лышала такой диалог на итальянском языке:
   - Что вам тут нужно? Я ведь не разрешила вам входить в  мою  уборную.
Императрица нам запретила под страхом самых строгих взысканий  принимать
в уборных мужчин, кроме товарищей, и то когда в этом является неотложная
необходимость по театральным делам. Видите, чему вы подвергаете меня! Не
понимаю, почему так плохо поставлен надзор за уборными!
   - Запретов не существует для людей, которые щедро платят, моя  краса-
вица. Только трусы встречают на своем пути отпор или доносы. Ну,  прини-
майте меня получше или, черт побери, вы больше меня не увидите.
   - Это самое большое удовольствие, какое вы можете мне доставить. Ухо-
дите! Ну, что же вы не уходите?
   - Ты, по-видимому, так искренне этого желаешь, что я останусь,  чтобы
тебя взбесить.
   - Предупреждаю, что сейчас вызову режиссера, и  он  избавит  меня  от
вас.
   - Пусть явится, если ему надоела жизнь. Ничего не имею против.
   - С ума вы, что ли, сошли? Говорят вам, что вы меня  компрометируете,
заставляете нарушить правило, недавно введенное приказом ее  величества,
подвергаете риску большого штрафа, быть может даже увольнения.
   - Штраф я берусь уплатить твоему директору палочными ударами. Что  же
касается твоего увольнения, лучшего я и не желаю - сейчас же увезу  тебя
в свои поместья, и мы с тобой превесело заживем там.
   - Поехать с таким грубияном? Никогда! Ну, выйдем вместе, раз вы упор-
но не желаете оставить меня одну.
   - Одну! Одну! Прелесть моя! Вот в этом-то я и хочу убедиться  раньше,
чем вас покинуть. Вот ширма, помоему занимающая слишком  много  места  в
такой комнатушке. Мне кажется, отшвырни я ее добрым пинком  к  стене,  я
оказал бы вам услугу.
   - Погодите, сударь, погодите: там одевается дама. Вы хотите убить или
ранить женщину, этакий разбойник!
   - Женщина! Ну, это другое дело, но я хочу взглянуть,  нет  ли  у  нее
шпаги!
   Ширма заколебалась...
   Консуэло, уже совершенно одетая, набросила на плечи плащ и, в то вре-
мя как открывали первую створку ширмы, попыталась толкнуть  последнюю  и
проскользнуть в дверь, находившуюся от нее в  двух  шагах.  Но  Корилла,
угадавшая намерение девушки, остановила ее, сказав:
   - Останься, Порпорина: не найди он тебя здесь, он был бы способен во-
образить, что здесь был мужчина, и убил бы меня.
   Перепуганная Консуэло решила было показаться, но Корилла,  уцепившись
за ширму, помешала ей. Быть может, она надеялась, возбудив ревность сво-
его возлюбленного, так воспламенить его страсть,  чтобы  он  не  обратил
внимания на трогательную прелесть ее соперницы.
   - Если там дама, - заявил он, смеясь, - пусть она мне ответит.  Суда-
рыня, вы одеты? Можно засвидетельствовать вам свое почтение?
   - Сударь, - ответила Консуэло, заметив, что Корилла делает ей  знаки,
- соблаговолите приберечь изъявления своего почтения для другой, а  меня
избавьте от них. Я не могу показаться вам.
   - Значит, это наилучший момент на вас поглядеть, - проговорил возлюб-
ленный Кориллы, делая вид, что намеревается раздвинуть ширму.
   - Подумайте, прежде чем действовать! - принужденно смеясь, остановила
его Корилла. - Как бы вместо полураздетой пастушки вы не  наткнулись  на
почтенную дуэнью!
   - А, черт побери!.. Да нет же! Ее голос слишком  свеж,  ей  никак  не
больше двадцати лет, а будь она некрасива, ты бы показала мне ее!
   Ширма была очень высока, и, несмотря на свой огромный  рост,  возлюб-
ленный Кориллы не мог заглянуть поверх, разве только сбросив со  стульев
туалеты актрисы. Притом с того момента,  как  его  перестала  беспокоить
мысль о присутствии за ширмой мужчины, он находил игру забавной.
   - Сударыня! - воскликнул он. - Если вы стары и уродливы, молчите, и я
пощажу ваше убежище, но если, черт возьми, вы молоды и красивы,  не  да-
вайте Корилле себя оклеветать. Скажите только слово, и я войду, хотя  бы
мне пришлось применить силу.
   Консуэло ничего не ответила.
