой тирании, вы действительно способны были отдать майо-
ра Катте во власть палачей своего отца.
   Король смертельно побледнел. Все знали, что в молодости, после попыт-
ки бежать в Англию, наперснику Фридриха отрубили голову у него на глазах
по приказанию отца. Сам Фридрих в это время находился в тюрьме,  но  его
насильно подвели к окну и держали там, чтобы он  видел,  как  льется  на
эшафоте кровь его друга. Эта чудовищная казнь, хоть он был в ней  совер-
шенно неповинен, произвела на него ужасное впечатление.  Однако  принцам
суждено следовать примеру деспотизма, даже если в прошлом они сами  жес-
токо от него пострадали. Душа Фридриха ожесточилась в несчастии, и после
молодости, полной мучений и рабской зависимости, он вступил на  престол,
успев впитать все принципы и предрассудки неограниченной власти. Никакой
упрек не мог бы уязвить  его  больнее:  Консуэло  напомнила  ему  о  его
собственных былых злоключениях и дала почувствовать его теперешнюю несп-
раведливость. Он был поражен в самое сердце, но эта рана не смягчила его
очерствевшую душу, как в юности "не смягчила ее казнь майора  Катте.  Он
встал и произнес изменившимся голосом:
   - Довольно, вы можете идти.
   Он позвонил, снова раскрыл книгу и в ожидании слуг  несколько  секунд
делал вид, будто углублен в чтение. Однако рука его дрожала, и он  никак
не мог перевернуть шелестевшую страницу.
   Вошел лакей, король сделал ему знак, и Консуэло увели в другую комна-
ту. Одна из левреток короля, которая все время ластилась к ней, прыгая и
виляя хвостом, пошла следом за осужденной, и  король,  питавший  истинно
нежные чувства лишь к своим маленьким животным, окликнул собачку  в  тот
миг, когда она была уже в дверях. У короля была фантазия, быть  может  и
не лишенная разумного основания: он верил, будто его собаки обладают да-
ром инстинктивного проникновения в чувства тех, кто его окружал. Он  на-
чинал испытывать недоверие к тем, кому они упорно оказывали дурной  при-
ем, и, напротив, убеждал себя, что вполне может положиться на тех людей,
к которым ластились его собаки. Несмотря на возбуждение, от него не  ус-
кользнула явная симпатия левретки к Порпорине, и когда его любимица вер-
нулась к нему с опущенной головой, всем своим видом выражая сожаление  и
грусть, он ударил кулаком по столу, сказав самому себе: "А все-таки  эта
девушка не замышляла против меня ничего дурного! ".
   - Ваше величество изволили звать? - спросил Будденброк, входя в  дру-
гую дверь.
   - Нет! - ответил король, рассерженный поспешностью, с  которой  прид-
ворный готов был броситься на свою жертву. - Выйдите, я позвоню вам.
   Задетый тем, что с ним обращаются как с лакеем, Будденброк вышел, и в
течение нескольких минут, которые король провел размышляя, Консуэло  ос-
тавалась под присмотром в Гобеленовой зале. Наконец раздался  звонок,  и
оскорбленный адъютант не менее поспешно ринулся к своему господину.  Ко-
роль как будто бы смягчился и был более склонен к общению.
   - Будденброк, - сказал он, - у этой девушки поразительный характер! В
Риме ее с триумфом возили бы в колеснице, запряженной  восьмеркой  лоша-
дей, надели бы на нее венок из дубовых листьев.  Вели  запрячь  почтовую
карету, сам проводи ее из города и отправь под надежной охраной в  Шпан-
дау. Она должна быть заточена в  крепость  и  подвергнута  режиму  госу-
дарственных преступников, но не самому мягкому, ты меня понял?
   - Да, государь.
   - Погоди. Ты сядешь в карету вместе с ней, провезешь ее по  городу  и
хорошенько напугаешь. Пусть она подумает, что ее собираются отдать пала-
чу и наказывать плетьми на каждом перекрестке, как это делалось "при мо-
ем отце. Но помни, что, рассказывая ей эти басни, ты не смеешь коснуться
даже волоса на ее голове и должен надевать  перчатку,  когда  она  будет
опираться на твою руку. Иди и учись на примере ее стоической  преданнос-
ти, как надо себя вести по отношению к тем, кто удостоил вас своим дове-
рием. Это будет для тебя хорошим уроком.