   - Нет, ей-богу, я не позволю водить себя за нос! - закричал  любопыт-
ный посетитель после минутного ожидания. - Будь вы стары или плохо  сло-
жены, вы бы так спокойно не признались в этом; но, видно,  вы  прекрасны
как ангел, поэтому и смеетесь над моими сомнениями.  Так  или  иначе,  я
должен вас увидеть, ибо вы либо чудо красоты,  способное  внушить  страх
самой красавице Корилле, либо настолько умны, что сознаете свое безобра-
зие, и я рад буду встретить первый раз в жизни  некрасивую  женщину  без
претензий.
   Он схватил руку Кориллы всего двумя пальцами и согнул ее,  как  соло-
минку. Она громко вскрикнула, притворяясь, будто он причинил ей  неверо-
ятную боль. Но он не обратил на это ни малейшего внимания, и, когда шир-
ма открылась, перед глазами Консуэло предстала ужасная физиономия барона
Франца фон Теренка. Богатейший и изысканнейший штатский  костюм  заменил
его дикое одеяние воина, но по гигантскому росту и большим  черно-багро-
вым пятнам, испещрявшим его смуглое лицо, трудно было тотчас же  не  уз-
нать неустрашимого и безжалостного предводителя пандуров.
   Консуэло невольно вскрикнула от ужаса и, бледнея, опустилась на стул.
   - Не бойтесь меня, сударыня, - проговорил барон,  опускаясь  на  одно
колено, - простите мою смелость, в которой я должен был  бы  раскаяться,
но, увидев вас, я не в силах это  сделать.  Позвольте  мне  верить,  что
только из жалости ко мне вы  отказывались  показаться,  прекрасно  зная,
что, увидев вас, я не могу не влюбиться. Не огорчайте меня мыслью, что я
страшен вам. Я в достаточной мере уродлив, сам это сознаю. Но если война
превратила довольно красивого молодого человека в чудовище, -  поверьте,
это еще не значит, что она сделала его злым.
   - Злым? Да, это, конечно, было бы невозможно!  -  ответила  Консуэло,
поворачиваясь к нему спиной.
   - Как видно, - ответил барон, - вы дитя довольно дикое, а ваша корми-
лица, наверно, изобразила вам меня в своих россказнях вампиром, как  это
делают здесь все старухи. Но молодые ко мне более справедливы: они  зна-
ют, что если я и суров с врагами родины, то дамам легко меня  приручить,
когда они берут на себя этот труд.
   И, наклонившись к Консуэло, которая притворилась, будто  смотрится  в
зеркало, он метнул ее изображению сладострастный и в то же время  свире-
пый взгляд, грубому очарованию которого поддалась Корилла. Консуэло уви-
дела, что только рассердившись сможет избавиться от него.
   - Господин барон, - сказала она, - не страх внушаете вы мне, а отвра-
щение, омерзение. Вы любите убивать - я не боюсь смерти; но  я  ненавижу
кровожадных людей, а вас я знаю. Я только что приехала из  Богемии,  где
видела следы вашего пребывания...
   Барон изменился в лице и проговорил, пожимая плечами и оборачиваясь к
Корилле:
   - Что еще за чертовка? Баронесса Лесток, стрелявшая в меня в упор  из
пистолета, и та казалась не такой разъяренной. Не задавил ли я по  неос-
торожности, несясь галопом, ее любовника у какого-нибудь куста? Ну, кра-
сотка моя, успокойтесь - я пошутил с вами. Если вы такого несговорчивого
нрава, откланиваюсь. Впрочем, я заслужил это, на  минуту  отвлекшись  от
моей божественной Кориллы.
   - Ваша божественная Корилла, - ответила та, - очень мало заботится  о
том, внимательны вы или нет, и просит вас удалиться: сейчас будет делать
обход директор, и если вы не желаете вызвать скандал.
   - Ухожу, - сказал барон, - я не хочу огорчать тебя и  лишать  публику
удовольствия, так как ты потеряешь чистоту голоса, если начнешь плакать.
После спектакля буду ждать тебя в своем экипаже у выхода из театра.  Ре-
шено, не так ли?
   И он, насильно расцеловав ее в присутствии Консуэло,  вышел.  Корилла
тут же бросилась на шею к товарке и стала благодарить за то, что она так
решительно отвергла пошлые любезности барона. Консуэло отвернула голову,
- красавица Корилла, оскверненная поцелуями этого человека,  внушала  ей
почти такое же отвращение, как он сам.
   - Как можете вы ревновать такое отталкивающее существо? - сказала она
ей.
   - Ты в этом ничего не смыслишь, Zingarella, - ответила, улыбаясь, Ко-
рилла. - Барон нравится женщинам более высокопоставленным и якобы  более
добродетельным, чем мы с тобой. Сложен он превосходно, а в лице его, хо-
тя и попорченном шрамами, есть нечто притягательное, против чего  ты  не
устояла бы, вздумай он убедить тебя, что красив.
   - Ах, Корилла! Не лицо Тренка главным образом меня отталкивает.  Душа
его еще более отвратительна! Ты, стало быть, не знаешь, что у него серд-
це тигра...
   - Это-то и вскружило мне голову! - беззастенчиво ответила Корилла.  -
Выслушивать комплименты всяких изнеженных пошляков - подумаешь,  великая
радость! А вот укротить тигра, повелевать львом лесов, водить его на по-
воду, заставлять вздыхать, плакать, рычать и дрожать  того,  чей  взгляд
обращает в бегство войска и чей удар сабли сносит голову  быка  с  такой
легкостью, словно это цветок мака, - удовольствие более острое, чем  все
испытанное мною до сих пор! У Андзолето было нечто в этом роде: я любила
его за злость; но барон злее. Тот был способен избить свою любовницу,  а
этот в состоянии ее убить. О! Я предпочитаю его!
   - Бедная Корилла! - промолвила Консуэло, бросая на нее взгляд, полный
сожаления.
   - Ты жалеешь меня за то, что я люблю его,  и  ты  права,  но  у  тебя
больше оснований завидовать этой любви. А впрочем, лучше питать  ко  мне
сожаление, чем отбивать у меня Тренка.
   - О, будь покойна! - воскликнула Консуэло.
   - Синьора, начинают! - крикнул бутафор у дверей.
   - Начинаем! - прокричал громкий голос  на  верхнем  этаже,  где  были
уборные хористок.
   - Начинаем! - повторил другой, мрачный и глухой, голос внизу  лестни-
цы, ведущей в глубь театра. И последние слоги, передаваясь  слабым  эхом
от кулисы к кулисе, достигли, замирая, будки  суфлера,  который  стукнул
три раза об пол, чтобы предупредить дирижера оркестра; тот, в свою  оче-
редь ударил смычком по пульту, и  после  мгновенного  затишья  раздались
гармоничные звуки увертюры; в ложах и партере все умолкло.
   С первого же акта "Зенобии" Консуэло ожидал тот полнейший,  неотрази-
мый успех, который Гайдн предсказывал ей накануне. Самые великие таланты
не всякий день выступают на сцене с одинаковым блеском.  Даже  допустив,
что силы их ни на минуту не ослабевают, не все  роли,  не  все  ситуации
одинаково способствуют проявлению  их  блестящих  способностей.  Впервые
Консуэло встретилась с образом, где могла быть сама собой и могла  проя-
вить всю чистоту своей души, всю силу, нежность  и  неиспорченность,  не
прибегая к помощи искусства и внимательного изучения роли,  чтобы  отож-
дествиться с чуждой ей личностью. Она могла забыть  этот  ужасный  труд,
отдаться переживаниям минуты, вдохновляться  патетическими  и  глубокими
порывами, которые сообщались ей сочувственно настроенной и  наэлектризо-
ванной публикой. В этом она нашла столь  же  неизъяснимое  удовольствие,
какое уже испытала, - правда, в меньшей степени, - на репетиции,  о  чем
она чистосердечно призналась тогда Иосифу. И теперь  не  овации  публики
опьянили ее радостью, а счастье, что она сумела проявить  себя,  победо-
носная уверенность в том, что она  достигла  совершенства  в  своем  ис-
кусстве. До сих пор Консуэло всегда с беспокойством спрашивала себя,  не
могла ли она при своем даровании лучше исполнить ту или  иную  роль.  На
этот раз она почувствовала, что проявила всю свою мощь, и, почти  равно-
душная к восторженным крикам толпы, в глубине  души  аплодировала  самой
себе.
   После первого акта она осталась за кулисами, прослушала интермедию  и
подбодрила искренними похвалами Кориллу; актриса действительно была пре-
лестна в своей роли. Но после второго акта Консуэло  почувствовала,  что
ей нужен минутный отдых, и поднялась в уборную. Порпора был занят в дру-
гом месте и не пошел за нею, а Иосиф,  внезапно  приглашенный  благодаря
тайному покровительству императрицы исполнять партию скрипки в оркестре,
понятно, остался на своем месте.