   XIV

   Консуэло препроводили домой в той самой карете, которая  привезла  ее
во дворец. Перед каждой дверью ее апартаментов были поставлены двое  ча-
совых, и Будденброк с часами в  руке,  подражая  строгой  пунктуальности
своего господина, дал ей на сборы ровно час, не забыв предупредить,  что
весь ее багаж будет  просмотрен  служителями  крепости,  где  отныне  ей
предстоит жить. Войдя в свою спальню, она нашла свои вещи  в  живописном
беспорядке. Пока она беседовала с королем, агенты тайной полиции,  явив-
шиеся по его распоряжению, взломали все замки и  унесли  все  бумаги.  У
Консуэло не было иных бумаг, кроме нот, и она огорчилась при мысли, что,
быть может, никогда уже не увидит творений своих любимых композиторов, а
это составляло единственное богатство, которое она накопила за всю  свою
жизнь. Гораздо меньше опечалило ее отсутствие  немногих  драгоценностей,
преподнесенных разными высокопоставленными лицами в Вене и в Берлине  за
ее концерты. Их отобрали под тем предлогом, что между  ними  могли  быть
спрятаны перстни с ядом или крамольные эмблемы. Король так никогда и  не
узнал об этом, а Консуэло никогда их больше не увидела. Исполнители тем-
ных дел Фридриха бесстыдно проделывали такого рода "честные"  махинации,
ибо платили им мало и они знали, что король скорее готов  закрыть  глаза
на их грабеж, нежели увеличить им жалованье.
   Прежде всего Консуэло посмотрела, на месте ли ее распятие, и, увидев,
что они не взяли его - слишком ничтожна была ценность этой вещи, -  пос-
пешно сняла его со стены и сунула в карман. Увядший венок из роз валялся
на полу. Подняв его, она с ужасом заметила, что прикрепленная к нему по-
лоска пергамента с загадочными и ободряющими словами исчезла.  Это  было
единственным доказательством ее причастности к так называемому заговору,
но какие толки могла бы породить эта ничтожная улика! Продолжая с трево-
гой искать пергамент, Консуэло сунула руку в карман и нашла его. Она ма-
шинально положила его туда час назад, когда за ней пришел Будденброк.
   Успокоившись и прекрасно зная, что ее бумаги не могут никого скомпро-
метировать, она начала торопливо собирать вещи, необходимые в заточении,
отнюдь не льстя себя надеждой на то, что оно будет коротким.  Помочь  ей
было некому, так как ее служанка была арестована для допроса, и не гово-
ря уже о тревоге, мешавшей Консуэло сосредоточиться, она с трудом  могла
разобраться в множестве костюмов, выброшенных из шкафов и валявшихся  на
всех  стульях.  Внезапно  стук  какого-то  предмета,  упавшего   посреди
спальни, привлек ее внимание: это был большой гвоздь с наколотой на него
запиской.
   В ней было несколько слов:
   "Угодно вам бежать? Тогда подойдите к окну. Через три минуты вы буде-
те в безопасности".
   Первым побуждением Консуэло было подбежать к окну. Но  она  останови-
лась на полдороге, так как подумала,  что  бегство,  если  оно  удастся,
явится с ее стороны как бы признанием  своей  вины,  а  такое  признание
всегда заставляет предполагать существование сообщников... "О  принцесса
Амалия! - сказала она про себя. - Если даже вы действительно предали ме-
ня, я все равно не предам вас! Я заплачу свой долг Тренку. Он  спас  мне
жизнь, я, если понадобится, отдам за него свою".
   Воодушевленная этим благородным решением, она связала в узел свои ве-
щи, уже вполне овладев собой, и, когда за ней  пришел  Будденброк,  была
совершенно готова. Он показался ей еще более лицемерным и  злобным,  чем
обычно. Раболепный и в то же  время  высокомерный,  Будденброк  ревновал
своего господина ко всем тем, к кому тот был привязан, и, подобно старо-
му псу, готов был укусить всех друзей, бывающих в доме. Он  был  уязвлен
уроком, который дал ему король, приказав, однако, помучить жертву, и те-
перь хотел одного - выместить на ней свою обиду.
   - Мне очень неприятно, мадемуазель, - сказал он, - стать исполнителем
столь суровых приказаний. В Берлине давно уже не видели ничего  подобно-
го... Не видели со времен короля Фридриха-Вильгельма, августейшего  отца
нынешнего государя. То был жестокий пример  строгости  наших  законов  и
грозной власти наших королей. Я буду помнить о нем до конца жизни.
   - О каком примере вы говорите, сударь? - спросила  Консуэло,  начиная
думать, что ее жизни грозит опасность.
   - Я не имел в виду ничего  определенного,  -  ответил  Будденброк.  -
Просто я вспомнил о царствовании Фридриха-Вильгельма, оно  с  начала  до
конца являлось примером такой твердости, какую невозможно забыть.  В  те
времена, если надо было наказать за важное преступление, не считались ни
с возрастом, ни с полом. Помнится, некую весьма привлекательную  молодую
особу благородного происхождения отдали в руки палачей, избили плетьми и
выгнали из города за то, что она, вопреки  воле  короля,  несколько  раз
принимала у себя одного из членов королевской фамилии.
   - Мне известна эта история, - возразила Консуэло, терзаемая  страхом,
но полная негодования. - Эта молодая особа была чиста и невинна. Все  ее
преступление состояло в том, что она музицировала с  его  величеством  -
нынешним королем, а в то время - наследным принцем. Неужели Фридрих  ос-
тался столь равнодушен к тем несчастьям, которые некогда сам  навлек  на
других, что сегодня хочет напугать меня угрозой такой же низости?