   Итак, Консуэло вошла одна в уборную Кориллы, от которой  та  передала
ей ключ, выпила стакан воды и на минуту  бросилась  было  на  диван.  Но
вдруг воспоминание о пандуре Тренке почему-то встревожило ее, и,  подбе-
жав к двери, она заперла ее на ключ. Однако, казалось, не  было  никаких
оснований беспокоиться о том, что он явится сюда. Перед поднятием  зана-
веса он направился в зрительный зал, и Консуэло даже видела его на  бал-
коне среди своих самых восторженных поклонников.  Тренк  страстно  любил
музыку. Он родился и получил воспитание в Италии, говорил  по-итальянски
так же мелодично, как истый итальянец, недурно пел и, "родись он в  иных
условиях, мог бы сделать карьеру на сцене", как утверждают его биографы.
   Каков же был ужас Консуэло, когда, возвращаясь к дивану, она увидела,
что злополучная ширма задвигалась, приоткрылась и  из-за  нее  показался
проклятый пандур!
   Она бросилась к двери, но Тренк опередил ее и, прислонившись спиной к
замку, проговорил с отвратительной улыбкой:
   - Успокойтесь, моя прелесть! Раз вы пользуетесь уборной  совместно  с
Кориллой, вам следует привыкнуть к встречам с любовником этой  красотки;
ведь вы не могли не знать, что второй ключ находится у него  в  кармане.
Вы угодили в самое логовище льва... О! Не вздумайте только кричать! Ник-
то не явится. Всем известно, что Тренк - человек  хладнокровный,  что  у
него сильный кулак и он мало  ценит  жизнь  дураков.  Если  ему  беспре-
пятственно, вопреки императорскому запрету, позволяют входить  сюда,  то
ясно, что между всеми вашими фиглярами нет ни одного смельчака,  который
решился бы взглянуть ему прямо в глаза. Ну, чего вы бледнеете и дрожите?
Неужели вы так мало уверены в себе, что не в  состоянии  выслушать  трех
слов, не потеряв головы? Или вы считаете меня человеком, способным изна-
силовать, оскорбить вас? Вы наслушались бабьих сплетен, дитя мое!  Тренк
не такой уж злой, как о нем говорят, и именно чтобы убедить вас в  этом,
он и хочет минутку побеседовать с вами.
   - Сударь, я не стану слушать - вас, прежде чем вы не откроете  дверь,
- ответила, набравшись решимости, Консуэло. - Только при этом условии  я
разрешу вам говорить со мной. Если же вы будете продолжать держать  меня
взаперти, я решу, что этот мужественный и сильный человек  не  уверен  в
себе и боится встречи с моими товарищами-фиглярами.
   - А, вы правы, - сказал Тренк, открывая настежь дверь. - Если  вы  не
боитесь схватить насморк, я предпочитаю дышать чистым воздухом, чем  за-
дыхаться в мускусе, которым Корилла пропитала всю эту комнатушку. Вы да-
же оказываете мне услугу.
   Сказав это, он вернулся к Консуэло и, схватив ее  за  руки,  принудил
сесть на диван, а сам стал перед ней на колени, не выпуская ее рук,  ко-
торых она не могла бы высвободить, не вступив с ним в  борьбу,  бессмыс-
ленную и пожалуй, даже опасную для ее чести. Барон, казалось, ждал и как
бы вызывал сопротивление, которое разбудило бы в нем  необузданные  инс-
тинкты и заставило бы его  забыть  всякую  деликатность,  всякую  почти-
тельность. Консуэло это поняла  и  безропотно  покорилась  необходимости
войти в такую постыдную, двусмысленную сделку. По ее смуглой, бескровной
щеке скатилась слеза, которую она не могла удержать. Барон увидел ее, но
она не смягчила, не обезоружила его - напротив, жгучая радость  блеснула
из-под его кровавых век, вывороченных и оголенных ожогом.
   - Вы очень несправедливы ко мне, - заговорил он ласкающим, нежным го-
лосом, в котором чувствовалась лицемерная радость. - Вы ненавидите  меня
и не хотите выслушать мои оправдания, хотя совсем меня не знаете. А я не
стану, как дурак, мириться с вашим отвращением. Час тому назад мне  было
безразлично, но с тех пор, как я слышал божественную  Порпорину,  с  тех
пор, как я ее обожаю, я чувствую, что надо жить для нее или  умереть  от
ее руки!
   - Избавьте меня от этой смешной комедии... - проговорила с  негодова-
нием Консуэло.
   - Комедии? - прервал ее барон. - Постойте, - сказал он, вытаскивая из
кармана пистолет, который тут же зарядил и подал ей, вы  будете  держать
это оружие в своей прелестной ручке, и если я невольно оскорблю вас хоть
словом, если по-прежнему буду ненавистен вам - убейте меня, коли вам это
заблагорассудится. А другую ручку я решил не выпускать до тех пор,  пока
вы не позволите мне поцеловать ее. Но этой милостью я хочу быть  обязан-
ным только вашей доброте, я буду молить вас о ней и терпеливо ждать  под
дулом смертоносного оружия, которое вы можете обратить против меня, ког-
да моя настойчивость станет вам невыносима.
   Тут Тренк действительно вложил в правую руку Консуэло пистолет, а ле-
вую удержал силой, продолжая стоять перед нею на коленях с неподражаемой
фатовской самонадеянностью.
   Консуэло почувствовала себя очень сильной и, держа пистолет так, что-
бы его можно было употребить в дело при  малейшей  опасности,  улыбаясь,
сказала:
   - Можете говорить, я вас слушаю.
   В то время, как она произносила эти слова, ей показалось, что в кори-
доре раздались шаги и даже чья-то тень мелькнула в дверях. Но тень  тот-
час же исчезла, потому ли, что пришелец удалился, или потому, что вообще
все это было плодом воображения. Теперь, когда Консуэло угрожала  только
огласка, появление всякого лица, и безразличного и могущего оказать  по-
мощь, было скорее страшно, чем желательно. Если она будет молчать, баро-
на, застигнутого на коленях перед нею в комнате с открытой дверью, неми-
нуемо примут за явно преуспевшего ее поклонника, а  если  она  закричит,
будет звать на помощь, барон, несомненно, убьет первого, кто  покажется.
С полсотни подобных случаев украшало путь его частной  жизни,  и  жертвы
его страстей не слыли от этого ни менее порядочными, ни менее поруганны-
ми. Имея это в виду, Консуэло оставалось только желать, чтобы объяснение
скорее кончилось, и надеяться своим  личным  мужеством  вразумляюще  по-
действовать на Тренка, не прибегая к помощи свидетелей, которые могли бы
по-своему комментировать и истолковывать эту странную сцену.
   Тренк угадал отчасти ее мысль и слегка прикрыл дверь.
   - Право, сударыня, - сказал он, возвращаясь к ней, - было бы безумием
подвергать себя злословию проходящих; спор должен кончиться у нас с гла-
зу на глаз. Выслушайте же меня. Вы боитесь и вам мешает дружба с  Корил-
лой, это мне понятно. Честь ваша, ваша незапятнанная репутация мне доро-
же этих драгоценных минут, когда я без свидетелей любуюсь вами. Я  прек-
расно знаю, что эта пантера, в которую я был влюблен еще час тому назад,
обвинила бы вас в предательстве, застань она меня здесь у ваших ног.  Но
она не получит этого удовольствия. Я высчитал время. Ей еще минут десять
придется развлекать публику своим кривлянием, и я успею сказать вам, что
если любил ее, то забыл уже об этом, как о первом сорванном мною яблоке.
Не бойтесь отнять у нее сердце, которое больше не принадлежит ей и отку-
да отныне ничто не может изгнать ваш образ. Вы одна,  сударыня,  властны
надо мной, вы одна можете располагать моей жизнью. Что же заставляет вас
колебаться? У вас, говорят, есть любовник, - одним щелчком я избавлю вас
от него! Вы под постоянным надзором старого опекуна, злого и  ревнивого,
- я увезу вас из-под самого его носа! Вы подвергаетесь в театре  тысячам
интриг. Правда, публика вас обожает, но публика неблагодарна  и  изменит
вам в первый же день, когда вы охрипнете. Я несметно богат и в состоянии
сделать вас принцессой, чуть ли не королевой - в стране дикой, но где  я
могу в мгновение ока воздвигнуть вам дворцы и театры, более  грандиозные
и красивые, чем дворцы венского двора. Если вы нуждаетесь в  публике,  я
одним мановением вызову ее из-под  земли,  притом  преданную,  покорную,
верную, не чета венской. Я некрасив - знаю; но шрамы, украшающие мое ли-
цо, более почтенны и славны, чем белила и  румяна,  покрывающие  бледные
лица ваших скоморохов. Я суров с моими рабами, неумолим по  отнош