   - Не думаю, синьора. Все, что делает  его  величество,  благородно  и
справедливо. Вам лучше знать, виновны вы перед ним или нет и заслуживае-
те ли его гнева. Мне хотелось бы верить в вашу невиновность,  но  король
был сегодня в такой ярости, какой я, пожалуй, еще никогда у него не  ви-
дел. Он кричал, что напрасно было его  желание  править  с  мягкостью  и
снисходительностью и что никогда при жизни его отца ни одна  женщина  не
проявляла подобной дерзости. Словом, некоторые выражения его  величества
заставляют меня опасаться, что вас ожидает какое-то унизительное наказа-
ние, не знаю - какое именно... и не хочу его предугадывать. Моя роль  во
всем этом весьма затруднительна. Если у городских  ворот  окажется,  что
король успел отдать приказ, который противоречит тому, который получил я
- немедленно отвезти вас в Шпандау, - я поспешу удалиться,  ибо  занимаю
слишком высокое положение, и мне не подобает присутствовать при...
   Тут господин фон Будденброк, убедившись, что эффект удался  и  бедная
Консуэло близка к обмороку, умолк. В эту минуту она готова  была  раска-
яться в своей преданности и невольно обратилась мыслью к неведомым  пок-
ровителям. Но, взглянув блуждающим взором на Будденброка, она угадала  в
его лице колебание лжи и немного успокоилась. Сердце ее, однако, едва не
разорвалось, когда агент полиции остановил их у берлинской заставы  и  о
чем-то заговорил с Будденброком. В этот момент один из гренадеров,  соп-
ровождавших карету верхом, подъехал к противоположной дверце и прошептал
ей на ухо:
   - Успокойтесь, синьора, никто не причинит вам ни малейшего зла  -  не
то прольется много крови.
   В своем смятении Консуэло не успела разглядеть лицо неизвестного дру-
га, ибо тот немедленно отъехал. Экипаж быстро покатился по дороге к кре-
пости, и спустя час Порпорина была заключена в замок  Шпандау  со  всеми
обычными, или, вернее, с теми немногими формальностями, какие необходимы
неограниченной власти для ее действий.
   Эта крепость, слывшая в те времена  неприступной,  выстроена  посреди
пруда, образовавшегося при слиянии Гавеля с Шпрее. День омрачился,  небо
нахмурилось, и Консуэло, выполнив свой долг, ощутила апатию и  изнеможе-
ние - обычное следствие подобных актов  героического  самопожертвования.
Поэтому она вошла в предназначенный ей приют, даже не глядя по сторонам.
Силы ее иссякли, и, хотя день был еще в  разгаре,  она,  не  раздеваясь,
бросилась на постель и крепко заснула. К чувству усталости примешивалось
у нее то чудесное спокойствие, какое дает чистая совесть, и, несмотря на
то, что ложе ее было жестким и узким, она уснула там глубоким и  сладким
сном.
   Она спала уже не так крепко, когда башенные часы вдруг звонко пробили
полночь. Любой звук так сильно действует на музыкальный слух, что Консу-
эло окончательно проснулась. Приподнявшись, она поняла, что находится  в
тюрьме и что первую ночь ей предстоит провести в размышлениях, поскольку
она проспала весь день. Перспектива бессонницы в темноте и  полном  без-
действии не слишком ей улыбалась, но она сказала себе,  что  надо  поко-
риться и постараться как можно быстрее  к  этому  привыкнуть.  К  своему
удивлению, она не чувствовала холода, и отсутствие хотя бы  этого  физи-
ческого страдания, сковывающего мысль, обрадовало  ее.  Снаружи  жалобно
выл ветер, дождь бил в стекла, и сквозь  узкое  оконце  Консуэло  видела
лишь частую решетку, выделявшуюся на темной синеве  заволоченного  безз-
вездного неба.
   В первые часы этой новой, дотоле неизвестной ей  муки  бедная  узница
сохраняла полную ясность духа, и ход ее  мыслей  отличался  логичностью,
рассудительностью и философской безмятежностью. Однако напряжение посте-
пенно утомило ее мозг, и ночь начала  казаться  ей  зловещей.  На  смену
хладнокровным рассуждениям пришли неясные и причудливые грезы.  Какие-то
фантастические образы, тягостные воспоминания, смутные страхи  завладели
ею, и она оказалась в таком состоянии, которое не было ни сном, ни бодр-
ствованием и когда все ее мысли, принимая  отчетливые  формы,  казалось,
реяли во мраке ее каморки. То ей казалось, что она на сцене, и она  мыс-
ленно пела длинную арию, страшно ей надоевшую, но преследовавшую ее  не-
отступно. То она видела себя в руках палача, с обнаженными плечами,  пе-
ред тупой и любопытной толпой - ее хлестали  плетьми,  а  король  гневно
смотрел на нее с высокого балкона, и Андзолето смеялся где-то в  уголк